— Куда-а-а? — прозвенел вдруг отчаянный крик Таёжки.
Сим Саныч оглянулся и увидел, как в огне у самой стены пихтача то появляется, то исчезает человек.
«Мишка!» — окинув взглядом ребят, догадался Сим Саныч и бросился к пихтачу.
В мозгу Мишки билась одна-единственная мысль: «Только бы успеть, только бы успеть…»
Но пустить встречный пал Мишка не успел. Лишь сейчас он понял никчёмность своей затеи. Гудящая стена огня настигла его на полпути, помутила сознание. На голове сухо и противно затрещали волосы.
«Всё», — подумал Мишка и, машинально закрыв лицо руками, упал ничком в пахнущий горячей гнилью мох…
Ночная радуга
Очнулся он поздним вечером от прикосновения ко лбу чего-то прохладного. Через силу поднял веки и встретился взглядом с Галиной Николаевной. Она мокрой тряпкой вытирала ему лицо. Тряпка пахла остро и неприятно. Рядом с Галиной Николаевной на корточках сидела Таёжка. Из глаз её горохом катились слёзы, оставляя на чумазых щеках светлые полоски.
— Чего ревёшь-то? — спросил Мишка и попытался улыбнуться. Но улыбка не вышла — лицо было как деревянное. — Что с огнём?
— Погасили.
Мишка кивнул и попросил пить. Ему принесли кружку воды. Вода почему-то была горькой на вкус.
Подошли Сим Саныч, Василий Петрович и ребята.
— Ну что, герой? — спросил Сим Саныч. — Как самочувствие?
— Нормально, — буркнул Мишка. Он чувствовал себя виноватым перед учителем.
— Снять бы с тебя штаны да как следует… — сказал Забелин. И хотя голос у него был сердитый, глаза смотрели на Мишку ласково.
Кряхтя и охая, Мишка поднялся на ноги. Голова у него кружилась и болели обожжённые руки.
— Идти-то сумеешь? — спросил Генка Зверев.
— Сумею.
— Домой сейчас не поспеем, гроза идёт, — сказал Сим Саныч. — Что бы ей пораньше нагрянуть!..
С юга стремительно надвигалась плотная чёрно-сизая туча. С брюха её косой бахромой свисали дымные полосы дождя. Путаясь в траве и шурша, набежал свежий ветер; лес вокруг запел, зашевелился, словно проснувшись от жаркого сна.
— Идите сюда! — крикнула Галина Николаевна.
И все побежали к ней под раскидистую густолапую ель.
Стояли, тесно прижавшись друг к другу.
Таёжка взяла руку матери и тихонько погладила. Наклонившись к дочери, Галина Николаевна шепнула:
— Ты не сердишься?
Таёжка помотала головой.
— И за Мишку меня прости… Ладно?
Лес внезапно заухал, загудел органными голосами; потом послышался глухой, ровно нарастающий шум: это приближалась стена ливня. Вокруг сразу потемнело, минуту спустя ударил раскат грома, и меж деревьев заплясали тугие водяные струны.
Молнии, словно сабли, полосовали небо, и в их неверном, неживом свете возникали то мокрые кусты, то молочно-белые берёзы, то кудлатые, растрёпанные ветром шапки сосен…
Ливень прошёл так же быстро, как начался. В лесу сразу стало тихо, ветер упал, и над тайгой колесом выкатилась огромная ясная луна.
— Ну, потопали? — спросил кто-то.
И по мокрой прохладной тропинке растянулась цепочка людей. Таёжка, Галина Николаевна и Мишка шли последними.
Оглянувшись назад, Таёжка вдруг вскрикнула:
— Ребята, смотрите! Что это?
На иссиня-чёрной туче, которая только что прошла, с каждой секундой всё отчётливее проступала радуга.
— Ночная! — шёпотом сказал Мишка. — Говорят, кто увидит её, у того сбудется всё, чего он хочет. Только она редко кому показывается.
В полной тишине как зачарованные ребята и взрослые смотрели на это чудо.
— Радуга, — сказала Таёжка и тихо засмеялась. — Радуга ночью…
В ней не было всех цветов спектра — только красноватый, голубой да чуть заметная зелёная полоса. И всё же это была радуга.
Невидимое далёкое солнце, отражённое луной, играло в каплях дождя.
Однажды на большой реке
Валька Заботин, а по-уличному Валега, проснулся ни свет ни заря. Зябкое и туманное, в окна лениво вползало утро. Было безлюдно и тихо. Только с улицы доносился повизгивающий металлический звук, словно кто-то раскручивал над головой пучок тонкой проволоки. Это в тополях, дожидаясь солнца, дружно орали воробьи.
«Вот жабы, — подумал Валега. — Темень ещё, а они ярмарку устроили».
Свесив ноги с постели, он на ощупь нашёл тапочки, встал и побрёл по избе разыскивать штаны.
— Тимофей заиграл, больше некому, — бормотал Валега, заглядывая под кровать, на которой сладко посапывал Тимофей.
Когда штаны нашлись, Валега сполоснул над шайкой лицо, прихватил со стола горбушку хлеба и, стараясь не разбудить мать, вышел на улицу.
Через четыре дома он остановился и коротко свистнул. В окне показалась заспанная Колькина физиономия.
— Не рано, Валь?
— Ленивому, может, и рано, — ворчливо сказал Валега.
Чтобы согреться, они пробежали до самой реки. У излучины Валега показал приятелю кулак: не шуметь. Колька кивнул.
