Но могло быть и другое объяснение. Обычно, когда у осьминога, живущего в океанариуме, начинают проявляться признаки старения, ему на смену заранее покупают молодого осьминожку, который растет в другом резервуаре, постепенно привыкая к людям, прежде чем займет свое место в большом аквариуме. Афина умерла неожиданно, и аквариуму срочно нужен был новый осьминог, причем сразу взрослый, чтобы производить впечатление на публику. Октавия оказалась не такой крупной, как Афина, но голова у нее была размером с дыню, а щупальца – почти метровой длины. Было ясно, что это вовсе не детеныш, а почти взрослый осьминог, который всего-то несколько недель назад жил в дикой природе, в океане.
Неудивительно, что, несмотря на три попытки пообщаться с ней, предпринятые мною в тот день, в свой первый визит я ничего не добилась. Во второй приезд мне повезло не больше. В то утро я снова безрезультатно подманивала ее кальмаром. А потом Скотт решил предложить ей еду в длинных щипцах, которые можно было поднести прямо к ее рту. Внезапно Октавия схватила щипцы – а потом меня. И начала тянуть.
Ее покрасневшая кожа свидетельствовала о возбуждении. Я тоже была взволнована. Она держала мою левую руку ниже локтя тремя щупальцами, а правую обвила еще одним. Сопротивляться ей было невозможно. Одна из самых больших ее присосок может удерживать почти 14-килограммовый вес, при этом на каждой из ее восьми «рук» таких присосок по 200 штук. В целом щупальца осьминога могут выдержать тягу, в 100 раз превышающую собственный вес животного. Если Октавия весила 18 килограммов, как полагал Скотт, значит, была в состоянии удерживать 1800 килограммов, а я могла противопоставить ей только свои 56.
Но я и не пыталась вырваться. Я понимала, что Октавия, как и все осьминоги, может больно кусаться своим похожим на попугайский клювом, расположенным в месте слияния «рук». Я также знала о ее яде. У гигантского тихоокеанского осьминога он не смертельно опасен, но нейротоксичен и растворяет плоть. Рана от укуса может не заживать месяцами. И все же я не чувствовала угрозы со стороны Октавии. Я чувствовала только, что ей любопытно. И мне тоже.
Однако Скотт испугался, что Октавия утянет меня в воду, и поэтому тоже вцепился в меня.
– Я думал, что в конце концов мне придется хватать вас за лодыжки и тащить из воды, – сказал он, когда осьминог внезапно отпустил меня.
Я же надеялась, что это был прорыв. Похоже, она все-таки проявила ко мне интерес, и в нем не было агрессии. Но правильно ли я ее поняла? Оценить намерения осьминога – это совсем не то же самое, что понять, например, собаку. Я понимаю Салли с одного взгляда, даже если вижу только ее хвост или одно ухо. Но мы с Салли – одна семья, причем в самом широком смысле. У людей и собак, как и у всех плацентарных млекопитающих, 90 процентов общих генов. Собаки эволюционировали вместе с людьми. А с Октавией нас разделяли полмиллиарда лет эволюции. Мы отличались друг от друга, как суша от моря. В состоянии ли вообще человек понять, что чувствует и думает существо, столь не похожее на него?
Конечно, я многому научилась у Кларабелль и ее восьминогих сородичей во Французской Гвиане, но никогда прежде я по-настоящему не дружила с беспозвоночными, тем более с морскими. Сама мысль о том, что я могу подружиться с осьминогом, была бы воспринята многими как антропоморфизм – проецирование человеческих чувств на животное.
Действительно, спроецировать свои собственные чувства на другого очень легко. Мы все время так поступаем в отношении других людей. Кто не выбирал для друга подарок, который потом оказывался не в радость, или не звал кого-то на свидание только для того, чтобы получить холодный отказ? Но эмоции свойственны не только людям. Гораздо худшая ошибка, чем неверное истолкование эмоций животного, – предположение, что у животного эмоций нет вообще.
Неделю спустя я снова приехала в Аквариум. На этот раз не одна. Продюсеры передачи «Жизнь на земле», идущей на Национальном экологическом радио, прочитали мою статью в журнале и послали ведущего, продюсера и звукорежиссера, чтобы записать эфир об интеллекте осьминогов. Но никто из нас – ни Уилсон, ни Скотт, ни даже Билл Мерфи, главный смотритель морской галереи, который ухаживал за Октавией каждый день, – понятия не имел, как она поведет себя.
Пока я вглядывалась в воду, Уилсон выбрал серебристую мойву из маленького ведерка с рыбой, стоявшего на краю аквариума. Октавия тут же подплыла и обхватила руку Уилсона своими присосками. Я опустила руки в воду, и она обхватила и мои тоже. Несколько щупалец высунулось из воды.
– Давайте, вы можете дотронуться до нее, – предложил Билл Стиву Кервуду, ведущему передачи.
А когда Октавия обвила щупальцем его указательный палец, Стив воскликнул:
– Ой! Вот это хватка!
Он был в восторге.
