Ох, уже почти полдень, а дел-то невпроворот, нечего мечтать ходить. Впрочем, пока Сашка не явится, мыть пол без толку – там около поликлиники стройка, грязи-то на целую грязелечебницу. Натаскает.
Рада Аркадьевна, вздохнув, провела шваброй по солнечному квадрату на полу, сгоняя с него заигравшихся солнечных зайчиков, и глянула на часы: опаздывает, золотой. Смотри-ка, сопротивляется вероятностям. Ходит там, борется с собой, ну да ведь от судьбы-то куда денешься? Правильно.
Скрипнула дверь. Сашка стоял в тёмном углу и нехорошо блестел оттуда глазами. Солнечные зайчики испуганно разбежались по углам. Рада Аркадьевна нарочито медленно обернулась. Сашка открыл рот, потом закрыл. Потом снова открыл и принялся, очевидно, конструировать высказывание, которое Рада Аркадьевна, конечно, считала ещё до того, как оно обрело свою единственную и неповторимую синтаксическую конструкцию. Точнее, до того, как в голове Сашки появился некий синтаксис. А ещё точнее – до того, как появился в мире сам Сашка.
– Нет, не проси даже. – Рада Аркадьевна двумя руками держалась за швабру, как король Артур за меч, который намеревался извлечь из камня. Меч, понимаешь. Из камня выдёргивать. Глупость-то какая. Все же знают, что если попросить как следует, то камень меч отдаст, а асфальт деревце пропустит, а то и цветок даже. Но не она, уж она-то кремень. И ничего Александру из неё не выбить.
– Бабушка, – Сашка ухмыльнулся, – а ты подумай хорошенько. Я же твою судьбу в целом и поломать могу.
– Поломать-то не построить, чего тут не смочь, – согласно откликнулась Рада Аркадьевна, пожимая плечами. – Но гадать я тебе не стану. Живут же люди, своей судьбы не зная, – тебе-то с чего вдруг надоело? Боишься, что ли?
– Нет.
Сашка замолчал. Его гордый и, чего уж там, неуместно прекрасный профиль на фоне обшарпанной стены выглядел как, например, «Демон» Врубеля в старом сарае. Или, скажем, будто в учебнике литературы кто-то поиздевался и дорисовал на иллюстрации к «Мцыри» вешалку. И подписал:
класс 8 «Э».
– Оно и видно. – Рада Аркадьевна принялась мыть пол с таким усердием, что, кажется, могла бы запросто смыть с линолеума и полинявший рисунок. – Мне вот только одно интересно. Если бы я тебе погадала и карты сказали бы, например, что не будет тебе удачи в этом деле, – что, ты не взял бы да не попробовал? Так бы и сказал: спасибо, баба Рада, пойду я в другом месте счастья искать?
Сашка саркастично, но ослепительно улыбнулся, как он это обычно делал. Он явно был недоволен итогом разговора, но в глубине глаз сверкнули успевшие таки спрятаться солнечные зайчики. Сашка развернулся на каблуках и, оставляя за собой грязные следы (стройка-то около поликлиники уж на что осточертела!), пошёл к выходу. Рада Аркадьевна покачала головой и принялась мыть пол.
– Возьми зонтик, Сашка, – проворчала она вслед внуку, прекрасно зная, что зонтику суждено остаться на своём месте. Она посмотрела на часы: полдень.
…Ася с огромным трудом оторвала взгляд от книги и потянулась к тумбочке. Сейчас придёт Малинин, надо бы губы накрасить, наверное. Хотя… ну ещё минуточку. Ну ещё половину главы.
Ася снова опустила глаза, чтобы окончательно утонуть в книге. Её герой, почтальон Флери, мог бы назвать это погоней за небом. А погоня за небом требует от человека полной самоотдачи.
Поэтому, когда белая крашеная дверь палаты, уже даже не вызывавшая в памяти тоскливое стихотворение про смерть пионерки, скрипнула, впуская Яна Малинина, Ася этого не заметила и по-прежнему сидела на кровати, погружённая в чтение, а лицо её украшала напомаженная улыбка.
Впрочем, нарисованная вслепую улыбка была несколько шире, чем Асин рот, поэтому производила странное, чуточку жуткое впечатление. Но не на Малинина, который так и стоял в дверях, нелепый и преисполненный рефлексии, с букетом сиреневых астр, которые наворовал у монастыря, как герой Ремарка. Уголки глаз Яна угрожающе покраснели, но небо всё-таки смилостивилось над репутацией красавца-филолога и заплакало вместо него.
Минутная стрелка на Асиных часах дрогнула и переместилась на цифру 12, где её уже поджидала часовая. Где-то далеко над гостиницей часы пробили полдень.
…Сашка вышел из школы, подняв воротник, и закурил. Без зажигалки – его внутренней ярости вполне хватало сейчас не только на сигарету, но и на весь город, который, впрочем, уже полыхал, подожжённый осенью. Сашка закрыл глаза, и тут на нос ему что-то капнуло.
Гнев внутри медленно затихал. Сашка жадно ловил капли дождя губами, не открывая глаз. Надо, конечно, успокоиться и идти работать дальше. Столько монет ждут его в фонтанах города; столько загаданных желаний лежат в урнах, карманах, на тротуарах, цепляясь за счастливые автобусные билеты. Столько непоправимых слов сказано было сегодня – что ж, нужно проверить, что там с последствиями этих слов. Чего это ты размяк, Сашко? Говорят же – судьба-злодейка, так с чего твоя должна быть другой? И вообще, ты и то, чего тебе так хочется, – полные противоположности.
