– А теперь, Энгаус, давай честно. – Он повернулся к девушке. – Что происходит? Ты что, меня от кого-то спасаешь? Ты что, считаешь, что, если я сейчас отойду от тебя хоть на минуту, что-то случится со мной?
– Может быть, не с тобой, – сказала Ася. – Может быть, от тебя зависит, бьётся ли моё сердце?
– У меня другая способность, я только летать могу. – Ян саркастически улыбнулся, глядя на фонарь за окном.
– Для этого вообще не обязательно иметь способность. – Ася закусила губу. – Для этого вообще ничего не нужно иметь. Нужно просто быть. Даже не обязательно рядом. Ты знаешь, в четырнадцать лет я один раз спасла волшебника, которого никогда не видела, и потом я всё время мечтала, что вот когда-нибудь я его встречу. И мы с ним сможем друг друга понять, открыться друг другу, потому что тот, кто отменяет случайные смерти, наверное, мог бы понять того, кто пишет людям хорошие сны. Тогда я ещё не хотела быть человеком. Я захотела им быть, когда познакомилась с тобой…
– Знаешь что, Энгаус, – медленно, почти по слогам выдавил красавец, филолог и сердцеед, которому его красноречие наконец-то изменило, – я жалею, что единственный сон, который я написал для тебя, был про Гегеля. Я, пожалуй, и правда никуда не пойду и исправлю это сегодня.
– Так это всё-таки ты? Ты нарциссический дурак! Ты, между прочим, сделал там ошибку! В датах! Я проверила! Ты…
Что ещё Ян сделал не так, Ася не стала договаривать. Фонарь за окном мигнул пару раз и тактично погас. Сверкнула молния.
Скорую помощь утром Ася ещё успела вызвать себе сама – будить Яна она не хотела.
Однако Валера, который, чертыхаясь, грузил носилки в машину, был готов поклясться, что тащил их не один. А с чьей-то вполне очевидной, хотя и невидимой помощью.
4. O Fortuna
– Ну, папочка, чтоб к тебе скорей вернуться, – улыбалась до ушей розовощёкая девочка с синими бантиками и закрученными, словно крендели, светлыми косичками, словно вылезшая погулять из советского фильма про октябрят.
Её провожатый, высокий сутулый мужчина в роговых очках на длинном носу, кажется, не разделял этого оптимизма. Несколько судорожный вздох неубедительным землетрясением сотряс согбенные тектонические плиты лопаток.
– А ничего так городок. – Лысоватый мужчина в вельветовом пиджаке, жмурясь на августовском солнце, закурил и ещё раз заглянул в свой железнодорожный билет – очевидно, чтобы вспомнить, как именно называется этот самый городок, в котором у него случилась пересадка по пути в Челябинск. Удачно – как раз хватит, чтобы попить пива и посмотреть на голубей, что клюют пшено на дорожках сквера, которым неожиданно заканчивается людная центральная улица, да на проплывающие по железнодорожной насыпи блёкло-разноцветные, как бусины в видавшем виды браслете, цистерны и вагоны товарных поездов.
– На будущий год в Иерусалиме… ну, хотя бы в Перми, честно говоря.
– Ты же знаешь, что я снова к тебе приеду.
– Этот город – самый лучший город на земле!
…Монеты, успевая разок сверкнуть на солнце, падали и падали на каменное дно фонтана, где сразу становились большими и таинственными, как пиратские клады. В мутной воде над ними отражались облака, косыми галочками пролетали птицы; люди заглядывали в фонтан, словно в кривое зеркало, в котором их счастливые улыбки выглядели иногда страшными гримасами, а злоба – детской радостью. А потом налетал ветер, по воде проходила рябь, и всё снова становилось нормально ещё до того, как источник отражения успевал заметить разницу.
Аня вытерла тыльной стороной ладони слёзы (честнее было бы сказать, что она их размазала) и швырнула в фонтан сразу горсть монет. Потом, подумав, вытащила из кармана вязаный кошелёк и вытрясла из него всё содержимое. Получился неплохой клад – если, конечно, не обращать внимания на девальвацию рубля.
– Я вернусь, – почти угрожающе сказала она, развернулась на каблуках и пошла по направлению к вокзалу, уже особенно не стесняясь слёз. Чемодан на хромых колёсиках смешно подпрыгивал, как будто не поспевая за ней, – ему, очевидно, тоже не хотелось никуда уезжать.
Из кустов на другой стороне фонтана вылез, шумно сопя, парнишка лет двенадцати и, закатав штаны, с серьёзностью водолаза погрузился в фонтан. Длинные пальцы нашаривали в мутной воде монеты. Мальчик цепко хватал их по одной и засовывал в карман – правда, почему-то не все. Круглая пятирублёвая монета, брошенная девочкой с косичками, продолжала ярко блестеть на дне, как глубоководный солнечный зайчик. Гора мелочи, которую скормил фонтану любитель пива из Челябинска, по-прежнему высилась хребтом Ломоносова.
Мальчик шмыгнул носом, взвесил на ладони одну из брошенных Аней монеток, присвистнул и споро собрал их все до одной в казавшийся бездонным карман застиранных джинсов.
Впрочем, почему же казавшийся?
– Да нет билетов в Пермь, сколько повторять, вы же уже пятый раз очередь сегодня отстаиваете. – Раздражённая кассирша в больших очках почти кричала в свой хриплый микрофон, напоминая сову из советского мультфильма про Винни Пуха. Не хватало разве что шляпы. Ане почему-то стало смешно.
