поблескивала на гладких округлых плечах, капала с краев изорванной рубахи, обвивавшей каменную талию.
Халцедоновый Пан. Но Пан, в котором был небольшой изъян: от края носа к уголку рта тянулся изогнутый ониксовый шрам, чуть приподнимавший краешек ониксовой губы, под которой чуть поблескивали ониксовые зубы. Шедевр с изъяном.
За спиной он услышал странный шорох, похожий на шелест женской одежды, ощутил незнакомый, не поддающийся описанию запах, различил звук, похожий на слившееся воедино многоголосое шипение. Зная, что оборачиваться нельзя, обернулся. И посмотрел.
Мэнн РубинНежное прикосновение
Проснулся он только после третьего звонка телефона. Еще два звонка понадобилось для того, чтобы выбраться из спальни, пройти через темный холл в еще более темную гостиную, нащупать аппарат и поднести трубку к уху.
— Звонок из Нью-Йорка, — проговорила девушка на коммутаторе. — Вызывают мистера Лэрри Престона.
— Я у телефона, — проговорил он сонным голосом. — Соединяйте, я слушаю.
Возникла пауза, затем послышался голос — торопливый, задыхающийся.
— Милый, это Дженис. Я разбудила тебя, да? Извини, пожалуйста. Мне очень надо поговорить с тобой. Я просто с ума схожу.
Последние остатки сна всплыли над сознанием и тут же улетучились. Предметы в комнате снова стали приобретать зримые очертания. Он шагнул назад, наткнулся на стоявшую рядом с телефонным столиком кушетку и опустился на нее.
— Ну, успокойся, — проговорил он. — Что там у тебя стряслось? — С момента их последнего, разговора прошло почти три дня.
— О, Лэрри, это было ужасно! Сегодня вечером он пришел ко мне — в стельку пьяный — и принялся избивать меня. — Голос потонул в рыданиях.
— Как он узнал твой адрес?
— Сказал, что звонил мне в офис. И там ему дали мой новый адрес. Знаешь, он сказал, что никогда не согласится на развод. Видел бы ты его; кричал, клялся, что никогда и ни за что не даст мне развод. О Боже, дорогой, что же нам делать? Я совсем запуталась, не знаю, что мне… — Снова послышались рыдания, на сей раз уже громче.
— Успокойся, — проговорил он.
— Как бы мне хотелось, чтобы ты был сейчас со мной. Ты так мне нужен. Когда ты приедешь?
Голос у нее был замученный, молящий. Сидя в темноте, он отчетливо представлял себе, как выглядит сейчас ее лицо — осунувшееся, отчаянное, белокурые волосы растрепались, перепутались.
— Скоро, — сказал он. — Сразу после окончания съемок. Через месяц или около того.
— Как долго… А можно я приеду к тебе? Автостопом, пешком, самолетом — как угодно? Только бы быть вместе. Ты так мне нужен.
— Но ты же знаешь, что это невозможно, — ворчливым тоном проговорил он. — Сейчас мне просто нельзя ввязываться ни в какие скандалы. Этого момента я, можно сказать, ждал всю свою жизнь.
— Я знаю, дорогой. Извини, что вообще заговорила об этом. Ты такой хороший актер, просто замечательный актер, и я ни за что на свете не встала бы у тебя поперек дороги.
Он немного выждал, пока не почувствовал, что самообладание снова вернулось к нему, а потом спросил:
— Где он сейчас?
— Ты имеешь в виду Эла? Как и был — на полу; прямо так и рухнул. Даже не знаю, что будет, когда очухается.
Он потянулся к сигаретам, которые, насколько он помнил, лежали где-то рядом с телефоном. Во рту пересохло, язык неприятно терся о нёбо. В темноте рука наткнулась на пустую пивную банку и едва не опрокинула ее. Наконец он нащупал пачку, извлек из нее сигарету, закурил. Женщина снова заплакала. Он сделал затяжку и продолжал ждать.
— Извини, — наконец проговорила она. — Просто не могла сдержаться. Я ведь уже спала. Когда ты уехал, стала рано ложиться. Иногда по вечерам смотрю телевизор — вот, пожалуй, и все, чем занимаюсь…
Он прервал ее, возвращая в русло прежнего разговора:
— Как он добрался до тебя? Я имею в виду, машина его стоит перед домом?
— Да, серый «форд». Мне отсюда ее видно — прямо перед домом.
— Кто-нибудь видел, как он входил? — Он постарался, чтобы голос звучал как можно увереннее.
— У нас здесь почти четыре часа утра. Все спят. Да ты и сам знаешь нашу улицу — сплошные фабрики. Ты ведь не забыл про это, правда?
Мужчина пробормотал, что нет, не забыл. Потом довольно долго молчал, чувствуя, что она, затаив дыхание в трех тысячах миль от него, ждет ответа.
— Лэрри?
— Да, я слушаю.
— Так что же мне делать? Он постоянно обижает меня. А что, если он и вправду не согласится на развод?
— Да, серьезный вопрос…
— Почему ты так спокоен?
— Я думаю, — сказал он, и это было правдой. Мысли быстро и продуктивно скользили по извилинам мозга. Он даже поразился, насколько хорошо работает его мозг через несколько минут после крепкого сна. А ведь все казалось таким простым, лишенным всяких наслоений. Теперь же осталось самое важное.
— Дженис, ты любишь меня?
— О, милый, дорогой, зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что ради тебя я готова на все.
— Тогда слушай меня, — он подался всем телом вперед, словно желая приблизиться к ней. — Боюсь, твой муж все больше и больше становится камнем на шее. Ты сама дала мне слово, что никаких проблем не возникнет, что все обговорено и согласовано. Не забывай, что мне приходится заботиться о собственной репутации. На кон поставлено все мое будущее.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что мне надоело встречаться в укромных ресторанах и бродить по темным аллеям. Мне представлялось, что к сегодняшнему дню ты уже все уладишь, а на деле получается та же самая тягомотина.
