– Можете не бояться. Можете в целом даже не отвечать. Я просто хотел вам вот что сказать. К вам придёт сегодня Максимилиан Генрихович… может, и не сегодня, но рано или поздно. Он скажет, что судьба ваша в этом городе несчастна и что оставаться вам тут нельзя. Что вас довольно определённым образом ждёт невезение и глупая смерть по не вашей неосторожности. Что можно бесконечно путешествовать во времени (тем, кто умеет), чтоб вас спасти. Но кончится это типа ничем. Не уколетесь веретеном – значит, отравленное яблочко съедите. Он будет предлагать вам либо подписать его отказ от вашей удачи, либо бежать. Потому что судьба ваша такая.
Аня судорожно вздохнула и прикусила губу, чтобы не заплакать. Вот оно что. Не просто глупая смерть, а глупая смерть в родном городе. В желанном до слёз, в единственном в мире, в городе её снов и детства. Мыслями о возвращении в который она жила последний год. «Значит, я на земле без отчизны остался» – вот как это называется. Нет, это уже даже не Бродский, это какие-то сказки, какая-то мифология. Изгнание или смерть. И конечно, искушение, куда же без него.
– Так вот, – продолжил Сашко. – Это всё правда. Я хочу вам сказать, что судьба – это такой сценарий, который для вас написали. Но это не значит, что вы не можете надуть того, кто его вам написал. Вы уже так делали, между прочим. Я аж офигел.
– В смысле? – Аня усмехнулась. Контраст этой невозможной красоты и этого неуместного появления на обшарпанном подоконнике в ночной больнице, этих ужасно серьёзных мыслей и этой небрежной формы изложения делал ситуацию ещё более неправдоподобной.
– Ну, в целом вы вообще не могли вернуться в этот город. – Саша в одно движение оказался на полу, собрал монеты за тумбочкой, не отводя взгляда от Ани. Так же глядя ей в глаза, он подкинул все монеты и поймал их. – Монеты. Люди кидают их в фонтаны. А почему?
– Чтобы вернуться? – не то ответила, не то спросила Аня.
– В целом да. Но вернуться получится не у всех. Когда я к ним, ну, к монетам, прикасаюсь, я вижу, что тут с человеком случится, можно ему сюда или нет. И когда оказывается, что нельзя, я забираю эту монету из фонтана. И всё, она уже у меня. И человек в целом исключён из круга возвращений этого города. Я, конечно, все ваши монеты собрал, когда вы уезжали учиться, жениться или что вы там делали в этой своей Москве. Но вы меня обдурили. Вы всё равно вернулись, хотя не могли. Вы просто очень хотели, понимаете? И продолжили пытаться там, где кто угодно бы в целом сдался.
– Так я, может быть, не в Пермь, а к вам вернулась, если мои монеты у вас.
– Во-первых, ко мне нельзя вернуться, потому что от меня в целом трудно куда-то деться. – Саша засунул руку в карман и высыпал на одеяло целую горсть разнообразных монет, среди которых были и советские, и царские рубли, и несколько евро, и ещё какие-то неизвестные Ане валюты стран, далёких от неё и в пространстве, и во времени. – А во-вторых, у меня нет ваших монет, в том и соль. Вот эти все есть, а ваших нет. Когда кто-то меня надувает, его монета у меня пропадает.
– Так вы… вы и есть судьба? – Аня нервно рассмеялась. Её собеседник обаятельно улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
– В целом да. Но это сейчас неважно. Важно то, что у меня есть сотня раскладов, в которых с вами что-нибудь случается. Но у вас в рукаве есть джокер, о котором я не знаю. Его, кроме вас, не вытянет никто, но вы, вы-то – можете. И вот я пришёл напомнить вам, что он есть.
– Зачем вы это делаете? – Аня удивлённо подняла брови. – Вы бы ещё зашли и в дверь постучали.
– Зачем в дверь? – кажется, искренне удивился Сашко. – Там же замок внизу. Я, конечно, нормально так замки вскрываю, но зачем взламывать, если окно есть?
– Ну, как у Бетховена…
– Это вы умная, с высшим образованием и богатым жизненным опытом. – Сашко заговорщически подмигнул Ане и снова в один момент оказался на подоконнике. – А я университетов не кончал и Бетховена вашего не знаю. Мне оно не надо. Не волнуйтесь, я окно закрою. Ну, форточку оставлю. Спокойной ночи. Удачи, извиняйте, пожелать не могу.
– И всё-таки зачем вы это делаете, Саша? – Аня каким-то полуотчаянным жестом протянула руку к готовому обратно исчезнуть в ночи юноше. Ей казалось, что вот сейчас он уйдёт, и все его слова, в которые она успела поверить, перестанут быть правдой из-за очевидной нереальности происходящего.
– Чёрт его знает, – ответил Саша, не оборачиваясь. Он стоял в оконном проёме – высокий, тонкий, сильный, воплощавший физическое совершенство, как его понимала Аня. Ветер развевал его тёмные волосы, и они, как в плохих стихах или типичных фильмах ужасов, закрывали звёзды в прорехах между облаками. – Наверное, потому, что я шулер и ценю талантливых коллег. Или потому, что вы мне просто нравитесь.
По его голосу Аня почувствовала, что Саша улыбается. А Саша по Аниному молчанию почувствовал, что она плачет, поэтому оборачиваться не стал. Ведь Аня, знай она об этом, была бы ему за это благодарна.
