лика…
Засмотрелась Санька на пичугу, рот раззявила. Тут ей прямо в лицо и порхнул из густоты высоких трав проворный метляк[113] синего бархата. Да такой он был здоровенный, что тугим своим крылом, будто ладошкою, хлестанул разиню по щеке. Санька отскочила в сторону и чуть было не села на красную жабу, которая полуметровым пнём подвернулась ей под ноги. Жаба сердито зашипела, показала ей зубастую пасть и одним скоком ушла в заросли…
Только теперь Санька хватилась, что когда-то умудрилась выпустить Шайтанов хвост.
Друга рядом не было! Кисельный туман напрочь рассеялся над странной этой болотной кулижкою[114]. Он как бы раздвинулся на стороны и плотной стеною окантовал мирок с чужой для Саньки жизнью. И эту жизнь озаряли совсем с близкой черноты неба сразу три луны! Они не были ни спокойными, ни деловитыми, как земная, старенькая луна. Вроде только что созданные, они горели каким-то пушистым огнём и даже чуть-чуть потрескивали от жара, подрагивали от нетерпения гореть. Только свет их не был силён: от заросливых стеблей разбегались на стороны густущие тени. Высвеченные из темноты цветы да листья поблескивали трепетными росинками. Всё кругом сияло умытостью да убранством таким, ровно с минуты на минуту ждали сюда сановитого гостя. А заявилась – вот те на! – грязнущая, изодранная деревенская отчаюга…
Но, даже при упорстве своей да решимости, незваная героиня, так вот просто, взять и выставиться из зарослей на светлую прогалину, которая приметалась ей за кустами, не посмела. Она тихонько притемнилась к прогалине поближе, остопилась в укрытии и тайком взялась разглядывать круговой её простор. Вершка на три от земли перед Санькою оказалось приподнятым лобное какое-то место. Разглядывать тут особенно-то было нечего. Просто среди зелени высилась устроенная кем-то круглая да ровная, как барабан, площадка, величиною с деревенское гумно[115]. Основная её необычайность заключалась в том, что была она всплошную выбелена чистейшей известкою. Но, когда Санька пригляделась попристальней, оказалось, что никакая тут не известка, а похоже, словно разлитое по всему подхвату молоко накрепко приморожено к основе поблескивающим настилом. Кругом стоит теперь теплынь банная, а от настила того и в самом деле отдаёт приятным холодком…
Хорошо, конечно.
И вдруг! На тот холодок, на то место лобное да выходит Шайтан. Ни грязи на нём уже никакой нету, ни тины болотной. Шерсть старательно оглажена… Кем?
Когда успел обиходить себя пёс?!
Снаружи-то Шайтан выхолен, хоть бантик привязывай, а нутром, видно, совсем похирел: тёмная туча вышла на прогалину, а не Шайтан. Башка лохматая опущена, хвост волочится, лапа об лапу запинается. Идёт и с подвывом чуток потявкивает. Вроде спит космарь на ходу и видит страшный сон…
И вот тебе сон его да вознамерился образоваться над белым настилом… да въяви! И не только перед Шайтаном вздумалось ему представиться, а и Санька из-за куста увидела, как вышла-появилась с другой стороны площадки и поднялась на неё недавно утопшая в зыбунах Андрона Кумань! Но какая она стала! Санька и не думала никогда, что барское платье да показная осанка до такой чужой красоты могут изменить человека!
Среди лобного места стояла царица!
Так подумалось Саньке, хотя отроду не видела она помазаниц Божьих даже на картинке.
Короны, как положено царицам, на голове её, правда, никакой не было, зато разголехонькая её шея была занавешана таким богатым ожерельем, каких и придумать-то сразу не знаешь как…
Поначалу измертво-снеговая Андрона, эта Явлена, в короткую минуту приняла живую, человеческую окраску и медленно подняла опущенные веки…
Вот тогда-то Санькина душа и поменяла начальный свой восторг на болезненный озноб. А сама хозяйка этой души чуть было не свалилась со страху в заросли, поскольку глаза Явленины не имели ни белков, ни зрачков, – они были всплошную залиты такою яркою краснотой, ровно бы под черепом осанистой «царицы» пылал жаркий костёр. Однако пламени костра не давали вырваться наружу прозрачные меж её век заставки.
Сатана!
Догадка Санькина подтвердилась ещё и Явлениным голосом.
