– Э-эй! Шерстоногия! Не зацепитесь…
Ну и дальше чего-прочего советовал. Такие порой наказы выдавал, какие не всякому слушать полезно.
Разгонит этак Сигарь хмельно компанию, сам воротится в парильню да свалится дрыхнуть на высокий полок. И не приведи тогда Господь сунуться кому до Кузьмы Никитича с делом каким неотложным – захлестнёт, имечка не спросит!
Обычно отходил он от «парильни» своей жаркой только лишь поутру. В просторном предбаннике полным черпаком заливал в себя загодя припасённой медовухи, хакал так, ровно слегу через колено ломал, затем одевался, топал прямиком на кухню, где ждали его дымные щи да круто заваренный чай. После щей да чаю долго сидел купец, отдувался, с короткими смешками встряхивал косматой головою; похоже, выгонял из неё память о вчерашней потехе…
А на этот раз, когда случилось непоправимое, уже и медовуха в предбаннике скисла, и щи в кухне ледком подёрнулись, и чаёк сдох – Кузьма Никитич всё не поднимается с полка, всё не хакает над пустым ковшом, не встряхивает буйной головушкой…
Что же затишье это самое значит?
Как же затишье это самое толковать?
– Господи, помилуй и пронеси, – шушукается по углам испуганная дворщина.
Алевтина ж Захарьевна, не перетерпев ожидания, вдруг да посылает увёртливых приказчиковых двойнят заглянуть в парильню:
– Прошмыгните-ка, быстрые, узнайте. А я вам по денежке подарю…
Побежали шустрые, прошмыгнули-глянули. И повело у них у обоих глаза враскос. Оказалось, что лежит Кузьма Никитич врастяжку, не дышит – спёкся купец на сыром полке.
Засуетилась, забегала дворщина, запричитали бабы, загудели мужики:
– Очадел наш батюшка Кузьма Никитич. Угорел, кормилец. Осиротил молодую жёнушку…
Да чтоб бы вы полопались от жалости!
«Сирота», конечно, не высказалась вслух. Она лишь только глянула на скорбящих жутким своим глазом, но все сразу же услыхали, как жикает по двору осенняя мухота…
Ну а потом?
Потом обнаружилось, что банная труба завалена дерниною. И место, где чьё-то злое усердие острым заступом вырубило подходящий для трубы пласт, отыскалось. Тут же, сразу за пригоном.
Только прок-то какой с того, что отыскалось? Рук-то своих за пригоном злодей не оставил. Ну а без улик и корова – бык. Выходит, что поймали – охапку ветра. Вот и суди тут, гадай, хоть пень бодай. Толку-то.
Купец Сигарёв, будучи когда не первым, то уж далеко и не последним на сибирской стороне торговым хозяином, случилось, за немалую жизнь свою наследников не заимел. Потому-то полновластной хозяйкою накопленному покойным Кузьмою Никитичем богатству и становилась отныне красавица Алевтина Захарьевна.
Не бойтесь. Неожиданно свалившаяся на Сигариху этакая золотая тяжесть не придавила её. И убиваться над столь ранним вдовством она, понятное дело, не стала. Чуток да маленько погодила, плечиком белым дёрнула, губки свежие надула, повела гордой бровью…
И всё это проделала она, глядя на родовой, давно тронутый прелью сигарёвский особняк. Затем Алефа чихнула на него основательно и, усердным проворством наёмных мастеров, за недолгий срок отгрохала себе такие ли хоромы, какие не у всякого князя отыщутся. Только лишь просторных горниц оказалось в доме нагорожено столько, что сосчитать их было невозможно с одного захода. Тут чужому человеку надо было бы ходить как в тайге – зарубки делая. Более двух десятков голландских печей для угреву да три высоких чувала[35] для фасону холодным временем года с таким прожорством заглатывали поленья, что Алефин истопник Кирилл Нетопырь, прозванный так за крайнюю тугоухость, перебарывал в себе молчуна да жалобился косноязыко дворнику Ермолаю:
– Ни-ка-ко-го просвету… Рупи, пили, сапрякай-понукай… Минуты не выпатает лоп перекрестить…
Хотя новый Сигарихин дом отстоял от Раздольного верстах в полутора, хотя построен он был среди густой зелени берёзовой рощи, однако пристальное к нему внимание держалось в народе постоянно. И самый кой интерес прикован был вовсе не до Алефиных горниц-светлиц, не до ненасытных чувалов и даже не до бархатов-шелков, не до прочего пышного барахла, первозимком поплывшего обозами до Сигарихиной усадьбы, – а до каменного её подполья, выложенного подо всею барской хороминой.
Стены того глухого подземелья кладку имели ажно в пять кирпичей! И всё как есть это тайное недро было поделено опять же каменными стенами на отдельные клети. В каждой такой клети не имелось будто бы привычной для человека двери. Когда же Сигарихе было необходимо, стены те перед хозяйкой сами будто бы расступались. Кроме того, разгородки эти могли, ежели случился в подземелье кто-то посторонний, своей охотою сотворить для него ловушку и замуровать на веки вечные.
Вот оно как!
Была ли эта сказка правдою или сама Сигариха для острастки придумала страшную жуть, никто понять не мог. Но всякий знал, что подземелье её каменное никаким выходом на широкий двор не открывалось. Поговаривали селяне, что лесенка в его недро опускалась откуда-то изнутри дома и уходила она туда из какого-то потаённого закута, нисколь не приметного для любопытного глаза.
