Следующие два месяца его не видел никто – даже Люба Толмачёва.
Даже Лия Кац.
Макс стоял на остановке, насквозь мокрый от талого снега. Последние два месяца он провёл в основном так: выходил утром из дома и шёл по прямой куда глаза глядят, мимо советских двухэтажных домов причудливой архитектуры, мимо похожих на погрызенные котом кубики лего однообразных многоэтажек, мимо закрытых дворцов культуры и кинотеатров, переделанных в магазины, мимо шедевров конструктивизма – ему было всё равно. Он смотрел себе под ноги и решительно наступал на своё отражение в лужах – чтобы даже случайно не заглянуть в глаза себе самому. Он проходил насквозь дворы и детские сады, перелезая, если надо, через заборы. Он столько раз пересёк еврейское кладбище, что, кажется, уже начал отличать друг от друга незнакомые буквы на надгробиях. Он подружился с длинным рыжим котом, который жил в районе школы и иногда сопровождал Макса в его скитаниях, – у кота были такие же зелёные глаза и крайне саркастичный вид.
И потом, с котом можно было разговаривать – он хоть и не отвечал, но подёргивал ушами или хвостом. Всё равно лучше, чем в очередной раз говорить с самим собой, пытаясь заставить себя думать о белой обезьяне, о будущем родины, о том, в какую же сторону пишут ноты в языках, где буквы пишут справа налево; о том, почему атомный взрыв имеет форму гриба; о том, почему на памятнике рабочим на Второй вышке серп обычный, а молот паровой. Но только не о ней, не о ней – но Макс, конечно, не мог о ней не думать.
Он никогда не сворачивал, потому что знал, к чему это приведёт – точнее, к кому.
А именно этого-то Максу и не хотелось. Точнее, не так: именно этого Максу хотелось больше всего на свете.
С того момента, как Люба напомнила ему про деда в клетчатой кепке, Макс перестал спать.
Во-первых, прежде он не задумывался о том, что же значит для него Лия и что же за чувства он к ней испытывает, раз ему хочется находиться рядом двадцать четыре часа в сутки.
Во-вторых, самым ужасным было даже не то, что он влюбился (Он! Макс! Смотревший на звёзды, только когда собирался чихнуть! Вычитавший в журнале, что любовь – это одни гормоны, и всё!), а то, что это произошло совершенно неестественным путём!
После двух месяцев самокопания Максимилиан Винтер понял: во всём виноват клетчатый дед. Иначе и быть не может: это волшебник в дурацкой кепке выполнил заветное желание жестокой Любы Толмачёвой, которой просто надоел лучший друг и которая решила таким затейливым образом от него избавиться.
И вот теперь надо найти способ закончить это.
Подъехал автобус; мальчик поднялся на подножку, внимательно оглядел салон и тут же вышел обратно сквозь плотную стену снега. Он проверял каждый проходящий автобус, трамвай или троллейбус – каждый раз, оставаясь ни с чем, он осознавал нелепость этой затеи, но каждый раз решал, что проверит еще один автобус – и всё, домой.
Последних автобусов было уже около двадцати; десять последних троллейбусов прошли мимо.
Остановился, звеня, трамвай с тёмными окнами без номера. Звонко разъехались двери.
– Ви-интер! – радостно приветствовала его кондуктор. – Ты чего-то рановато! Или ты задумал прямо у меня в трамвае от переохлаждения помереть? Постыдился бы – всё-таки общественное место!
– Не смешно, Аида Хароновна, – мрачно пробурчал Макс, выходя.
Из глубины трамвая ему кто-то махал, но он предпочел не вглядываться, чтобы не расстраиваться. Да и, с другой стороны, если этот клетчатый дед из автобуса катается сейчас на трамвае для мёртвых, он Максу больше не помощник.
Сама идея была, конечно, абсурдной. С одной стороны, искать по всем автобусам города непонятного деда, которого он видел один раз, – чем не сумасшествие? С другой стороны – что же ещё остаётся делать? Идти к Берте Исааковне или Раде Аркадьевне и говорить, что в городе есть ещё один волшебник, да к тому же совершенно без моральных принципов?
Не явится же он к Лии со словами: «Извини, Лия, я всё-таки пришёл попрощаться, и я больше не приду – потому что это не я сам, а какой-то старый волшебник заколдовал меня. Это он сделал так, что все мои мысли только о тебе, и мои ноги сами норовят куда-нибудь свернуть, потому что за каждым поворотом – ты, и в твоём случае это не метафора»…
Лучше уж вообще не идти к ней. Никогда. Или снова начать ходить и завтра опять оставить книжки в почтовом ящике? Но какой в этом толк, если всё это не по-настоящему, если это просто чужое волшебство? Люба рассказывала ему легенду о Тристане и Изольде, которые выпили волшебный напиток, полюбили друг друга навсегда, а потом всё было очень грустно и все умерли.
Макс горько вздохнул.
Ему было пятнадцать, и он, конечно, даже без всяких легенд знал всё о боли, горечи и межличностных отношениях, и не было в мире человека несчастнее. Подъехал, кряхтя, очередной автобус. Макс сплюнул на землю и поклялся, что сейчас поедет домой и никуда больше из дома не выйдет, чтобы избавить Лию от возможных страданий. Он же видел, как она на него смотрит, – чего сомневаться, это явно была любовная магия.
