Был Кузеван дальнего села удалец, и хотя Сувсею раньше встречаться с ним не доводилось, о его охотницком умении наслышан он был до зависти. Страсть как хотелось Сувсею сойтись с Кузеваном на охоте да помериться удальством. Ему всё казалось тогда, что Лихач не только в ловкости перед ним ущемлён, но ко всему ещё и рыжий, долголицый да лопоухий. А тут предстал перед Сувсеем этакий коренник!
Всё дело в том, что теми годами упивался Пега собственной сноровистостью в таёжном ремесле. Так что Кузеванова слава стояла ему поперёк горла.
Ну а что тут поделаешь? Всяк тянется, да не всяк растёт.
Однако тайная его зависть не помешала Сувсею тогда, на Лосиной заимке, поразиться, насколько основательно приложился медведь к Лихачовой спине!
– Это чо, – отмахнулся Кузеван от Сувсеева изумления. – От медведя загинуть не грех. А вот ежели охотника да ворона заклюёт!..
И Кузеван хохотнул столь невесело, столь крепко сцепил сильные пальцы, что в их громком хрусте почуялось Сувсею дело недоброе! Голову его вдруг опалила догадка: уж не Седая ли Охотница подкараулила молодца во безлюдье?
И разом припомнились ему наказы давно умерших стариков: предостерегали они молодых добытчиков, чтоб не ходили в тайгу поодиночке.
«Не приведи Господь напороться на ту охотницу!» – строжились знатохи. Силой ли, хитростью, вынуждает старуха всякого человека покориться её воле, а покорив, оборачивается ведьма золотой вороною! И уж тогда, влекомый несусветной жадностью, ломится охотник следом за птицею по сограм да урманам. Загонявши глупого до полусмерти, ворона выклёвывает у человека глаза, и тот погибает в тайге. А старуха через чужую смерть якобы вновь обретает молодость, а с нею и несказанную, всесильную красоту! И нет от ведьмы иного спасения, кроме как устоять против всех её хитростей и соблазнов…
Очнулся от воспоминания Сувсей потому, что Лихач, сидя на чурбаке у печного тепла, ударил себя в колено кулаком. Надо было видеть тогда его лицо, кривящееся от невыносимого страдания. Но тут же он прикрылся от Сувсея широкой ладонью, крепко потёр глаза и, поднявши их, сказал, будто выстрелил:
– Она это была – Седая Охотница!
И поведал тогда Кузеван о том чуде, к которому и сам Сувсей Пега вскорости оказался причастен.
Тем же предзимьем шагал Кузеван Лихач по правобережью Вагая. Ему надо было добраться до загаданной излучины, где на охотничьей заимке ждал его верный друг, старый ханты Кыпча. Пройти ему предстояло тайгою никак не меньше полусотни вёрст, и, хотя большую долю пути он уже успел отмахать, отделаться от остальной дороги завтрашним днём Кузеван не надеялся. Болота и урманы изматывали охотника неимоверно. Однако его подгоняло то, что по тальниковым заводям да камышовым низинам отлётная птица в любой момент готова была сорваться со студёной воды и решительно уйти в клин.
Как ни опасался Кузеван добраться до Кыпчи к шапошному разбору, однако дневной путь сильно уморил его. Невольно стал он приглядываться да подумывать, где бы ему обмануть приставшую к пяткам ночь. Выбравши некрутой ярок, спустился Кузеван паводковой промоиной к реке. Под береговым навесом оборудовал себе постель и, не евши, не разжигая костра, улёгся на покой.
Уж было и задремал парень, когда охотничьим нюхом уловил дымный натяг по береговому галечнику. Смешанный с зыбким туманцем, дымок наплывал с верховья реки. А поскольку путь Кузеванов лежал от устья, поскольку никакого костёрного отсвета им в дороге не было замечено, надо было глянуть, не пожар ли в тайге занимается.
Кто его знает – всякое может быть!
Подниматься на ярок Кузеван не стал, а запрыгал вдоль воды прямо по скользким камешкам. И тут, за кустарниковой извилкою крутого берега, пыхнул ему в лицо полным цветком молодой костёр!
От внезапности Лихач даже вскрикнул и чуть с берега не оступился.
Хозяин костра, в аккурат черпавший воду из тихой до весны речной заводи, вздрогнул всем телом, но на Кузеванов голос не повернулся. Согбенно и тряско зашаркал он старыми ногами к огню, кряхтя, сел на валунок, спиною к незваному гостю. Кузеван же остался стоять, досадуя на свою неловкость.
– Отец, – виновато позвал он старика, – прости ты меня, дурака. Не хотел я тебя пугать.
Однако хозяин как сидел затылком к парню, так и остался сидеть. Кузевану была видна неторопкая старая рука, что доставала из берестяного туеса свежие куски мяса и опускала их в котелок. А на Лихачовом месте будто бы стоял голый пень, а то и вовсе бестелесный дух, о котором старик даже не помышлял.
Нехорошо стало Кузевану, маетно.
Он уж собрался было уйти не солоно хлебавши, но вдруг обуяло его неодолимое желание запомнить настрого столь жадного таёжника, что не нашёл места у своего костерка для доброго человека. Запомнить да сказать другим охотникам, чтобы вперёд глядели, кого они принимают в тайге у живого тепла!
Решивши так, Лихач обогнул костёр, глянул хозяину в лицо и обомлел… В дымных лоскутах высокого пламени увидел он круглые, безвекие глаза грязной, патлатой старухи!
«Ведьма!» – сердцем понял Кузеван и разом вспомнил все разговоры о Седой Охотнице. Лихачовы же ноги сами по себе уже пятились от жаркого костра.
