Весна! Весна! Как воздух чист,
Как ясен небосклон!
И тут все девчонки сорвались вдруг с кроватей и в одних рубашонках принялись отплясывать какой-то невиданный танец.
Весна! Весна! Как воздух чист,
Как ясен небосклон!
Своей лазурью голубой
Слепит мне очи он! —
хором вопили девчонки.
На мужской половине заспанные «строители» поднимали головы с подушек и ошалело переглядывались. Потом и они заразились буйным весельем, царившим за стенкой. В одну минуту интернат стал похож на сумасшедший дом.
Вошёл Сим Саныч и, заткнув уши, крикнул:
— Крокодилы! Удавы! Зулусы! На зарядку!
— Крокодавы! Увылы! Лузусы! — гоготала мужская половина.
Наспех одевшись, выбегали во двор, встречались с девчонками, толкали их в сугробы, натирали снегом носы и от избытка сил вопили на разные голоса.
Наконец Сим Санычу кое-как удалось навести порядок, и вся орава помчалась по знакомой тропинке — до Сосновой просеки и обратно. Так было круглый год. Зарядка отменялась лишь в самые лютые морозы.
Первым, как всегда, прибежал Мишка Терёхин, последним, сзади всех девчонок, — Генка Зверев.
— Опять лень одолела? — спросил его Сим Саныч.
Мишка, натирая лицо снегом, усмехнулся:
— Он бы и первым, Сим Саныч, прибежал, да по дороге в соплях запутался.
Генка шмыгнул носом и бросил на Мишку свирепый взгляд.
— Ой, батюшки, ой, напугал! — издевался Мишка.
— Строиться! В столовую! — скомандовал Сим Саныч.
Столовая помещалась в нижнем этаже школы. Это был обыкновенный класс с двумя кухонными плитами, возле которых на переменах всегда отирался Генка Зверев.
Аппетит у Генки был, как у молодого поросёнка. Если на кухне ему ничего не перепадало, он ходил по классам и выменивал на еду рогатки собственного производства. А рогатки он делал удивительные — дальнобойные, со специальным оптическим прицелом. Ворону из них можно было сбить за сорок шагов. Менялись с Генкой охотно, особенно в младших классах. Так что жил он, как правило, припеваючи и вплоть до отбоя ходил с набитым ртом.
Шурка Мамкин
Учителя ботаники в Озёрской школе не любили. Был он лыс, сухопар и крайне обидчив. За глаза его звали Рибой. Он не выговаривал «ы» после «р». «Крыло» у него звучало как «крило», а «рыжий» — как «рижий». Поэтому про него сочинили дразнилку:
На высокие гори
Залезли вори
И украли рибу.
Сегодня Риба, как обычно, расхаживал между рядами и бубнил:
— Размножается львиный зев семенами и черенками. Посев делают в марте — апреле. Записали? Сеянцы пикируют в ящики, в грунт парника или на гряды… Зверев, перестань витать в облаках… Окраска цветов двухцветная и полосатая.
Мишка, прикрывшись учебником ботаники, рисовал в тетради двухцветных полосатых львов. Один из львов сладко спал, другому челюсти сводила зевота. Из пасти у него тянулась надпись: «Ох-хо-хо, помираю со скуки, товарищи!»
Когда рисунок был готов, Мишка пустил его по классу. По рядам покатился смешок. Риба насторожился и подозрительно оглядел ребят. Все с тревогой следили за Шуркой Мамкиным, который без опаски разглядывал рисунок. Наконец Шурка хихикнул, и Риба бросился к нему.
— Мамкин, дай сюда бумагу!
Шурка зажал рисунок в кулак и спрятал руки за спину.
— Дай бумагу!
Надо было выручать Шурку. Мишка нащупал в парте клетку и осторожно открыл дверцу.
— Мамкин, последний раз говорю!