Оскользаясь на мокрой от росы траве, спустились к реке. Над рекой висел густой, похожий на дым туман. У воды Валега остановился, обшарил глазами берег и повернул к Кольке растерянное лицо.
— Что? — не сразу понял Колька, а потом ахнул: палка, к которой был привязан перемёт, торчала далеко в воде.
— Вот это да! — сказал Колька. — Метра на три прибыла.
А Валега только хмыкнул и стал раздеваться.
— Поле-езешь? — спросил Колька, и его вдруг затрясло: лёд прошёл всего неделю назад, под Первое мая.
Глубоко вздохнув, Валега с перекошенным лицом шагнул в воду. В нескольких метрах от берега он окунулся, затряс круглой стриженой головой и поплыл, тоненько, по-щенячьи взвизгивая. Мучительно долго он не мог выдернуть палку. Наконец она поддалась, и Валега, работая одной рукой, подгрёб к берегу.
Колька принял у него палку и стянул куртку:
— Бери, теплее будет.
Лязгая зубами, Валега стал одеваться, а Колька… Колька смотрел на него влюблёнными глазами и думал о том, что второго такого Валеги на свете нет. С Валегой как с равным держались даже десятиклассники. Валега знал уйму таких вещей, которые Кольке и не снились. Знал, например, что звёзды можно увидеть днём, если забраться в глубокий колодец; что великолепное, певучее, как море, манящее слово «гавань» произошло от немецкого слова «Hafen» — порт; что у каждого человека за шестнадцать предшествующих поколений было 65 536 предков, что…
— Ты что, спишь? — спросил вдруг Валега. — Тяни, только не торопись.
Перемёт медленно пополз из воды. На первых крючках ничего не было, кроме дохлой наживки. Валега снимал окостеневших, негнущихся пескарей и одного за другим бросал на берег. Зато на конце перемёта сидели два килограммовых налима. Глядя, как они по-змеиному юлят на песке, Валега сдержанно усмехнулся:
— Здоровые, черти. Как раз по штуке на брата…
— Мне не надо, — отказался Колька. — Я же на берегу стоял, да и перемёт твой.
— А если бы твой был? — нахмурился Валега.
— Да я не потому, Валь. Просто мама вчера такого тайменя купила, во! Хвостище — как у акулы, — поспешно соврал Колька.
Он знал: Валегина семья живёт неважно, особенно с тех пор, как от них ушёл отец. Рыбалка для Валеги была не забавой, а ремеслом, подспорьем материнскому заработку. И в воду Валега полез вовсе не для того, чтобы похвалиться своей закалкой.
Когда Валеге везло и рыбы попадалось много, они ходили сдавать её в сельскую чайную. Делать это в одиночку Валега почему-то стеснялся. Запрашивали они недорого. В чайной кормился свой, рабочий люд: трактористы из РТС, лесорубы и трелёвщики из леспромхоза, заезжие шофёры, обозники, гуртовщики и геологи.
— Ладно, убирай снасть, — подумав, сказал Валега, и, пока Колька сматывал перемёт, Валега выломал прут с сучком на конце и нацепил на него налимов.
Возвращаясь домой, ещё на полпути они увидели Тимофея. Он кубарем катился по косогору. Одной рукой Тимофей поддерживал спадавшие штаны, в другой была берёзовая ветка, он подбадривал самого себя. Добежав до ребят, единым духом выпалил:
— Товарищи граждане, без паники! Детей и стариков увозить в первую очередь! Перегоняйте скот… забыл куда!
— Ты что, рехнулся? — с тревогой спросил брата Валега.
— Товарищи граждане, — опять забубнил Тимофей, — ожидается наводнение… Без паники… Знаешь, какое наводнение будет, знаешь?
— А знаешь, что тебе будет, если набрехал? — Валега сунул брату налимов и кивнул Кольке: — Бежим!.. А ты… — он повернулся к Тимофею, — чтоб через пять минут дома был. Иначе… башку оторву.
— Уж факт, оторвёт, — подтвердил Колька.
И они помчались в село.
На улицах творилось что-то неслыханное. Тревожно и хрипло мычали коровы, ржали и свечами вставали кони, надсадно визжали свиньи; возле сельпо, сбиваясь в кучу, разноголосо вопила овечья отара. И только люди вели себя относительно спокойно. Перебрасываясь короткими фразами, они деловито таскали из домов сундуки, посуду, перины, мешки с мукой и как попало валили на телеги.
Весь этот рёв и суматоху покрывал низкий голос репродуктора:
— Товарищи, сохраняйте полное спокойствие! На помощь вам высланы вертолёты и катера. Все дети и старики должны явиться в школу, где их ожидают грузовые машины. Вещи и продукты с собой не брать. Будет организовано общественное питание. Не допускайте паники, товарищи.
— Вначале домой, — бросил на ходу Валега. — Забеги — и сразу ко мне.
Дома мать встретила Валегу с ухватом.
— Ну, где тебя черти носят? Всё сердце изныло, вот лихо-то на мою голову!
Валега взял у матери ухват, поставил в угол.
— Не шуми. Давай лучше помогу узлы собрать.
Пока они увязывали узлы, Тимофей крутился под ногами и приставал с расспросами:
— А уткам тоже уезжать? Мам, уезжать?
— Уезжать, отстань!
— И чего им уезжать? — недоумевал Тимофей. — Они вон как плавают.
Потом Валега вместе с Тимофеем потащил узлы на подводу, стоявшую у ворот. Сюда же носили вещи соседи, Мокеевы. Они трудились всей семьёй. Одна старуха Мокеиха безучастно сидела на завалинке и причитала: