– Судари, напоминаю: ее величество и лорд-канцлер отправились бороться с бунтарями. Очевидно, они вернутся с победой. Состоится праздник.
– Всенепременно, миледи! Невосмошно не отметить такую радость! Эти бунтари, они фсе бунтуют и бунтуют, без конца и краю. Когда ше этому конец!
– И что понадобится для праздника? Искровые лампы? Драпировка? Благовония?
– В деле праздника нет мелочей, каждая деталь важна!
– Судари, прежде всего важны съестные припасы. Праздник обернется скандалом, если гости будут голодны!
– Хорошо, миледи, будь по-вашему, – смирился Берти и кратчайшим путем провел инспекторов в холодные погреба.
Обед уже окончился, и слуги не сновали здесь со своими тележками, не грузили припасы в кухонный подъемник, не изводили Лизетту требованиями одного, другого, третьего. Стояла тишь. В величавом безмолвии желтели головы сыров, лоснились колбасы, круглились бочонки с маслом, возвышались копчености, воздетые на крюки.
– Пищевой склад, миледи, являет собою анфиладу погребов, в каждом из которых хранится свой тип припасов. К нашему счастью, здесь имеются такие отделы: колбасно-сырный, мясной, сахарно-масляный, хлебно-мучной…
– Думаю, я сама увижу.
Фрейлина зашагала вперед, меча по сторонам цепкие взгляды. От ее деловитости Берти становилось не по себе. Он пропустил Лизетту и, идя за нею следом, нашел успокоение в созерцании. Помощница Берти была как раз такою девушкой, наблюдая за которой забудешь и о суровых инспекциях, и даже о бунтарях. Захотелось ущипнуть ее за попку, но Берти сдержался при гостях. Даже наедине он позволял себе пощипывать Лизетту не чаще раза в день. Щипки за попку приносят радость, пока они хотя бы отчасти запретны.
– Что здесь? – вторгся в его мысли сухой язык фрейлины.
– В ящиках находятся овощи. Изволите видеть, вот здесь картофель, здесь лук, здесь морковь… А вот яблоки – они, конечно, не относятся к овощам, но именно в этом погребе для них самые подходящие условия.
– Один ящик выглядит особенным. Он заперт на замок.
– Ферно, очшень даже заперт. Я бы, пошалуй, назвал его сундуком.
– Миледи, этот сундук принесли люди лорда-канцлера. Видимо, в нем их особенные северные лакомства. Никому, кроме кайров, нельзя отведать их вкуса. Как вы знаете, миледи, у северян много странностей.
– Можете отпереть?
– Простите, миледи. Мне не оставили ключа.
– Вы приняли на хранение сундук с неизвестными припасами, даже не открыв?
– Отчего нет? Если кайры желают питаться так, как у них принято, то я не стану препятствовать. «Позволь иному быть», – говорили Праматери. Я уважаю культуру других земель.
– Я должна проверить сундук.
Берти развел руками:
– Не вижу способа осуществить это. Разве только подождать возвращения северного войска и попросить… Миледи, что вы делаете?!
Лейла Тальмир развязала мешочек у себя на поясе, извлекла гнутую железку (весьма похожую на то, как представлял себе Берти воровскую отмычку) и вонзила в замочную скважину.
– Миледи, вряд ли это допустимо! Северяне придут в негодование!
Ничем не выдав своего внимания к Берти, фрейлина прощупала отмычкой внутренность замка. С хрустом провернула на полоборота.
– В сундуке может храниться нечто, легко портящееся. Видите, как плотно пригнана крышка. Вы откроете, и продукт придет в негодность!
Леди Тальмир вогнала в замок вторую отмычку и крутанула ее, не вынимая первой. Замок клацнул. Фрейлина скинула его и подняла крышку.
Внутри лежал труп.
Лизетта завизжала и кинулась бежать. Берти поймал ее одной рукой, а второю зажал себе рот. Министр двора исторг из груди возглас:
– Святые Праматушки!
– Особое северное лакомство, – подытожила фрейлина.
Берти испытал сильное желание убраться отсюда и прислать гвардейцев, а самому погулять в саду, пока идов сундук не вынесут. Но, обнимая Лизетту за талию, он не мог позволить себе малодушия. Храбро шагнул вперед и заглянул, зажав нос, чтобы не стошнило.
– Похожа на женщину.
– Вы наблюдательны.
– Ее убили.
– Метко сказано.
– Прямо в сердце!
– Изверги.
– Нужно доложить в протекцию! По дворцу ходит женоубийца!
Фрейлина помедлила, размышляя. Вообще, она держалась на диво хорошо: сохранила вот способность к размышлениям. Кремень, а не леди.
– Как вы думаете, сударь, северяне знали о содержимом сундука, когда принесли его?
Берти моргнул.
– Если думать по логике, то, пожалуй, должны… Но зачем им нести труп в пищевой погреб?
– Это самое холодное место во дворце. Только здесь тело сохранится действительно долго.
– Вы правы, миледи…
– Я полагаю, северяне хотели сберечь покойницу. Возможно, при жизни она была дорога им.
– Боги, но почему здесь, у меня?!
– Я же сказала, сударь: здесь холодно.
– Не могу поверить! В моем складе, среди яблок и моркови…
– Неффероятно! Чшудовишно!
– Миледи, я позову гвардейцев.
Тогда фрейлина проявила дивное здравомыслие. Взяв Берти за плечи, она вкрадчиво спросила:
– Вы хотите расстроить герцога Ориджина?
– Конечно, нет! Я и не собирался!
– Вы непременно расстроите его, если позовете гвардию. Гвардейцы похоронят бедную женщину. А герцог, очевидно, хотел сохранить ее непогребенной.
– Он так хотел? Но почему?! Почему здесь?!
– Здесь холодно, сударь! Я говорила уже дважды.
– Боги, что нам делать?!
– Сударь, мне думается, проще всего поступить так. Когда вернется герцог Ориджин, скажите одному из его людей, что сундук источает легкий запах плесени. Северяне вынесут его, и проблема решится сама собою.
– Легкий запах? Вы зовете это «легким запахом»?!
– Станет легким, когда закрою крышку.
– Вы закроете крышку?
– Возьму на себя труд.
– Святые Праматери! Вы просто запрете сундук и сделаете вид, что ничего не случилось?!
– А что особенного случилось? Некий кайр сохранил тело своей жены или сестры. Убеждена, в Первой Зиме это – обычное дело.
– Да, миледи, наверное, но… Все так абсурдно!
Тут подала голос Лизетта:
– Бертрам, сударь… Лучше так сделать, как миледи говорит… Два дня потерпим – северяне унесут сундук, и мы все забудем. А иначе ведь следствия, допросы… Неизвестно, чем для нас кончится… Сударь, я прошу вас…
Недолго подумав, он признал правоту помощницы.
– Хорошо, леди Лейла, так мы и поступим. Сможете запереть сундук?
– Да, сударь.
– Умоляю: надежно заприте! Крышку поплотнее, чтобы не проникало.
– Я сделаю, сударь. Ступайте.
Ни Берти, ни Лизетта, ни министр не заставили себя уговаривать. Они быстро зашагали дальше, а через три минуты фрейлина нагнала их. В оставшееся время инспекция не выявила никаких нарушений, и Берти Крейн получил заслуженную похвалу не только от министра, но даже от леди Тальмир.
Спустя два дня герцог Ориджин вернулся во дворец злой, как черт. Берти не рискнул обратиться к нему, но встретился с кайром Робертом – самым спокойным из северян – и осторожно намекнул, что на сундуке изволила возникнуть плесень. Тем же вечером мрачный груз унесли из подвала, и жизнь потекла веселым ручьем, журча и искрясь.
В те три минуты, что леди Тальмир провела наедине с покойницей, милашка Лизетта ощутила прилив любопытства. Сие чувство нахлынуло внезапно и волною накрыло страх. Лизетта задержалась на миг и сквозь дверную щель глянула на фрейлину. Она увидела нечто такое, что предпочла считать видением, досадною ошибкой своих глаз и нервов. Уже к вечеру она забыла это, как страшный сон.
Май 1775 г. от Сошествия
День разоблачения генерала Алексиса Смайла
Фаунтерра, дворец Пера и Меча
– Вот и все, ваше величество. Я сказал, что знаю, – окончил речь Серебряный Лис. – Теперь решение за вами.
– Ему нельзя доверять, – сказала фрейлина.
Это же думал и капитан, но промолчал. Все время, пока длилась чудовищная речь генерала, в груди капитана гвардии Шаттэрхенда, стоявшего подле владычицы, теснились два чувства.
Одним было… Негодование? Гнев?.. Скорее, просто желание выхватить шпагу и заколоть генерала. Движимый этим желанием, капитан сжимал шершавую рукоять в проволочной оплетке, поглаживал большим пальцем витиеватую гарду. Каждое слово Лиса говорило капитану одно: такого не должно происходить. Не в Фаунтерре, не с ее величеством Минервой. Не у него, капитана, на глазах!
Но другое чувство сдерживало руку и не давало шпаге вылететь из ножен. То был восторг. Но своем веку Шаттэрхенд повидал трех императоров. Адриан был самым решительным из них; Телуриан, без сомнения, самым грозным. Обоим не занимать было ума и воли, оба правили железною рукой, ни разу не дрогнув. Оба пользовались огромным уважением капитана. Но только Минерва вызывала в нем восторг. Возможно, дело в том, что ее он знал очень близко – наблюдал и в ужасе, и в слезах, и в похмелье, и в горькой апатии, и на больничной койке. Сквозь золотую маску, носимую императрицей, он привык видеть душу. А может быть, в том причина, что Минерву не готовили к престолу. Телуриана и Адриана с малых лет ковали, закаляли, оттачивали, подобно лучшим клинкам; Минерва же несла бремя сама, без помощи мастеров и наставников. Так или иначе, Шаттэрхенд восхищался ею до душевной дрожи, и безгранично верил в нее.
Эта вера и мешала ему выхватить клинок. Телуриан и Адриан, вне сомнений, приказали бы убить двурушника; но Минерва – иная. В ее огромной душе может хватить милосердия на то, чтобы простить генерала.
Владычица обратилась к Серебряному Лису:
– Ваш рассказ весьма огорчил меня. Я мнила, что изо всех людей, обладающих военной силой, хотя бы на вас могу положиться. Очень жаль, что ошиблась.
– Ваше величество, клянусь, что вы можете мне доверять. Я ни разу не совершил ничего вам во вред! Делал лишь то, что помогало вам укрепиться во власти.
– До сего дня – да. Но если вам прикажут свергнуть меня…
– Я отвечу решительным отказом! Я никогда, ни за что не пойду против вас.