– …Бедный мокрый зверь, – раздался у Сашки за спиной голос. Сашка открыл глаза.
Аня сидела на крыльце и растерянно глядела на серого кота Ваську, который с незапамятных времён жил на помойке за школой. Васька тёрся линялой шкурой об Анину штанину, щурил свой единственный жёлтый глаз и всем своим видом взывал к совести. То есть, говоря человеческим языком, вымогал еду.
– Ну не надо об меня тереться. У тебя блохи, а я медицинский работник. Что бы тебе дать поесть… О, у меня же сыр остался. – Аня потянулась к сумке, повернула голову и только тут заметила Сашку. Длинные Анины пальцы замерли в пяти сантиметрах от молнии. Спрятавшиеся на зиму веснушки на запястье, казалось, стали ярче – вылезли, небось, посмотреть в глаза своей судьбе?
Чёрт. Как двусмысленно это звучит.
– Васька не ест сыр. – Сашка кивнул на кота как ни в чём не бывало. – Только колбасу. Докторскую. И молочные сосиски.
– Саша, – Аня откинула с лица чёлку и, кажется, совсем не удивилась, – если вы про всех всё-всё знаете, вам же, наверное, совсем жить неинтересно.
– И блох у него нет, – невозмутимо продолжил Сашка, уже переместившийся на крыльцо рядом с Аней. – За ним в школе в целом следят. А что вы тут делаете, кстати? В такую погоду?
– То есть вы всё-таки знаете не всё? – Аня сощурилась и посмотрела на Сашу почти как Васька. Сашка подмигнул коту и перевёл взгляд на Аню. У неё были такие же, как у него самого, карие глаза с солнечными зайчиками внутри. Да блин, что же за дурацкое сравнение.
– Всего никто не знает. Потому что всё изменяется постоянно. Ну… Течёт.
– Omnia fluunt, omnia mutantur? – Аня наконец улыбнулась. – То есть Бетховена вы не знаете, но Гераклита читали? Интересно. Проводите меня до магазина, купим коту колбасы, а по дороге вы мне, так и быть, расскажете про ваши философские воззрения.
Сашка, конечно, Гераклита никакого не читал. Он вообще не знал, кто это такой, – философ, наверное. Нёс, наверное, бред какой-то. Философы эти вечно городят какую-то заумь, не имеющую отношения к тому, что творится в мире. Сашка не нуждался в учителях-философах, чтобы точно знать, что души состоят из огня; что, не зная горя, человек не узнает и счастья. Что у противоположностей одна сущность. Что жизнь – как бесконечная кардиограмма, по волнам которой несутся, перемешиваясь, счастливые билеты, брошенные в фонтан монеты, всяческие надежды и слова, периодически сталкиваясь и меняя всё вокруг. И можно знать всё на свете про каждую щепку, что плывёт по реке, – но вот она столкнётся с другой щепкой, и всё поменяется. Ха-ха. Если бы можно было, прочитав словарь, заранее узнать, чем кончаются все книги в школьной программе, жить было бы в целом гораздо легче.
Но только зачем тогда было бы писать все эти книги? И в целом жить?
Сашка мок под дождём и старался не наступать на Анино отражение в лужах. Аня, выглядывая из-под зонта, нисколько не смущаясь, рассказывала ему о своей новой жизни и вербовала на починку старых тумбочек в больнице на перекрёстке улиц французского революционного писателя и русского революционного читателя. Она махала руками, то и дело поправляла завивающиеся от дождя светлые волосы, которые лезли в глаза и щекотали ухо, и жаловалась на прогноз погоды.
– Почему-то в моём детстве прогнозы были гораздо лучше, – уверяла она. – А сейчас дождь как из ведра, а ведь в прогнозе не было ни слова про это!
– Ну, раньше моя бабушка работала в Гидрометцентре синоптиком-предсказателем, – пожал плечами Сашка.
Аня повернулась к нему, надеясь на пояснение, которое, впрочем, было совершенно излишне.
– А потом?
– Потом на пенсию вышла.
– У вас бывает пенсия?
По дороге туда-сюда сновали машины, над тротуарами качались зонтичные цветы (и их отражения в лужах). Мигали светофоры и вывески. Было очень странно идти по этому городу и разговаривать о тех, кто обеспечивал этому городу такую жизнь. Впрочем, все слова оказывались неожиданно будничными. Пенсия. Подумать только, у них бывает пенсия! Ведь звучит совсем как у людей.
– У некоторых и работы-то не бывает. Разгон облаков в трудовую книжку как-то не запишешь, так, получается, и умирают безработными.
– А вы что, разве не бессмертны? – Аня совершенно искренне удивилась настолько, что позабыла о приличиях. Она как будто прыгнула с размаху на тонкий лёд и только в полёте поняла, что сделала.
– Так ведь никто не бессмертен, Аня. – Сашка первый раз за всё это время назвал её по имени. Он поймал Анин виноватый взгляд и очень искренне улыбнулся. – Вот я, например, запросто умру сейчас от голода – кота-то вы покормить хотите, а меня нет.
Аня улыбнулась, извлекла из сумки плетёную авоську с яблоками, протянула Сашке – и исчезла в магазине.
Дождь зарядил с новой силой. Сашка стоял и думал, что большего искушения жизнь ему, кажется, никогда не подсовывала, ведь сумку из-под яблок надо будет вернуть. То есть встретиться с ней ещё раз. И ещё раз пос