Знакомые зелёные глаза под очками и рваной чёрной чёлкой, которые время совершенно не изменило, смотрели на Аню внимательно – примерно так же, как смотрели на гроздья сирени.
– Очень больно? – неожиданно поинтересовался врач. Аня, которую наконец-то догнала боль, сжала зубы. Спрашивать, где она, не имело смысла. Что случилось – тоже. Она прекрасно помнила, как свалилась в котлован, а то, что произошло после, легко восстановить. Отличный получается отпуск, что и говорить. А на работу устраиваться теперь как? В гипсе?
– Хотите кому-нибудь позвонить? – так же невозмутимо и так же неожиданно спросил доктор.
– Нет. Пока не пойму, что со мной происходит и что ещё мне грозит.
– Пока я тут, ничего не грозит.
Эта напыщенная, идиотская и романтическая фраза из его уст звучала совершенно буднично и нормально, потому что так оно и было. Аня подняла глаза.
– Вы знаете, что вы были очень удачливым человеком? Я не видел никогда ни у кого такого количества везения, – буднично сообщил доктор, осматривая Анину ногу. – Когда я понял, насколько мне повезло, я даже работать стал в два раза больше, чтобы оно не пропадало просто так. Так что вы можете не переживать, я не тратил вашу удачу попусту. Это странно звучит, но, наверное, вы можете гордиться. Вы стольким людям помогли, хотя и не совсем своими руками. Впрочем, всё когда-нибудь кончается, и я уже написал отказ от вашего дара. Осталось только прочитать. Так что я дам вам наркоз и…
– А кто вам сказал, что я собираюсь у вас что-то забирать? – Аня приподнялась на локтях и откинула от лица волосы, чтобы лучше видеть собеседника. Впрочем, лучше не стало, поскольку симметричного жеста со стороны зеленоглазого доктора не последовало. – У меня и так прекрасная жизнь.
– Вы издеваетесь? – Врач поднял глаза и очень недобро посмотрел на пациентку.
– Нет. Вы же врач, кажется, должны понимать, что одной удачей ничто не делается. – Аня ухмыльнулась. – Да, я знала, что мне никогда не повезёт на экзамене, поэтому учила все билеты одинаково хорошо. И стала хорошим учителем. Да, я знаю, что тем человеком, который сломает каблук на эскалаторе, буду я, поэтому я просто не ношу каблуки. Я умею хорошо работать, доверяться удаче других, бороться за себя. Если вдруг вы не заметили, почти десять лет прошло, и никто ещё не умер. Так что оставьте себе, пожалуйста, всё, что вам надо, дайте мне наркоз, и давайте уже расстанемся на этом навсегда.
«Один – ноль», – подумал Ян, притаившийся под столом в углу кабинета. Ему было слишком интересно, чтобы уйти, и слишком стыдно, чтобы обрести видимость.
– Как вас зовут? – спросил доктор. – Я тогда не спросил. Хотя должен был.
– Аня. Иванова. А вас?.. – Аня присмотрелась к бейджику и не смогла прочитать имя на нём.
– Не трудитесь, вы всё равно не прочитаете. – Доктор отвернулся. – Я не люблю своё имя, а пациенты всё равно его не запоминают. В общем, обойдёмся, скорее всего, без операции, много времени не займёт. Сейчас на рентген. А потом…
Что «потом», Ане (и Яну) было не суждено узнать, поскольку в кабинет вошла грузная усатая дама в хирургическом костюме и приятным контральто сообщила:
– Максимилиан Генрихович, мне тут сказали, что в приёмном отделении перелом?..
Аня, закрыв лицо руками, истерически расхохоталась и с большим трудом выдавила:
– Максимилиан… Генрихович… вы знаете, а мне и правда очень повезло в жизни. С именем.
«Два – ноль», – подумал Ян. Аня начинала ему нравиться.
…Вошедшая в палату травматолог и милейший человек Лапанальда Пахомовна тем временем хранила серьёзное профессиональное лицо, но где-то в глубине её души тощая пионерка с двумя косичками, которая, конечно, уважала лагерь папанинцев на льдине и всё такое, чуточку злорадно радовалась, что в этот раз смеются не над ней.
Так что вообще-то Анино везение выручило Макса ещё и в том, что даже его имя в больнице умудрилось оказаться не самым… необычным. Но мстить коллеге Макс благородно не стал.
– Эй, Малинин, не ешь много, ты же не взлетишь!
– Ах, Энгаус, мне всю ночь работать, мне нужна энергия, неужели тебе жалко для меня какого-то жалкого пирожного? – Малинин, невзирая на неписаные законы рабочего района, где родился, взял из коробки последнюю корзиночку и с аппетитом уничтожил.
– Ты бы, Ася, спать шла, – осторожно посоветовал Игорь, интеллигентно куривший в открытую форточку. – А то ты его отвлекаешь, и он так никогда на работу не улетит.
– Да ладно, Игорь Иванович, когда мы ещё соберёмся вместе, да ещё по хорошему поводу? – Ян наконец прожевал пирожное. Молчание по-прежнему не было его коньком – ну только если рот не занят более важными вещами вроде еды. Или ещё чего-нибудь более романтичного. – В конце концов, у Макса же, можно сказать, праздник…
– Прекрати. – Макс, который пирожные не ел, от чая отказался и с крайне мрачным видом писал истории болезни за столом, посмотрел на Яна непривычно красными и измученными глазами. – Чему вы радуетесь? Тому, что человек подписал себе отсроченный смертный приговор? Тому, что она не понимает, что с такими данными и вероятностями никогда больше не вернётся домой?