И вдруг над головой ребят взвился снегирь. Он ошалело заметался по комнате, натыкаясь на стены и отчаянно треща крыльями. Класс зашумел, захлопал крышками парт, заулюлюкал. Бедный снегирь взлетел под самый потолок и уселся наконец на шкаф.
— Хулиганы! — закричал потрясённый учитель и вновь накинулся на Шурку: — Бумагу!
Шурка показал ему пустые руки.
— Ах, так! Ну погодите! — Риба помчался за Сим Санычем.
В это время прозвенел звонок, но никто не двинулся с места. Ждали Сим Саныча. Он пришёл один, и глаза у него были узкие, как бритвы. Шумно дыша, Сим Саныч сел за стол.
— Ну? — сказал он. — Ну, всё. Обормоты несчастные. — Потом добавил усталым голосом: — У кого бумага?
Класс как в рот воды набрал. Взгляд Сим Саныча пробежал по лицам ребят и остановился на Генке Звереве. Генка сглотнул слюну и поёжился. Сим Саныч поднялся, подошёл к нему и, глядя в окно, молча протянул руку. Генка, весь красный, порылся в карманах, достал пятак и положил Сим Санычу на ладонь. Сим Саныч покосился на монету, повертел её в пальцах и спрятал в карман. Потом снова протянул руку.
Генка посмотрел на него страдальческим взглядом и отдал рисунок.
— Кто рисовал? — спросил Сим Саныч.
— Я, — сказал Мишка.
— А снегиря?
— Тоже я.
— Отлично! Терёхин и Мамкин исключаются из школы на неделю.
Сим Саныч вышел, хлопнув дверью.
— «Люблю грозу в начале мая», — бодрым голосом сказал Мишка и посмотрел на товарища по несчастью. — Да ты что?
На лице Шурки было такое отчаяние, что Мишка испугался.
— Что с тобой? — повторил он. — Подумаешь, на неделю исключили.
Шурка молчал, узенькие плечи его вздрагивали, а по щекам горохом катились слёзы.
— Нюня! — грубо крикнул Мишка, потому что чувствовал себя виноватым. — Кисель клюквенный!
До конца уроков Шурка сидел как пришибленный и всё всхлипывал. Когда расходились по домам, он зачем-то побрёл к реке.
Таёжка подошла к нему и взяла за рукав:
— Погоди. Тебе же не в ту сторону. Иди домой.
— Нельзя мне домой. С меня мать всю шкуру спустит.
— Хочешь, я с тобой пойду и скажу, что ты не виноват?
Таёжка заглянула в мокрые Шуркины глаза.
— Нет, что ты! — почему-то испугался Шурка. — Не надо, я не хочу!
Но Таёжка решительно тряхнула головой.
— Пойдём, говорю!
У ворот своей избы Шурка замялся.
— Тай, только у нас дома… не тово. Ребятишки, будь они неладны…
Едва переступив порог, Таёжка всё поняла: Шурка стеснялся вести её к себе домой. Большая сиротливая комната встретила их враждебным молчанием. На Таёжку насторожённо глядело пятеро ребятишек, мал мала меньше. В углу, на облупленной деревянной кровати, лежал мужчина с жёлтым, заострившимся лицом. Когда Таёжка с Шуркой вошли, он даже не пошевельнулся. Глаза его были закрыты, и живыми казались только руки. Руки были тяжёлые и грубые, с крутыми тёмными венами.
— Раздевайся, — тихо сказал Шурка, снимая свою шубейку. И впервые, в этой убогой избе, Таёжка заметила, как Шурка одет.
На нём был какой-то куцый пиджачок, который делал Шуркины плечи ещё у́же, сатиновая рубашка и залатанные штаны с пузырями на коленях. Наверное, именно поэтому Шурка всегда ходил в классе бочком и мучительно краснел, когда его вызывали к доске.
— Где мама? — спросил Шурка.