— Это не так. — Ее голос дрожал, умолял.
— Именно так, и он продолжает болтаться у нас под ногами.
Снова слезы:
— Лэрри, я не знаю, что мне делать. Мне не нравится, когда ты так говоришь. Ты меня пугаешь. Ну скажи, как мне поступить? Я сделаю все, что ты мне скажешь.
Возникла пауза, пока он затягивался сигаретой и медленно выпускал дым, потом заговорил — медленно и мягко: Он надеялся на то, что телефонистка их не подслушивает; это был его шанс, и он намеревался им воспользоваться.
— Дженис, с ним что-то надо делать. Пока он существует, это никогда не кончится.
— Я тебя не понимаю.
— Понимаешь, понимаешь, — терпеливо увещевал он. — Все ты понимаешь. Существует только один вариант: или он, или я.
Он услышал ее судорожный вздох. Деваться ей было некуда. Разумеется, будут протесты, возражения, но он ясно понимал, что она уже на крючке.
— Лэрри, но это же полнейшее безумие.
— Я или он, — повторил мужчина. — Только так. Сегодня все должно быть решено.
— Но каким образом? Что ты предлагаешь? Чего ты от меня хочешь?
Могло показаться, что она задыхается и, лишенная сил, вот-вот пойдет ко дну.
— Он лежит там в полном бесчувствии, так? Ты сама говорила, что он, когда напьется, несколько часов беспробудно спит. Все будет очень просто. Ты сказала, что никто не видел, как он входил в дом. На улицах никого нет. Таким образом, никто ничего не узнает.
— Но как? — Мужчина почти физически ощутил давление ее голоса, таким он показался ему напряженным, даже жестоким.
— У тебя на кровати лежит большая подушка. Та самая, которую я тебе подарил, когда снимался в Атлантик-Сити.
— О, Лэрри, нет. Я не могу, не могу… — Она быстро уловила его мысль.
Он продолжал, словно ничего не слышал:
— Ты пойдешь и возьмешь эту подушку, Дженис. Сама говорила, что он такой маленький, а голова так и вовсе как кокосовый орех. Так вот, накрой его лицо подушкой и подержи так минут пять.
— Лэрри, прошу тебя…
— Он и так уже почти мертв, так сделай все, чтобы он — умер окончательно.
На сей раз послышались уже настоящие рыдания — вся ее боль, все ее смятение рвались к нему по проводам, преодолевая тысячи миль расстояния. Он решил немного выждать. По потолку медленно проплыла искаженная тень от фар проехавшей машины. Его окружала ночь, наполненная неясными шорохами. Он внимательно всматривался в тлеющий огонек сигареты.
— Лэрри… — послышался ее умоляющий голос.
— Дженис, я уже все сказал. Ты сама сотни раз желала ему смерти, и сейчас у тебя появилась такая возможность. Он тенью нависал над всеми счастливыми минутами, которые у нас с тобой были.
— Но ведь он же живой… он мой муж.
—. Он — наше проклятие, вот и все. И навсегда им останется, если ты сейчас не сделаешь так, как я тебе говорю. — Он снова умолк в надежде на то, что молчание передаст ей все его нетерпение и гнев. А когда снова заговорил, слова его зазвучали уже жестко:
— Мне больше нечего тебе сказать, Дженис.
— Лэрри! — закричала она. — Лэрри, пожалуйста, не вешай трубку. Пожалуйста, Лэрри, я покончу с собой, если потеряю тебя.
— Тогда делай так, как я сказал.
— Да, да, что угодно… Но мне страшно. Мне надо, чтобы ты был здесь. Я хочу чувствовать объятия твоих рук…
— Скоро… очень скоро, — успокаивающе проворковал он.
— Я вся дрожу, прямо как какая-то девчонка. У меня лицо распухло на том месте, где он ударил меня. Видел бы ты…
— Дженис, возьми подушку. Иди и возьми ее. Освободись от него раз и навсегда.
— Взяла. Дорогой, я люблю тебя. Скажи, что ты меня тоже любишь.
— Я люблю тебя, — проговорил мужчина. — Представь, что я сейчас рядом с тобой.
— Да, да, мы вместе.
— Ну, иди, беби, я подожду тебя.
— Лэрри…
— Не надо больше слов. Помни, кем он для нас — является. Кончай с этим. А я побуду здесь и подумаю пока, что делать дальше.
— И мы больше никогда не расстанемся?
— Никогда.
— О Боже, я боюсь… — Ее снова охватила слабость.
— Ради меня, беби. Ради нас. Я люблю тебя.
— Сейчас, сейчас я сделаю это, — сказала женщина. — Подожди меня.
Он слышал, как трубка ударилась о стол, затем наступила тишина. Закурив вторую сигарету, он пустил дым в темноту, потом вытянул руку, чтобы посмотреть, не дрожат ли пальцы, но в комнате было слишком темно, и он ничего не разглядел. Трубка была по-прежнему плотно прижата к уху, и он мог даже слышать, как по проводам до него доносится тихая мелодия. Наверное, она так и уснула при включенном приемнике — не раз уже такое было. На память пришел маленький белый радиоприемник, стоявший рядом с его кроватью. Какой невинной показалась ему сейчас эта музыка, звучавшая безо всякой связи с тем, что происходило в эти минуты. По руке скатилась струйка пота. «Интересно, — подумал он, — какая сейчас в Нью-Йорке погода?» Он курил и ждал, ждал и курил. В какой-то момент ему даже почудилось, что он услышал неясный шорох, потом вроде бы разобрал приглушенное рыдание.