– А вы посмотрите ещё раз, – попросила она. – Вдруг что-то изменилось? Вдруг кто-то вдруг понял, что его смысл жизни не в Перми, и сдал билет? Ну пожалуйста.
Очередь за её спиной начала нервничать, многозначительно вздыхать и выразительно покашливать, но Аня не собиралась сдаваться. Терять ей было особенно нечего – после того как на первом курсе она сломала на каникулах ногу, на втором её неожиданно отправили на практику в глухую деревню под Псков, на третьем она вышла замуж, на четвёртом муж закончил аспирантуру, их выгнали из общежития, и срочно пришлось устроиться на вторую работу, на пятом им на два месяца задержали зарплату, а ещё через год она разошлась с мужем и следующий год прожила на работе, терять Ане было особенно нечего. Родной город, поездка в который каждый раз срывалась в последний момент, ждал её слишком долго. Она не могла его подвести. И более того, не хотела. Поэтому Аня уволилась из школы, где несколько лет работала, собрала вещи и вот теперь молча стояла, просунув покрытое веснушками запястье в окошечко кассы, глядя на сову-кассиршу в окошке взглядом ослика Иа-Иа, который страшно нуждается в своём хвосте.
Кассирша решила, что ей проще сделать, чем объяснить, почему это глупость, подчёркнуто раздражённо застучала по клавишам и вдруг неожиданно улыбнулась.
– О как! Глядите-ка. Боковая полка, у туалета, в тринадцатом вагоне, поезд Москва – Абакан. Отправление через двадцать минут. Поедете? Паспорт давайте. Ну и повезло вам, девушка.
– Спасибо, но мне никогда не везёт, – честно ответила Аня, не улыбнувшись, и, схватив за ручку чемодан, который за прошедшие годы охромел и на второе колесо, побежала на перрон.
Началось всё, конечно, гораздо раньше. Раньше, чем Аня всё-таки со второй попытки поступила учиться в Москву.
Раньше, чем вчерашняя школьница купила билет на поезд с леденящим душу названием «Жолаушылар Тасымалы». Раньше, чем, пожертвовав всё содержимое кошелька фонтану, чтобы вернуться, и проглотив последние слёзы, втащила свой чемодан-хромоножку в сонное тепло вагона и поехала в дивный новый мир науки и просвещения. Раньше, чем проводница принесла всё ещё мокрое и пахнущее дымом бельё и слишком сладкий чай и Пермь за окном первый раз превратилась в пятна акварели, которые всё быстрее, быстрее, быстрее размазывались, смешивались и неотвратимо уносились от Ани прочь под дробную тахикардию вагонных колёс. Всё началось раньше – она знала когда.
…Нет ничего прекрасней цветущей сирени. Нет ничего ужасней летнего пленэра, это все знают. Вот отчего бы не гулять среди этих сиреней, вдыхая их чарующий аромат, от которого кружится голова и сердце замирает? Отчего нужно сидеть и, отмахиваясь от комаров, рисовать? Тем более что люди так и норовят испортить композицию… Ну вот что он, не видит, что я рисую?
Аня раздражённо замахала руками. Потом крикнула. Потом встала, засунула кисточку за ухо и не предвещающей ничего хорошего походкой направилась к кусту сирени, чтобы отогнать от него нескладного парня в дурацком синем костюме, совершенно не вписывавшегося в её этюд на состояние. Точнее, превращавшего её состояние из безоблачно-романтического в крайне раздражённое.
Дурацкий синий костюм оказался формой скорой помощи. Нескладный парень с неровно обрезанными чёрными волосами оказался молодым человеком крайне трагической наружности. Его длинные пальцы сосредоточенно скользили по гроздьям цветов какими-то лишенными чувств профессиональными движениями; он пристально вглядывался в сирень, как смотрят в микроскоп. «Это как если бы он взял любимую женщину за руку и в самый ответственный момент начал ей пульс считать», – почему-то подумала Аня.
– Что вам нужно? – неожиданно для себя самой спросила она. Юноша повернулся к ней.
– Цветок с пятью лепестками, – будничным тоном ответил он. Так в аптеке спрашивают у фармацевта лекарство. Так просят в магазине масло. Так просят доказать теорему Пифагора. Аня оторопело смотрела на неожиданного собеседника, который тотчас же вернулся к своему безумному занятию. Ну вот и что в таких случаях делают? Вызывают скорую? Так вот же она, скорая. Стоит и ищет цветок сирени с пятью лепестками.
– Когда? – спросила Аня только для того, чтобы не молчать, – молчать было, наверное, невежливо.
– Через час, – не поворачивая головы, ответил… кто он? Да так ли это важно. Это же полное, совершенное, всепоглощающее безумие. Идиотизм. Бред. Интересно, они вообще бывают, эти пятилепестковые цветы? Вроде бы всё-таки да.
…Спустя час безрезультатных поисков, когда от сиреневого, лилового, краплачного, белого, фиолетового, розового уже рябило в глазах, Аня наконец решилась задать главный вопрос:
– Зачем?
Она думала, что он не ответит. Он, прямо сказать, не выглядел как человек, который отвечает на вопросы, тем более такие. Но он снова оторвался от бесконечной череды соцветий и будничным тоном изрёк: