Когда об этом доложили Ленину, он ответил:
— Давайте взвесим все «за» и «против». И медики пусть посоветуются, и их пациент поразмышляет.
Он именно так и выразился — «пациент», а не «больной».
На том и порешили.
В ту ночь много часов подряд Ленин листал медицинские книги. Делал закладки, выписки, а наутро, явно повеселевший, попросил Надежду Константиновну передать врачам, чтоб они к нему больше «не приставали» с этой операцией.
— Клемперер все-таки настаивает на оперативном вмешательстве, Володя. И профессор Борхардт склонился к точке зрения Клемперера.
— А Розанов? — спросил Владимир Ильич. — Он же, как я понял, вовсе не сторонник операции, скорее наоборот…
— Я только что говорила и с ним. Он сказал, что окончательный совет они будут держать после разговора с тобой. А в общем-то, ты хочешь знать, какого он мнения?
— Он обещал подумать, Наденька.
— Подумал, Володя. Всю ночь думал. Все от тебя зависит, говорит. Как ты скажешь, так и будет. Весь его опыт, все уменье его — к нашим услугам.
— С каких это пор врачи стали такими покладистыми? Первый случай в моей жизни!
— Это особый случай, Володя. Исключительный. Розанов подчеркнул несколько раз — от тебя все зависит. Через час они позвонят и спросят о твоем решении.
Ленин посмотрел на часы:
— Хорошо. Если нужно, я готов оперироваться хоть сию минуту. Так и скажи им. Я понимаю, иностранцам надо, очевидно, домой торопиться?
— Они оба заявили, что пробудут в Москве столько, сколько потребуется.
Ровно через час последовал звонок от Розанова. Надежда Константиновна сообщила ему, что Владимир Ильич целиком и полностью полагается на него и его коллег. Розанов на это ответил, что в таком случае завтра положение пуль будет еще раз проверено в рентгеновском кабинете Института биологической физики, и попросил разрешения с утра заехать за Владимиром Ильичем.
На другой день в условленное время Ленин и Розанов отправились в институт.
По дороге Владимир Ильич спросил профессора:
— Что же вы, товарищ Розанов, так быстро меняете свою позицию? А? Я на вас так надеялся, а вы взяли и капитулировали! Как понять вас?
— Владимир Ильич, в нашем деле, как ни в каком, наверно, другом, актуальна пословица — семь раз отмерь, один раз отрежь. Я даже уверен, что ее именно хирурги и придумали.
— Интересная мысль, интересная, хотя и не новая! — воскликнул Ильич и задумался.
Уже во дворе института, выходя из машины, глянув на Розанова, Ленин повторил:
— Любопытнейшая мысль. Хирурги, говорите, придумали? Вполне возможно. Впрочем, вы знаете, политики ее тоже могли придумать, вы не находите? Я имею в виду честных политиков.
Розанов был сосредоточен на другом:
— Нам надо торопиться, Владимир Ильич. Вот сюда, пожалуйста. А теперь сюда…
Из института они ехали опять вместе.
— Ну, что вы там увидели, товарищ Розанов? — Ленин дотронулся до своей груди. — Ведь давно известно, где и как сидят эти пули. Не путешествуют же они?
— Нет, конечно, Владимир Ильич, не путешествуют. Но немного менять свое положение иногда могут. Вот мы и решили на всякий случай перед самой операцией…
— Кстати, на какой день она назначена? — довольно равнодушно спросил Ленин.
— Мы хотели просить вас дать свое согласие на утро 23-го, то есть на завтра, Владимир Ильич. Операция будет производиться под местным наркозом, займет примерно полчаса — минут сорок. Оперировать будет Борхардт, а я взялся быть его ассистентом. Вы можете приехать в Солдатенковскую больницу к девяти утра?
Ленина устроили все эти условия. Особенно он был удовлетворен тем, что Розанов, которого он так ценит и так уважает, будет лично принимать участие в операции.
— Вы добрый, гуманный человек, товарищ Розанов. У меня завтра очень напряженный день. Вы представить себе не можете, сколько дел запланировано на завтра!
Розанов упрямо покрутил головой:
— Если вы думаете, что мы вас сразу отпустим, то глубоко заблуждаетесь, Владимир Ильич. Будем стараться побыстрее, но…
— Значит, зря я вас похвалил, товарищ Розанов. Никакой вы не гуманный и не добрый.
— Врачей вообще ни хвалить, ни благодарить не полагается, особенно прежде времени, Владимир Ильич.
Утром 23-го машина с Лениным и Розановым въехала в длинный двор Солдатенковской больницы, остановилась у хирургического отделения. Пройдя по лабиринту полутемных коридоров, они оказались в залитой матовым светом операционной. На белой металлической тумбочке полыхала васильковым огнем спиртовка, остро пахло эфиром, камфарой. В никелированной ванночке клокотала вода, перекатывая с места на место шприцы и ланцеты.
Ленин, поздоровавшись с врачами и сестрами, спросил, не заставил ли себя ждать.
— Что вы, Владимир Ильич! — вырвалось у кого-то. — Минута в минуту!
Скоро Ленин оказался на операционном столе. Обезболивающие уколы перенес спокойно — ни один мускул не дрогнул на его лице.