– Вы должны уехать из этого города, и как можно скорее.
Лицо Максимилиана Генриховича, желтоватое, как папиросная бумага, не давало усомниться в том, что он этой ночью не сомкнул глаз вообще. И не только этой. Усталые и больные глаза за заклеенными изолентой очками смотрели на Аню – колючие, как вечнозелёные растения.
– Пока вы здесь, со мной, вам ничего не грозит, поэтому я и запретил коллегам вас выписывать домой. Понимаете, Анна, я правда не уверен, что у вас не разовьётся какое-нибудь редкое осложнение, как только вы отсюда выйдете. Поймите меня правильно. У вас есть два варианта: подписать мой отказ от вашего дара или уехать. Навсегда. Такова уж, извините за банальность, ваша судьба.
– Максимилиан Генрихович, скажите мне, пожалуйста, а когда вы в последний раз были дома? – поинтересовалась Аня вместо ответа. – Когда вы в последний раз спали?
Макс от этого вопроса даже несколько опешил. К большому сожалению, он совершенно не умел врать и правильно реагировать, когда его заставали врасплох. Он с успехом научился избегать таких ситуаций, но сейчас вот – не смог.
– Я не помню, – ответил он раздражённо. Аня вдохнула, выдохнула и явно собралась что-то сказать, какую-нибудь банальность из тех, что всегда говорят пациентки. Но Макса уже прорвало. Всё то, что он годами не мог сказать никому, всё то, что она совершенно не заслуживала услышать, всё то, в чём она не была виновата – и была виновата она одна, придётся сейчас выслушать ей. Чёрт. Он поднял на неё свои воспалённые глаза.
– Я не помню. Я не принадлежу себе в полной мере. Я знал, что моё невероятное везение когда-нибудь кончится, и я, учитывая даже, кто я, стану хорошим, но в остальном обыкновенным врачом. У меня перестанет хватать сил на то, на что их сейчас хватает. И они, все те, кого я мог бы помочь спасти, останутся без помощи. Потому что вы правы, одним везением не достигается ничего, но иногда везение – это ключевой фактор. При прочих равных, понимаете, Аня? Да, наверное, это гордыня. Но не только она. Я часто просыпался ночью и думал: я же не спросил, как её зовут. Я не думал: а как она там, что с ней стало? Я предпочитал об этом не думать, но зато поставить себе очередное дежурство. Потому что я боялся, всегда боялся, что вы вернётесь и мне придётся вернуть то, что не принадлежит мне. Мне говорили: Макс, пойди домой уже, поспи, она не вернётся, она не сможет, все же знают. Все действительно знали. Не было даже одного шанса на миллион, что вы вернётесь. Но я боялся этого больше всего на свете. И вот. Именно тогда, когда девочка, от которой зависит во многом благополучие нашего города, лежит у нас тут и в шаге от того, чтоб попасть ко мне в реанимацию. И я не знаю, кто будет её спасать, если не я. Но зачем менять ваше счастье и жизнь на её, почему? Вы же не виноваты. Вы виноваты, получается, только в том, что сделали доброе дело, а я подсознательно хочу от вас ещё одно такое же, даже если оно вас убьёт. Но жизни же не монеты и не карты, чтоб их менять. И что мне делать с вами, Аня? Я не знаю, скажите мне.
Наступила тишина, невыносимее которой стены этой палаты ещё не знали. Штукатурка была готова начать трескаться от неловкости, тараканы по углам попрятались и стыдливо шевелили усами. Кровать перестала скрипеть – кстати, навсегда. Даже вода из крана перестала капать и была готова вообще уйти, но мешал вентиль. Макс закрыл лицо руками. Аня заправила волосы за уши и нерешительно положила ему на плечо свою тонкую руку с веснушками на запястье.
– Подождите, подождите. От того, что я сейчас здесь, в этой больнице, вы не стали оперировать хуже?
– Я не хирург, я реаниматолог, – на автомате ответил Макс, не поднимая головы. – Но вообще-то нет. Но вы же понимаете, что это не выход, вы не сможете вечно тут лежать…
– Я после школы хотела поступать в медицинский, – изрекла Аня неожиданно для себя самой, как с ней уже бывало в присутствии вот этого вот человека с зелёными глазами.
– А почему не стали? – До Макса, кажется, ещё не дошло.
– Не повезло на экзамене, одного балла не хватило на бюджет, – саркастически ухмыльнулась Аня. – Но знаете, если говорить о том, что снится по ночам мне, то, пожалуй, упущенное призвание. Врача из меня, конечно, уже не выйдет, а вот медсестра…
– Подождите. Что вы хотите сказать? – Максимилиан Генрихович поднял наконец голову.
– Насколько я знаю, у вас тут есть те, кто управляет перемещениями во времени. Вот и пусть они помогут мне прийти на вступительный экзамен в медицинское училище, – ухмыльнулась Аня. – Кажется, в августе уже поздновато. Хочу обратно в июль.
– Вы не сдадите, это же надо готовиться. – К Максу, кажется, начала возвращаться его обычная презрительность. – И потом, вы просто не знаете, что значит работать со мной. Никто не выдерживает. Подождите, что? Перемещения во времени? Это же невозможно.
– Во-первых, я учитель биологии. – Аня сощурилась. – И во-вторых, не берите меня на слабо. А то возьмёте и пожалеете. В-третьих, отдать человеку свою удачу тоже совершенно, ну абсолютно невозможно.