– Например, тому, что она оставила вам возможность спасать больше людей, – подала голос Ася, обнимавшая инфузомат, как дорогого друга. – И тому, что она сама сделала свой выбор. Трудный, но правильный.
– Да что бы она понимала, когда его делала. – Макс захлопнул чью-то крайне объёмную историю болезни, которая выплюнула ему в лицо фейерверк бумажной пыли. – Я, конечно, тоже хорош, мне даже в голову не пришло задуматься, что там с ней будет. Как она будет жить. Мне была слишком нужна эта чёртова удача. Но это же не может вечно длиться. Так не бывает.
– Ты что, Макс, разучился принимать подарки? – Игорь прищурился. – Или ты настолько возгордился, что тебе это стало трудно? Или ты решил, что ты и без удачи всё можешь?
– Может, и могу. – Макс очень нехорошо сверкнул глазами и резко встал. Деревянные половицы под линолеумом жалобно скрипнули. – Ася, в палату, немедленно. И на кислород. Мне не нравится, как ты дышишь. И выглядишь. Игорь, отведи её и проследи, чтоб она пульсоксиметр надела. Ян, лети уже работать.
Ася, выходя, бросила на доктора несчастный взгляд. Она явно хотела сказать ещё что-то, но Игорь что-то прошептал девушке на ухо, и они покинули ординаторскую молча. За окном стемнело окончательно. В новостройках на холме горели разноцветные окна – как маяки для тех, кто всё ещё в пути домой. Для Яна маяками, наоборот, были тёмные окна, которых с каждой минутой становилось всё больше.
– Только не ходи сейчас разговаривать с ней, заклинаю тебя. – Ян залпом допил чай и раскрыл книгу сновидений.
– Мне не о чем разговаривать с Энгаус, пока я не увижу её вечерние анализы.
– Не прикидывайся, ты понял с кем. – Ян захлопнул книгу, в два шага пересёк кабинет, влез на подоконник и начал возиться со створкой окна. Ветер из форточки развевал его кудрявые, отросшие за лето волосы, которые всё не было времени подстричь и в которых, невидимая издали, уже появилась седая прядка. – И не ври мне, что ты не боишься жить без её удачи. Хотя бы мне. Я-то знаю, что тебе снится.
С этими словами он предусмотрительно растворился в воздухе, оставляя Макса наедине с его яростью и пустой коробкой от пирожных.
Аня лежала на скрипучей кровати с отвисшей сеткой, рассматривала белое пятно – свою загипсованную ногу, золотое пятно – окошко на выходившей в коридор двери палаты – и чёрный колодец окна, выходившего в старинный двор больницы. Хотелось выйти покурить, а ещё – сбежать скорее из этой чёртовой палаты, где пахнет хлоркой и одинокой старостью. Где она опять оказалась одна.
Андрей, который приезжал вечером вместе с Аниной мамой, очень просил заведующую отделением отпустить Аню домой, ведь выходные на носу. Клялся, что Анина мама – медсестра и умеет делать уколы; потрясал правами и уверял, что в случае чего немедленно привезёт пациентку обратно; показал в анатомическом атласе сердце и заявил, что вот у него лично сердце есть и он не сомневается в его существовании у врача. Обещал покатать её вместе с Аней по Каме. Достал гитару и спел.
Но несмотря на то что молодой капитан явно покорил Лапанальду Пахомовну, она осталась непреклонна. Андрей с мамой честно спели Ане серенаду под окном (Аня неожиданно растрогалась почти до слёз, глядя, какие они отсюда, с четвёртого этажа, недостижимые, маленькие и трогательные там, внизу), после чего всё-таки поехали домой. А Аня осталась лежать на кровати у открытого окна, из которого дуло и до которого она безнадёжно не дотягивалась.
Звать никого не хотелось; Аня куталась в одеяло и проклинала собственную забывчивость. Ну что делать, милая, – высшее образование не гарантирует наличия ума. Подул ветер. Вторая створка окна вдруг бесшумно отворилась.
«Приехали, – подумала Аня, бессильно закрывая глаза. – К утру я точно вымерзну и вымру, как динозавр».
– Закрыть окно-то? – неожиданно вопросил приятный голос.
Аня вздрогнула. На подоконнике сидел красивый длинноволосый парень в джинсах и кожаной куртке. Его точёный профиль вызывал в лучах не то луны, не то фонарей внизу мысли о римских монетах, а какие-то странные карты за ухом – о средневековых предсказателях. И знаете что? Мгновение назад его здесь точно не было.
Не дожидаясь ответа, ночной гость аккуратно прикрыл скрипучие вообще-то створки, которые в этот раз не издали ни звука, пересел на тумбочку и отрекомендовался:
– Саша. Вы в целом можете не тратить время на представление и всё такое, я-то вас знаю. И мне надо с вами серьёзно поговорить.
Видимо, Аня смотрела на него слишком испуганно, потому что Саша вздохнул и на всякий случай сначала вывернул карманы (на пол, сверкая, упало несколько монет, укатившихся под тумбочку) и показал Ане пустые ладони (Аня отстранённо заметила, что таких длинных пальцев не видела никогда и ни у кого, кроме, кажется, какого-то грязного пацана у фонтана миллион лет назад).