– Вожу, – вздохнула я.
– Грузит?
– Мне кажется, я ему нравлюсь, – осторожно призналась я.
Мужа это предположение развеселило.
– Ты всегда была такой, – заметил он. – Тебе вечно кажется, что все кругом в тебя влюблены. Ну, сделал он тебе дежурный комплимент как вежливый человек. Ирка на полголовы тебя выше, фигура у нее, как у модели…
– Она тебе нравится?
– Вот, это в точности то, о чем я говорил. Если мужчина позволил себе отвлеченное замечание о внешности женщины, это еще не значит, что она ему нравится.
Так оно все и продолжалось. Я тащила сонную Лизу в школу на десять минут раньше. Садилась в машину, ловила все более восторженные взгляды Сержа, стоически терпела его комплименты… Обычно я все неоднозначные ситуации обсуждала с Ирой, а теперь выходило, что и совета спросить не у кого. Муж, вместо того, чтобы вызвать Сержа на дуэль, обозвал меня фантазеркой. Мама, которой я вкратце рассказала об этих странных поездках, воскликнула:
– Ой, Аня, не придумывай. Молодым матерям, которые долго сидели с детьми, вечно что-то мерещится. Вот и ты у нас такая. У тебя с Лизой перерыв стажа был два года.
– Мама, ну причем здесь перерыв стажа…
Мама работает в колледже, занимается трудоустройством выпускников. Она все мировые проблемы и катаклизмы оценивает исключительно на предмет их выигрышности для резюме.
Я с нетерпением ждала весенних каникул. Мы взяли отпуск и улетели всей семьей на море. Дома тем временем растаял снег, унося с собой мои переживания. Мы вернулись вечером, в последний день каникул, и не успела я опомниться, как позвонила Ира:
– Аня, милая, как вы отдохнули? Хочу тебя попросить об одолжении. Ты не могла бы Сережу еще и на обратном пути подвозить, а? Вам же все равно в одну сторону, в одно и то же время. Я Славика записала на плавание, Сережа его водит. Мы по-другому никак не успеваем, автобус опаздывает через раз. Сережа не очень тебя напрягает? Он будет платить за бензин, ладно?
Я молчала. Выходит, Ира записала ребенка на плавание с таким расчетом, что ее мужа буду подвозить я, даже не предполагая, что мне это может быть неудобно? Почувствовав, что меня что-то смущает, Ира пробормотала:
– Аня, милая, если у тебя другие планы, так и скажи, я не обижусь. Просто у нас так выходит, что я успеваю только покормить Славика, а Сережа его потом подхватывает, а если я поеду за Сережей…
И я поняла, что отказываться невежливо.
Я полночи разбирала чемодан и стирала вещи и проснулась простуженная, с насморком и покрасневшими глазами. Муж уже уехал на работу. Лиза, увидев, что я нездорова, быстро собралась в школу. Проводив ее, я уныло побрела к машине и столкнулась с Иркиным Сережей, про которого совершенно забыла.
– Аня, какие у вас усталые глаза. Давайте, я поведу.
Он сел за руль, а я почти дремала, и вдруг начала напевать.
– Аня, какой у вас нежный голос.
И я опять стала петь по дороге на работу и с работы.
Однажды вечером Сережа сказал:
– Почему мы все время едем одним и тем же маршрутом?
Он свернул с трасы, углубился в квартал, стал петлять по лабиринту улиц. Теперь он каждый день вез меня с работы новой дорогой. Я смотрела по сторонам и пела.
Учебный год подходил к концу. Однажды вечером позвонила Ира, в слезах:
– С моим Сережей происходит что-то странное. Он стал рассеянным, отрешенным, совершенно не обращает на меня внимания. И начал вдруг очень за собой следить, даже бороду сбрил. У меня такое ощущение, что у него есть кто-то другой, он кем-то увлекся.
– Ой, Ира, не придумывай, – успокоила ее я. – Молодым матерям, которые долго сидели с детьми, вечно что-то мерещится. Вот и ты у нас такая. У тебя какой перерыв стажа был со Славиком…
Я совершенно не чувствовала себя виноватой, только очень вежливой.
Успеваемость
В школе ей все давалось легко, она всегда была отличницей. Ее не тяготила дисциплина, ей нравилось определенность и математическая точность во всем.
Все одноклассники были строго одного года рождения, поэтому у каждой новой знакомой в парке или в театральной студии она спрашивала: «Ты в каком классе?», и сразу было ясно сколько этой девочке лет, и третьеклассницы были несомненно старше второклассниц. В школе были понятные цели и задачи, и практически не могло получиться так, чтобы задание по алгебре помешало бы написать сочинение по литературе. Потом школа закончилась, и с ней ушла ясность. Не было больше привычной иерархии, и для того, чтобы выйти в отличницы, нужно было совмещать несовместимые вещи, а она так не умела. Она годами поражалась, каким образом некоторые ее одноклассницы умудрились строить свою жизнь так, будто они все еще школе: в семнадцатом классе, получив диплом, находили подходящую работу, в двадцатом получали повышение, а в двадцать третьем выходили замуж за юношу, с которым начали встречаться еще в двадцать первом. Несколько лет жили с ним вдвоем, путешествовали, занимались экстремальными видами спорта. В двадцать шестом и двадцать седьмом классах рожали погодок, потом вновь продвигались по карьерной лестнице, не оставляя при этом воспитания, путешествий и прочих экстремальных развлечений. И вот теперь их погодки уже стали подростками, а матери все так же успешно продолжали сеанс одновременной игры. Она не понимала, как такое возможно. Она никогда никому не завидовала, ни с кем не соревновалась, ей просто хотелось ясности для себя.
Сама она отстала на класс сразу после окончания школы: отправилась поступать на актерское отделение, для подстраховки ничего не пробовала, пролетела, потеряла год. Потом подала документы на обычную человеческую специальность, как все, но опять нарушила последовательность – едва окончив университет, вышла замуж по пылкой любви. Общий бизнес с мужем, зацикленность друг на друге, а затем – расставание, полная опустошенность, и все с нуля – ни своего дела, ни опыта в корпоративном мире, ни связей – все они остались в той жизни. Надо было выплывать, она трудилась, с головой ушла в работу – она умела только так, без остатка, не разбрасываясь. К тридцати пяти годам все устаканилось, у нее уже была устроенная профессиональная жизнь, как у иных в двадцать пять. Любимого человека она встретила ближе к сорока. Потом были попытки завести ребенка, неудачные, несколько лет, и наконец – долгожданная беременность, очень тяжелая, так что работу пришлось оставить. Теперь она будет сидеть со своим маленьким мальчиком до школы, а там посмотрим. В настоящем вся ее жизнь посвящена мужу и сыну.
Она ходит на встречи выпускников, да и вообще отношения с одноклассниками поддерживает. Школьные подруги ей достались не вредные, не заносчивые, никто не выставляет свои достижения напоказ, не спрашивает у нее: «А ты-то когда подтянешься?», но она все смотрит на них и недоумевает, как это они успели прожить несколько жизней, пока она жила одну-единственную. Может быть, она просто не наблюдательна? Она идет с сыном по улице, в его темпе, и глядит по сторонам. Может, в каждой стене есть потайная дверь и за каждой из них течет без ее участия одна из ее жизней? Она сжимает крошечную детскую ручку в своей и думает, что ничто на свете не заставит ее туда заглянуть.
Справедливость
В школе обиднее всего было не то, что для одноклассников я как будто не существовал, а то, что для этого не было видимой причины, явного дефекта, устранив который, можно было бы все исправить.
Не дурак, не урод – я был ничем не хуже тех, кого любили и принимали, но все, что я делал и говорил в то время, было не в кассу. Меня не травили – меня не замечали в упор. Это было несправедливо. Инга Ливнева, в которую я был влюблен, гуляла уроки с маленьким прыщавым Ромкой Котиком, а я, плечистый, под сто девяносто, без единого юношеского угря, даже заговорить с ней не смел.
После уроков все заваливались к Кирюхе Полянскому, у которого была лучшая жилплощадь и либеральные предки. Я слышал, как Инга, сидевшая передо мной, обсуждает эти посиделки с разбитной подругой Мариной, лишившейся невинности еще в восьмом классе. Слышал, как они хихикают, перечисляя, кто и сколько выпил накануне, кто к кому приставал, кто кого провожал. Меня на этот праздник жизни не позвали ни разу. Школьные годы были для меня порой тихого каждодневного унижения.
На выпускном, спрятавшись за сараем, где школьный завхоз хранил инвентарь для субботников, я наблюдал, затаив дыхание, как Инга в вечернем платье перелезает через забор, а Ромка подхватывает ее с другой стороны. Когда она приземлилась, платье взметнулось, и я невольно вскрикнул. Инга с Ромкой синхронно повернули головы и, кажется, заметили меня. Инга недоуменно повела плечом, и они скрылись за углом. Этот эпизод преследовал меня много лет.
После школы я взлетел быстрее всех. Они еще жили с родителями и ходили в лес с гитарами, когда я уже зарабатывал реальные деньги. На десятилетие выпуска я захватил Алишу. Ей было девятнадцать. Она была длинная, гибкая, с узенькими запястьями – девушка-змея. Одноклассники смотрели с восхищением. Я работал в Лондоне. Большинство из них дальше Турции не бывали ни разу. Я чувствовал, что все они физически стараются придвинуться ко мне поближе. Оленька Сомова, которую в классе считали самой хорошенькой после Инги, пыталась задружиться с моей Алишей и даже попросила под благовидным предлогом у нее телефон, втайне надеясь, что он у нас общий. Кирюха Полянский грузил меня на тему того, что они с парнями пишут крутой софт, будто надеялся, что я их всех куплю. Ромка Котик, заматеревший и уже разведенный, звал в баню. Даша Степанова, единственная дочь чиновных родителей, упакованная лучше всех, как и десять лет назад, откровенно со мной заигрывала, не стесняясь присутствия Алиши и собственного жениха, продюсера. Некогда разгульная Марина, ныне скромная карьерная девушка, помощник руководителя, держалась лучше всех, не заискивала. Инга, измученная молодая мать, явилась с мужем, мелким менеджером, из тех, что до пятидесяти безуспешно числятся перспективными. Каждая его неумелая шутка болью отзывалась на ее лице. Она смотрела на меня затравленными глазами человека, у которого все позади.