И ещё люди говорили, что сотворить этакий каземат пособили Алевтине Захарьевне какие-то, похоже, иноземные юркие мужички. А руководил ими чуть ли не сам сатана. Оно и в самом деле: крутился при постройке дома вкруг Алефы какой-то пучеглазый живчик. Хотя и дохленьким он был с лица, и синеньким, чуть не фиолетовым, но страсть проворным. Он-то и заправлял делами, когда подземелье орудовалось; всё лопотал с Сигарихою на ином языке. А когда пошли в рост бревенчатые стены дома, пропал. Будто бы его хозяйка обидела чем. Артель его юркая сруб под крышу подвела и тоже разбежалась. Ну и чёрт с ними. Были б денежки, найдутся и девушки…
Ну. Это её забота.
А вот для народа самым интересным оказался такой вопрос: как бы это хотя б одним глазком заглянуть в подземелье да узнать, сколько ж Сигариха в надёжную, каменную темноту от великой изворотливости покойного Кузьмы Никитича золотишка засыпала?
Да-а. У нас всегда… охота до пота, забава до слёз.
Конечно. Случись вопрос этот разрешимым, желальщикам заглянуть в Алефины закрома выпало бы не один день простоять, разинувши рот.
Принять на себя хлопоты торговых дел, заменить собою приказавшего долго жить Сигаря Алевтина Захарьевна не пожелала. Потому она магазины, все лавки, склады с товарами и прочую купцову движимость-недвижимость пустила с молотка, а сама окончательно осела в Раздольном.
Ну и вот.
Кроме Кирилла-истопника да Ермолая-дворника была Алефою нанята в новую усадьбу ещё целая орава прислужников. Хоромы её барские надо было кому-то в порядке держать, стряпнёй заниматься, подворье доглядывать.
Но вот какая странность: долее потёмок Сигариха никого в доме своём держать не хотела; работники её, разве что кроме Кирилла Нетопыря, расходились в закате по своим дворам. И от этой особенности в людях также накапливался голод удивления.
Мучимые им, селяне придумывали Бог знает что. Поговаривали, что красавицей-барыней обычный земной сон никогда не владеет и потому ей вид спящих был невыносим. А кто обратное предполагал: вроде бы Алефин сон настолько живой, что, будучи сонной, она может подняться, к любому человеку подойти и выболтать сокровенное. Понятно ли такое? Ну а ещё… Ещё перешёптывались о том, что якобы с заходом солнца Сигариха принуждена чуть ли не всякую ночь спускаться в каменное подземелье своё и там… Там Алефа колдует, выкрикивает заклятия, вызывает из ниоткуда всякую погань земную, которая ради золота готова поить её своею нечистой кровью.
Ой, Господи!
А ведь молва уверяла: пьёт! Пьёт стаканами!
Чтоб ты захлебнулась!
И чем больше наливается Алевтина Захарьевна дьявольским этим хмелем, тем проглядней становится её тело. В какой-то миг оно делается столь прозрачным, что даже через самое толстое платье можно увидеть, что внутри Сигарихи живёт махонький, да чёрно-кровяной, да весь морщинистый гадёныш. И научен природой он якобы своею ловко перебирать Алефины жилы. Этим самым умением он и принуждает её делать всё, что ему потребно…
Такою страстью Сигариху будто и наградил тот самый дохленький мужичонка, который бегал-командовал сооружением каменного подземелья. Не за обиду в отместку наградил – по сговору. Сама она, добровольно, согласилась послужить гадёнышу скорлупою, покуда тот доспевает до нужной добы. Ради него она и кровопийцею стала.
И всё это в обмен на долгую молодость, неустанную красоту и вечный достаток.
Вот какое жуткое сочинение сложилось в народе на основе Сигарихиной скрытности.
При кипении домыслов, подогретых общей тревогою, в народе образуется особое чутьё. Оно-то и способно быть всевеждою.
Да и не бывает вершка без корешка.
К докладываемой поре Алевтина Захарьевна была уже не первой весны ласточка. Однако же перед ней зафрантились не только спелые женихи, но и недоросли и синегубые вдовцы-перегарки, те самые, которые, точно косарь в засуху, готовы были выкашивать даже пустыри. Запоезживали до Алефы и семьями уже заказанные вертопрахи.
Чем чёрт не шутит…
Все эти легостаи перед Алевтиной Захарьевной прямо-таки и думать позабывали, что когда-то они были рождены на белый свет людьми-человеками. Во храме Божьем и там крестились они не на образ Христа-спасителя, а на гордый затылок красавицы вдовы.
А той хоть бы хны.
Сигариха никогда не отказывала себе в удовольствии поиграться прихвостнями своими, словно задористый пацан бараньими бабками.
Частенько заводила Алефа потеху на широкой прогалине посреди берёзовой своей рощи. И чего только не загадывала она прихвостням! И вперегонки-то она их стреноженными пускала, и петь-то она им вразнобой повелевала, и пляс на четвереньках они у неё отчубучивали…
И чем срамнее у кого выкамуривалось, тем занятней утеха складывалась для Сигарихи, тем заливистей хохотала она…
А вот как она хохотала?
От этого от её смеха, должно быть, и зародилось в людях подозрение, что в Алевтине Захарьевне кто-то сидит, потому как смеялась она только одним нутром. И хотя в момент весел