Одобривши разум ног, крутанулся парень бежать, да с маху чуть не угодил в огонь другого костра! – точно такое же пламя неожиданно вскипело перед ним прямо из-под земли, и такая же точно старуха впилась ему в душу сквозь дым жёлтыми глазами.
Ни сомневаться в своей догадке, ни надеяться на лёгкое избавление от ведьмы у Кузевана не оставалось никакой причины. Бежать было некуда: крутояр поднимался над заводью отвесно, а песчаная займа была отсечена от остального мира дымным пламенем костров. Разве что кинуться в Вагай да плыть на другую сторону? Но и подумать Кузеван об этом не успел, как расцвёл перед ним, теперь уж из воды, яркий цветок огня! А за его полыхающим венцом трясла в хохоте седыми патлами всё та же лупатая старуха. Ей, кашляя и задыхаясь, вторили остальные бабки.
Сколь ни смел, ни дерзок был Кузеван Лихач, а под стонливый хохот трёх старух оробел, на месте затоптался. Изначальная же ведьма озорно ударила в ладоши и пропела масленым голосом в лад Кузевановой потерянности:
– А топы, топы, топы – да чо наделали попы…
– Радуешься – поймала? – озлился Кузеван.
– А чаво ж? Радуюсь! – согласилась бабка. – Серёдка довольна – краешки играють…
– Да ты погодила бы щуриться, покуда солнце не взошло.
– А мне годить ни к чему. Я ить не погодой сыта, а закромом.
– Бывают и закрома полны, да ключи у жены.
– Так ведь замок – вору не зарок.
– Слушай, старая! – надоел этот перебрёх Кузевану. – Не пугай ты Полкана, не будет юбка драна. Ещё ить до воды-то – три беды, а уж ты губы вытянула.
– Ну вы поглядите на дурака! – осерчала и старуха. – Ему кулак в рыло суют, а он об него нос вытирает.
– Правильно, – одобрил Кузеван бабкины слова. – Дурак, он глупостью смел.
– Ну а коли ты смелый такой, чего передо мною топтуна пляшешь? Ступай своей дорогой…
И увидел Кузеван, что у заводи горит всего один костёр и одна бабка следит за ним жёлтыми глазами.
«Только-то и всего?! – чуть было вслух не сказал Кузеван. – Стоило ли крышу разбирать, чтобы на месяц глянуть?»
Махнувши ведьме рукой – оставайся, дескать, лавка с товаром, – Лихач зашагал в темноту.
– Э-эй! – шумнула ведьма вдогонку. – Куда торопишься, куда спешишь? Спех-то – не смех, а вот наспех – на смех. Погляди сперва, каким уходишь.
Парень и сунулся к заводи – Царица Небесная!
При неярком отсвете костра увидел он в воде горбатого старика. Да так ли много было на его загривке того горба, что выглядывал он из-за плешатой вислоухой головы. А само лицо оказалось перекручено такими складками, что вспомнилась Кузевану помойная тряпка. От тошнотной слабости Кузевановы колени затряслись.
А старуха позади шебаршит:
– Не покоришься воле моей, таким на всю жизнь оставлю!
Вот когда выпало Кузевану: хоть в топь, хоть в трясину – кругом болото!
– Чо тебе от меня надобно? – повернулся он к бабке.
– Так-то, – усмехнулась старая. – Это уж другой разговор. А то куда там! – из куля в рогожку. Подойди сядь лучше! Потолковать надо. Может, и поладим.
– Ха! – не двинулся Кузеван с места. – Ладил серый в кошаре – до сих пор овец ищут.
– Ещё раз дурак! – подосадовала ведьма. – Сам подумай: кому ты теперь такой-то нужен? Тебя ить даже мать родная и та во двор не пустит. А у меня к тебе надёжное дело имеется. И не дёргайся, а послушай. Я чо хочу сказать-то: слыхал, поди-ка, о моём богатстве? Так я золоту своему нового хозяина ищу.
– Зачем?!
– Время, батюшка, подпирает. Помирать мне пора.
– Вона! – сразу ободрился парень. – А грозилась меня стариком навеки оставить? Ежели тебе помереть, так и колдовство твоё с тобою уйдёт.
– Э, не-ет! – охладила Кузевана ведьма. – Не уйдёт от меня моя сила, покуда не будет пристроено богатство моё. Так что один у тебя, голубок, выход – оставайся. Либо с добром оставайся, либо с горбом.
– Да-а, – не столь весело, сколь громко протянул Кузеван. – Значит, ты меня в хозяева своему золоту прочишь? Хм! Однако! Подумать стоит…
– Он ещё и думать собрался! – подскочила ведьма. – Да ты хоть погляди, на чём стоишь-то.
Глянул под ноги Лихач – мать честная! Весь берег усыпан золотым песком, самородками усажен! И закипела в парне несусветная жадность. Так закипела, что обильной испариной выступила на лбу и стала заливать глаза да уши! Нутро высохло от нестерпимого жара, снизу же прожигало Кузевановы подошвы проклятое золото!
Желая отступить, подался Кузеван назад да всею спиною и грохнулся в воду…
Когда же вынырнул Лихач из Вагая да руками гребанул, чует: не плывёт он вовсе, а волозится по земле. И тут он сообразил, что лежит на том самом месте, на той подстилке, что с вечера под яром себе наладил. Вот те раз! Ни ведьмы, ни золота, ни горба – ничего! Рядом весёлой быстриной пошумливает Вагай. Большой зари нет, но звёзды уже запотели. Наклёвывается скорое утро.