Он хотя и пошибал на человеческий, но было в нём столь много понапёхано высокомерия да самомнения, что, казалось, должен вот-вот лопнуть и разразиться над землею громовым раскатом…
А сатана тем временем говорила Шайтану:
– Вот уж не думала, что ты окажешь себя столь неблагодарным. Я же отпустила тебя только Никитка проводить-выручить. А ты и сам ушёл. Теперь пришлось мне из-за тебя и парнишонку на болото забрать. Так что вперёд знай: ты упрям, а я упрямее. Ты, знаю, хотел бы, чтобы я воротила тебе твой собачий разум? Нет! Этому никогда не бывать. Только с моим отбытием либо со смертью возможно всему стать на свои места. А пока я тут, на вашей земле, мне необходим помощник с твоим чутьём, пониманием и сноровкою. Но для роли моего доверенного в тебе мало было природного соображения. Вот почему я поменяла его на разум твоего бывшего хозяина. Видишь ли, человек в подручные мне не годится. Володей Кумань не менее разговорчив, чем остальные люди. А я не желаю, чтобы кто-то обо мне узнал больше нужного. Да и сердцем своим человек настолько глуп, что страшится любой непонятности. И этот великий страх невежества толкает его уничтожать всё для него непостижимое, неподатливое. К тому же он ещё и труслив. Оттого-то, для уничтожения нежелаемого, он часто покупает невежество ближнего. И чем глупее человек, тем он продажней, тем безжалостней. Жизнь на такой основе тормозит развитие земного разума. Тебе даже представить мудрено, как далёк рассудок землян от того совершенства, когда его направленная сила обретёт умение присваивать волю низших, творить из недоумков счастливых рабов одним лишь только желанием воли…
Глаза дьяволицы, по мере изменения её настроения, резко меняли цвет огня. То они полыхали пожаром, то рдели закатным заревом, то плескались блёстками неспокойной реки, а то вдруг сквозили такой чернотой, что втягивали в себя на время Санькину память. Моменты такие были, правда, коротки и только потому, видать, Санька не выскакивала из-за куста, не шла на белый настил покорствовать дьяволице.
– Примером счастливого раба можете служить на земле вы, собаки, – продолжала высказываться тем временем Явлена. – Одна беда – соображения в вас маловато. Вот почему была я вынуждена поменять твой пёсий толк на Володеев. Зато жене Володеевой я оставила полный её разум. Воспользовалась только её телом. Ты должен понять, что прежней своей плотью, появись такой среди землян, я бы вызвала конец света, как у вас говорят. Люди бы с ума посходили. А теперь? Кто поймёт, что я не человек? Глаза выдадут? Но глазами с Андроною я поменяться не могу. Без своих глаз я – ничто. Они излучатели воли моей! Ну, это – невеликая беда. Во взгляде моём и таится самая главная опасность для землян: он парализует волю в один миг. Всякий, посмевший глянуть на меня в упор, останется ничтожеством, пока я того захочу! А я вольна длить и свою, и чужую жизнь сколько угодно…
Глаза её полыхнули вновь чёрным огнём, затем вспыхнули солнцем, и она воскликнула:
– Скоро, очень скоро я подчиню себе всё земное невежество и тогда… Пусть только попробуют сунуться ко мне те, которые ищут меня во Вселенной! Я двину на них полчища подвластной мне глупости. О, направленная косность! Она способна пожрать собственное дитя.
Явлена расхохоталась хмельно, как пьяный барин. А потом призналась Шайтану:
– Вот видишь, тебе я могу сказать всё. Этим ты для меня и хорош: всё понимаешь, но ничего, никому не сумеешь разболтать. Могу доверить тебе ещё большее. Последнее моё открытие позволило мне бывать среди моих преследователей! – При этом она уставила палец в небо. – Знать их помыслы, определять место в пространстве. И они, – опять расхохоталась она, – они посмели со мною спорить! Хочешь, – вдруг спросила Шайтана Явлена, – я теперь же, сейчас перенесу сюда, – указала она на помост, – их полное подобие? Хочешь? – повторила она и стала пояснять. – Только тебе не услыхать их голосов. Они говорят на столь высоком охвате звука, которого земной слух не достигает. Да и не вынесли бы земные нервы этих звуков. Но хватит с тебя и увиденного. Только – ни гугу! Иначе – беда! Поток зримого способен захватить волны твоего голоса и вместе с тобою унести в простор Вселенной!
Тут бы, на Шайтановом месте, кто угодно закаменел. Явлена же тронула рукой богатое своё ожерелье, побежала кончиками пальцев по его камушкам… Как бы в ответ по белому настилу заплясали радужным многоцветьем быстрые искорки. Когда же огневые брызги принялись свой перепляс замедлять, Санька узрела, как над всем простором лобного места взялись образовываться из ничего какие-то сусеки, что ли, сундуки ли высокие. Они имели наклонные крышки, усыпанные сплошь опять же огоньками да ещё кнопками разными, в добрый ноготь величиной…
Скоро предстала перед тайно глядящей Санькою не то лавка торговая какая, не то контора. Она была обустроена вкруговую этими самыми кнопчатыми сусеками по всему белому настилу.
Как раз против Саньки хорошо так пришёлся проём между надстроек: вся серёдка конторы оказалась видна. И на той на серёдке теперь не было никакой Андроны-Явлены, никакого Шайтана. Так, вроде туман какой-то витал над тем местом и всё. И больше ничего! Зато стояли там и бегали через туман напрямки те самые оборотни, один из которых прошлой ночью уманил на проклятое болото сонного Никитка. Только теперь оборотни не показались Саньке столь страшными. То, что в ночной темноте было принято за беспёрую, мокрую кожу огромного птенца, при свете косматых лун оказалось хотя и странной, но очень даже допустимой одёжкою. Под просторным её покроем без труда угадывались подвижные, приземистые тела с большущими ступнями в мягкой обутке. Голыми при такой одежде оставались только совсем бесцветные, длиннопалые руки, да головы, круглые, как шапошный болван, и, точно как он же, безволосые.