— Ушла в магазин. Скоро придёт, — отозвалась девочка лет пяти, сидевшая на лавке.
— А Борька?
— Спит. — Девочка показала глазами на русскую печь.
— Что же вы так сидите? — спросила Таёжка. — Давайте поиграем.
Ребятишки было оживились, но та же девочка печально покачала головой:
— Нельзя. Мамка заругает. У нас тятьку лесиной придавило. Он теперь ходить не умеет.
— Позвоночник, — пояснил Шурка.
— Давно?
— Да уж полгода лежит.
Не открывая глаз, мужчина на кровати сказал:
— Помереть бы, да смерть заблудилась… Всех измучил.
— Вчера колхоз дров привёз, берёзовых, — будто не слыша его, сказал Шурка.
На крыльце затопали, сбивая с валенок снег. И в избу вошла женщина. У неё был жёсткий, твёрдо сжатый рот и строгое лицо.
— Это Таёжка, мама, — сказал Шурка. — Мы вместе учимся.
Женщина ничего не ответила, разделась и стала щепать лучину. Потом растопила печь. Ребятишки по-прежнему сидели по углам и следили за каждым движением матери.
— Почистите картошку, — сказала женщина.
Ребятишки уселись вокруг большого чугуна и вооружились ножами. Только самый маленький, в короткой ситцевой рубашонке, остался сидеть на лавке, прижимая к себе рыжую кошку.
— Шурка, принеси дров!
Шурка пошёл к двери.
— До свиданья, — сказала Таёжка, торопливо одеваясь.
Во дворе ослепительно белела на солнце груда берёзовых швырков.
«Когда же они это всё перепилят?» — подумала Таёжка.
— Шур, — сказала она, — ты завтра приходи в школу. А мы с Мишкой сбегаем к Сим Санычу. Он поймёт!
…В комнате Сим Саныча был стол, кровать, застланная серым одеялом, и два стула. Остальное место занимали книги. Они громоздились даже в углах и на подоконнике.
— Уйди с моих глаз! — сказал Сим Саныч Мишке. — Нечего клянчить. Всё равно не прощу.
Мишка обиделся:
— Будто я за себя просить пришёл.
— За Шурку?
Таёжка кивнула:
— Я у него дома была. Там такое, что я не могу… — Таёжка заморгала, сдерживая слёзы.
— Что, отцу не лучше? — спросил Сим Саныч.
— Нет.
— Ладно. Я тогда разозлился страшно. Пусть приходит в школу.
— И правильно, — поддакнул Мишка, оживляясь. — Было бы из-за кого, а то из-за Рибы.
— Из-за кого-о?
— Ну, из-за Анатоль Сергеича. Разве это учитель? — Мишка хмыкнул. — У нас в классе ни одной мухи нет. Все со скуки передохли.
Сим Саныч посмотрел на Мишку.
— Критики пузатые, — сказал он. — От горшка два вершка, а туда же — учителей охаивать. Посмотрим, что из тебя выйдет!
Голос Сим Саныча звучал сердито, но не очень уверенно.
— Скажете, я не прав? — продолжал наступать Мишка.
— Ладно, можешь не распинаться, — сказал ему Сим Саныч. — Ты-то всё равно исключён. Так что отправляйся домой.
— Я отправлюсь. Только у меня тут ещё дела есть. — Мишка загадочно подмигнул Таёжке. — До свиданья, Сим Саныч. А за Шурку спасибо.
— Поклонись ещё! — буркнул Сим Саныч. — Шалопай.
Мишка сидел на бревне напротив школы и ждал звонка. Изредка он вставал и подходил к окнам своего класса. Поднявшись на цыпочки, он прижимался лбом к стеклу и просительным взглядом смотрел на Витьку Рогачёва. Курочка-Ряба был обладателем старинных карманных часов. Он неторопливо доставал часы и на пальцах показывал Мишке, сколько минут осталось до конца урока: десять, семь, пять…