Вскоре мы, все шестеро – Билл, Уилсон, Стив и я, опустив руки в воду, а также продюсер и звукорежиссер, наблюдавшие у края резервуара, – купались в море разнообразных ощущений: Октавия обвивала нас своими щупальцами, и мы чувствовали ее присоски на своей коже; ее тело меняло окраску, а присоски, щупальца и глаза двигались. Мы гладили ее, ощущая под руками мягкую, шелковистую слизь, а она пробовала нашу кожу на вкус, оставляя на ней красные следы. Мы наблюдали, как меняется поверхность ее кожи: на ней образовывались бугорки, которые иногда выглядели как шипы, иногда как гусиная кожа, а иногда у нее над глазами появлялись будто маленькие рожки.
Мы решили дать Октавии еще одну мойву. Но, когда посмотрели на край резервуара, оказалось, что ведро исчезло.
При том, что шесть человек неотрывно наблюдали за ней, она стащила его прямо у нас из-под носа!
Мы не стали пытаться вернуть ведро. Октавия высыпала из него рыбу и держала его перед собой, изучая. Но, играя с ведром, она продолжала играть и с нами. Многозадачность дается осьминогам легко, потому что три пятых нейронов находятся у них не в мозге, а в щупальцах. Это почти то же самое, что иметь отдельный мозг в каждой руке – мозг, который жаждет стимуляции и наслаждается ею.
Я заметила, что участки кожи Октавии начали превращаться из красных в белые – цвет спокойствия и умиротворения.
– Она довольна! – крикнула я Уилсону.
– О да, – согласился он. – Очень довольна.
В Мировом океане обитает больше 250 видов осьминогов. О большинстве из них мы знаем мало. Но почти все они – в том числе и гигантский тихоокеанский осьминог – предпочитают жить одиночками, отдельно от сородичей. Даже спаривание у осьминогов запросто может превратиться в обед, если один партнер вдруг решит съесть другого. Так почему же осьминоги готовы дружить с людьми?
Я думаю, ради того, чтобы играть с нами.
В дикой природе осьминоги постоянно решают всевозможные задачи. У них очень разнообразный рацион – от моллюсков, добраться до которых можно только, открыв раковину, до рыбы, которую нужно преследовать, и крабов, которых приходится вытаскивать из расщелин коралловых рифов. Кроме того, осьминоги любят находить всякую всячину и тащить ее к себе домой. Некоторые их виды отыскивают две половинки кокосовой скорлупы и переносят их на довольно большое расстояние, чтобы сделать себе из них укрытие. Другие собирают камни, чтобы построить стену перед входом в свой «дом». Они лихо крадут камеры GoPro и фотоаппараты у дайверов, а иногда стягивают с тех маски и регуляторы.
Осьминоги, живущие в неволе, любят игрушки, часто те же самые, с которыми играют дети. Они обожают разбирать и собирать Мистера Картофельная Голова. Играют в лего. Откручивают крышки банок, чтобы достать оттуда вкусного краба, а потом зачастую еще и завинчивают крышку, просто потому, что им это нравится. Чтобы занять и развлечь осьминогов, Уилсон, инженер и изобретатель, сконструировал набор плексигласовых коробок с различными замками. Осьминоги наслаждались тем, что открывали коробку за коробкой, спрятанные друг в друга, чтобы в конце концов достать лакомство, лежащее внутри.
Я думаю, что Октавия прониклась ко мне симпатией, потому что нам нравилось играть друг с другом. Конечно, это не было похоже на бейсбол или игру в куклы. Скорее это было что-то вроде ладушек, только с присосками. Сотрудники и волонтеры Аквариума тоже любили играть с ней, но у них были и другие обязанности. А я могла делать это бесконечно или, по крайней мере, до тех пор, пока у меня не замерзнут руки или пока Октавия не устанет, потому что ее голубая кровь, в которой кислород переносится медьсодержащим белком, дает меньше сил, чем наша красная, богатая гемоглобином – белком, содержащим железо.
Иногда я приводила к ней новых друзей, чтобы она могла поиграть и с ними. Моя подруга Лиз, которая выкуривает по пачке сигарет в день, Октавии не пришлась по вкусу. Зато с другой подругой, с которой я изучала горилл в Африке, она чудесно играла.
А старшеклассницу, которая хотела понаблюдать за моей работой, Октавия облила из своей воронки струей соленой воды!
Однажды в том году мне пришлось пропустить свой еженедельный визит в Бостон, чтобы посетить симпозиум, посвященный осьминогам, в Сиэтле. Когда я вернулась в Аквариум Новой Англии и Уилсон открыл резервуар, Октавия подплыла и протянула ко мне щупальца с явным энтузиазмом, который, как и широкая улыбка Салли, не оставлял сомнений в том, что она мне рада. Ухватив меня за обе руки, она приклеилась к ним присосками так крепко, что у меня остались следы, не проходившие несколько дней. Мы провели вместе час и 15 минут.
Но вскоре после этого Октавия расхотела играть.
«Октавия становится капризной», – написал мне Билл. Ее поведение внезапно изменилось. Обычно она любила отдыхать в верхнем углу своего аквариума; теперь же сидела на дне или у стекла, обращенного к публике, где был яркий свет. Она всегда была очень ярким осьминогом, и чаще всего ее кожа была красного цвета. Теперь она стала намного бледнее. Но главное, она, по словам Билла, «стала меньше интересоваться общением с людьми».