Автобус дёрнулся – Макс не успел ухватиться за поручень и растянулся прямо в проходе. В полёте он успел подумать, что смерть – сейчас самый подходящий вариант, но мокрый резиновый пол под щекой свидетельствовал о том, что ужасная жизнь Максимилиана Винтера продолжается. Он нашарил рукой очки на полу и понял, что дело плохо: помимо несчастного Лииного сердца, старый волшебник в клетчатой кепке разбил (ну и что, что косвенно) ещё и Максовы очки.
Где-то в салоне заохали; кто-то уже воздвигся над Максом скорбной тенью назгула, чтобы поднять его и вернуть к бренной жизни. Ему протягивали руки, отряхивали грязную косуху. Кто-то поднял с полу ставшие двухчастными очки и сокрушался, что надо теперь их чинить, а то как же бедный мальчик дойдёт теперь до дому.
Макс отстранённо думал о том, что если бы он зашёл в этот автобус без потерь, то явно уже через минуту стал бы невежливым угрюмым неформалом (Куда родители смотрят! Наркоман, наверное! Место точно не уступит никому!), но вот с ним случилась беда, и он сразу стал бедным мальчиком, которого все проводят домой, если что. Как же это противно.
– Ничего, ничего, – услышал он мягкий сказочный голос с хрипотцой. – Сейчас исправим.
Макс открыл глаза и увидел деда в клетчатой кепке – несмотря на зиму. Дед сидел на сиденье напротив, повесив авоську с картошкой на свою волшебную клюку, и искал что-то в своём волшебном бездонном кармане – наверняка новые очки… Розовые очки?! Чтобы и мир, который видит Макс, тоже стал ненастоящим?!
– Вы! – Макс снова вскочил, рискуя упасть. – Можно без этого вашего волшебства, пожалуйста, на этот раз?
– Можно, – неожиданно легко согласился дед и извлёк из кармана изоленту. – Вот, сам замотай, как тебе удобно.
Макс с ненавистью смотрел на деда. Ах так? Смотрите-ка, он даже не отрицает, что волшебник. Не внесённый в реестр, между прочим! Тайный! Пока Берта Исааковна, тетя Оля, тетя Рада и даже юная Лия Кац без выходных и праздников спасают людей, он – полюбуйтесь-ка! – катается на автобусах и ради шутки занимается любовной магией!
– Вы меня помните? – поинтересовался он. Дед покачал головой:
– Нет, но, видимо, мы прежде встречались? И я тебя чем-то обидел?
– Встречались, – тихо прошипел Макс. – Тридцать первого августа, в автобусе из Левшино. Вы тогда заявили, что вы волшебник, и заколдовали меня.
Сзади кто-то, кажется, засмеялся, но Максу было наплевать. Решил к шутке всё свести, да? Не выйдет! Он, Макс, так этого не оставит – он сейчас же пойдёт к Берте Исааковне и расскажет, что в городе работает злой волшебник!
– Да? – Дед приподнял бровь. Он был убийственно серьёзен. – Вот дела. И чего же я с тобой сотворил? Надеюсь, ничего непоправимого?
– Он ещё спрашивает… – процедил Макс с ненавистью. – Вы заставили меня влюбиться. Но это же, между прочим, не игрушки! Это нечестно по отношению к девушке! И ко мне тоже!
Разъярённый подросток почти перешёл на крик, но никто не засмеялся – усталые пассажиры отвлеклись на свои дела. Или это тоже была магия старика?!
– Заставил влюбиться? – Дед почесал нос. – Но это же очень трудно, друг мой. Ты уверен, что влюбился?
– Уверен. – Глаза Макса горели. – Я ни в чём никогда не был так уверен. Я не могу без неё жить, куда бы я ни пошёл, я думаю о ней. Я пытался не думать, не видеть ее два месяца, но это не помогает. Я… вы знаете, она не совсем обычный человек, у неё особые возможности – например, она никогда не сможет выйти из Дома, и я знаю, что впереди у нас было бы много сложностей, но они меня вовсе не пугают! Она самая прекрасная в мире, хотя, наверное, в строгом смысле она не красавица – у неё длинный нос и плохая осанка. Но что такое строгий смысл?.. Вы знаете, от неё исходит свет. В буквальном смысле.
– Да, – задумчиво протянул дед. – Кажется, ты и вправду влюблён.
– Но самое страшное – что я тоже, кажется, ей нравлюсь, – почти простонал Макс. – Вы можете это прекратить?
– Зачем?
За окном проплывали, размазываясь цветными пятнами и перемешиваясь со снегом, неоновые огни вывесок, фонарей и окон. В такую погоду в существование волшебства не особо верилось – и Макс предпочёл бы, чтобы его и не существовало вовсе.
– Зачем? Затем, что ни один приличный волшебник не занимается любовной магией! Даже для себя! Мой отец – волшебник, а моя мать – обычный человек, и знаете что? Когда они развелись, он не препятствовал, хотя уж он-то мог бы её приворожить обратно, будьте спокойны! Но это неправильно, так нельзя делать, неужели вы не понимаете? Она же не виновата в том, что я подвернулся вам!.. Вдруг она меня полюбит по-настоящему, без волшебства?
– Так ты за нее волнуешься? – Волшебник очень внимательно посмотрел в глаза Максу. – А ты хороший парень. Уважаю. Давай, заклей очки и иди к своей прекрасной даме.
– Сделайте как было!
– Всё и так как было. Всё в порядке.