Ему положительно нравилось, как четко, слаженно работали люди в белых халатах, он любовался ими в эти минуты, хотя из лежачего положения не все достаточно хорошо было видно. О многом скорее догадывался — не первый раз имел дело с врачами.
Вот он отчетливо услышал, как тяжело и звонко что-то звякнуло, ударившись о дно эмалированного лотка, подставленного одной из сестер. Не «что-то», а пуля, самого себя поправил Ильич, самая настоящая, черт возьми!
Вслед за этим звуком вырвался вздох облегчения у Розанова, Борхардта, у всех, кто участвовал в операции, — это Ленин тоже очень хорошо слышал.
Когда начали накручивать длинные бинты, Владимир Ильич попытался было спросить, как идут дела, но сестра, стоявшая так, что взгляд ее все время встречался с его взглядом, красноречиво приложила палец к губам, и он покорно умолк.
— А вот теперь можно! — через какое-то время воскликнул Розанов, видно довольный не только работой врачей, но и поведением Ленина. — Что вы хотели спросить, Владимир Ильич?
— Покажите мне эту дрянь, пожалуйста, — Ленин протянул руку.
На ладони его оказалась злосчастная пуля. Он слегка подбросил ее, как бы взвешивая.
— И только-то! Стоило из-за такой мелочи подымать шум на всю Россию, — Ильич посмотрел на Розанова. — И на всю Германию, — он перевел взгляд на Борхардта.
— Как вы себя чувствуете, Владимир Ильич? — спросил Розанов. — Не больно? Скоро начнет отходить заморозка.
— Я чувствую себя, как бы вам сказать? Хорошо, совсем хорошо, прекрасно даже, но неловко. Стольким людям причинил уйму хлопот! И все из-за какой-то дурацкой железки. Верно сказано — пуля дура…
И вдруг без всякого перехода задал вопрос, относящийся непосредственно к Розанову:
— Сколько я здесь пробуду, товарищ Розанов? Вы обещали отпустить меня быстро.
— Я так не говорил, Владимир Ильич, вы неверно меня поняли.
— Ну а все-таки? — настаивал Ленин.
— Прежде всего, мы отправим вас в палату, Владимир Ильич. Там и поговорим обо всем.
На носилках Ильича перенесли на второй этаж, поместили в отдельной палате. Это была маленькая угловая комната. Железная койка, тумбочка, два стула.
Когда все ушли и остался только Розанов, Ленин сразу же заговорил о том, что его волновало в эту минуту:
— Больница перегружена, товарищ Розанов, а вы мне такие апартаменты выделили.
— Не так уже и перегружена, Владимир Ильич. Нормально…
— Нормально? Больные лежат в коридорах, я же видел. Нет, нет, нет, товарищ Розанов, меня не надо вводить в заблуждение. И потом, я уже сказал вам — работы вот столько! — он провел рукой по белому бинту на шее, и острая боль отразилась на его лице.
Розанов заметил это:
— Вот видите! Отдохните после операции, Владимир Ильич. Сейчас вам сделают еще один укол, и поспите. Чем больше будете спать, тем лучше.
Поздно вечером профессор снова сидел возле койки Владимира Ильича.
— А вы мне нравитесь, — сказал Розанов после осмотра Ленина.
— И мне тоже! — поддержал пришедший к Ильичу главный врач больницы Соколов. — Температура нормальная, пульс приличный, давление налаживается.
Ленин удовлетворенно заметил:
— Раз мы друг другу так нравимся, значит, договоримся!
— Что вы имеете в виду, Владимир Ильич? — спросил Розанов.
— Очень простую вещь, товарищ Розанов. Я ваше указание выполнил? Выполнил! Выспался так, как давно уже не высыпался. Обещаю вам и ночь провести хорошо, но при одном условии. Непременном.
— При каком же, Владимир Ильич?
— Завтра будем думать о разгрузке больницы. У меня созрел целый план. Начнем, конечно, с этой палаты. И именно завтра. Вы меня поняли, товарищ Розанов? И вы, товарищ Соколов?
Оба вынуждены были ответить, что поняли.
— Ну, я же знал, мы обязательно договоримся! — воскликнул Ильич.
На следующий день, 24 апреля, после перевязки Ленин уехал домой. Его опять сопровождал Розанов.
По дороге Ленин долго молчал, о чем-то сосредоточенно думая, и только в самом конце пути повторил вчерашнюю фразу:
— Целый план, товарищ Розанов, целый план! С этой Солдатенковской больницей надо что-то делать.
Пять минут
К концу 1922 года состояние здоровья Ленина, который стал было приходить в себя после тяжелых ран и операций по удалению пуль, снова ухудшилось. Возобновились головные боли, начала мучить бессонница. Сильный когда-то организм слабел. Все это хорошо видели, но никто не хотел с этим мириться. Прежде всех, конечно, сам Ленин: чем хуже ему становилось, тем настойчивей боролся он за выздоровление. Ему нельзя было волноваться — читать, писать, встречаться с людьми. Он же рвался к работе.
— Мне сегодня легче! — решительно объявлял он даже тогда, когда «легче» не было.
Сразу за этим следовала просьба срочно послать за какой-нибудь книгой или немедленно соединить по телефону с каким-нибудь человеком. Так бывало уже не раз в последние недели. Так было и сегодня.
— Как вы себя чувствуете, Владимир Ильич? Вам лучше после новых моих порошков? — войдя утром к Ленину, спросил врач.