– Они как настоящая Марта Стюарт![3] – сказал Сэм.
Хотя пауков принято считать грязными, противными «паразитами», тарантулы чистоплотны, как кошки: они тщательно счищают с себя любую грязь, педантично расчесывая волоски на ногах и используя в качестве гребешка свои клыки.
Мы все больше привязывались к Кларабелль. Утром и вечером мы проверяли, все ли с ней в порядке. Тарантулы хорошо вооружены на случай столкновения с врагами, но трагические случайности не исключены. Иногда ловкое млекопитающее – какая-нибудь особенно стойкая обезьяна или исключительно упрямая носуха – выдерживает поток раздражающих волосков и все-таки вытаскивает тарантула из норы и съедает. То же проделывают и некоторые птицы. Самки ос рода Pepsis, летающие насекомые размером с колибри, жалят тарантулов до паралича, а затем откладывают яйца в их плоть, чтобы личинки, когда вылупятся, могли полакомиться живым пауком. Днем я иногда беспокоилась о Кларабелль и всегда испытывала облегчение, когда мы возвращались и находили ее целой и невредимой в горшке с бромелией.
Я гадала: узнает ли она нас?
– Пауки такие же личности, как и все остальные, – уверял нас Сэм.
У него с 13 лет дома жили тарантулы, а в его лаборатории в Огайо их было около 500. За годы общения с ними Сэм узнал, что в пределах одного вида некоторые особи бывают спокойными, некоторые – нервозными. Иные со временем меняли свое поведение и, казалось, успокаивались в его присутствии. Позже мы с Ником посетили его лабораторию. Один из студентов рассказал нам, что, когда в лаборатории появляется Сэм, происходит нечто необыкновенное: хотя многие из его тарантулов от природы слепы, стоит Сэму – и только Сэму – войти, все 500 тарантулов, сидящие в террариумах, неизменно поворачиваются в его сторону.
Шли дни, и Кларабелль все спокойнее реагировала на то, что мы брали ее на руки. Конечно, так могло быть потому, что мы сами все больше привыкали к ней. Возможно, она невольно учила нас быть спокойнее и держать ее свободнее и увереннее. Нам, всем троим, нравилось так близко общаться с этим маленьким диким животным. Благодаря ей мы чувствовали себя в «Изумрудных джунглях» почти как дома.
Однажды Ник подбросил ей зеленого кузнечика и сфотографировал, как она ест. Большинство пауков, впрыснув добыче парализующий яд, перекачивают жидкость из желудка в жертву, чтобы разжижить пищу, а затем высасывают ее досуха и отбрасывают в сторону оболочку. Тарантулы поступают иначе. Кларабелль измельчала еду с помощью зубов, растущих за ее клыками. И хотя мне было жаль кузнечика – родственника всем нам знакомого сверчка, я была рада, что мы смогли что-то сделать для Кларабелль. Потому что и ей предстояло сделать для нас кое-что важное: она должна была стать послом пауков в мире людей.
Утром нашего последнего дня во Французской Гвиане Сэм усадил Кларабелль в пластиковую коробочку, чтобы взять ее с собой в нашу последнюю поездку в Трезор-Ресерв, а потом выпустить обратно в горшок с бромелией, где ее нашли. Но сначала она должна была встретиться с людьми – как и она, маленькими, но очень важными персонами.
Они ждали нас у начала тропы, ведущей в джунгли: девять ребятишек из местной школы в возрасте от шести до десяти лет пришли из соседней деревни Рура. Йоп представил им Сэма на французском:
– On voit aujourd'hui Dr. Marshall…
Но Сэму не терпелось показать им настоящего почетного гостя. Он достал из рюкзака пластиковый контейнер и осторожно снял с него крышку. Одна волосатая нога показалась над краем контейнера, затем другая и еще одна, и так Кларабелль наконец спокойно взошла на ладонь Сэма.
– Qui veux la toucher? – спросил он детей.
(Кто хочет потрогать ее?)
Мгновение все молчали. Одна маленькая девочка еще раньше призналась, что боится пауков. Но потом десятилетний парнишка в бейсболке поднял руку. Сэм показал ему, как надо держать ладонь, чтобы Кларабелль ступила на нее. Она двигалась так грациозно и неторопливо, что вскоре к ней тянулись уже девять маленьких ладошек – даже той девочки, которая говорила, что боится.
В тот день Ник сделал много фотографий для нашей книги. Я до сих пор люблю смотреть на фото этих ручек: коричневых, розовых, аккуратно сложенных чашечкой, готовых почувствовать шаги существа, которого некоторые из них всего мгновение назад боялись. На одной фотографии три девочки прижимаются друг к другу, чтобы Кларабелль могла пройтись по их коже. Их глаза внимательно и с благоговением смотрят вниз, на паука; на их лицах умиротворение и то чувство полноты, которое можно испытать, только когда держишь в руке маленькое, очаровательное животное. Теперь они увидели дикое существо, обитающее в их родных лесах, другими глазами. В тот день я услышала, как маленькая девочка с аккуратными косичками пробормотала себе под нос: «Elle est belle, le monster». Оно красивое, это чудище.
Подарив нам свое общество, Кларабелль открыла мне мир пауков, о котором я раньше ничего не знала. Огромные размеры были лишь самым очевидным ее удивительным свойством. Как и все пауки, она обладала поразительными суперспособностями. Так как свой скелет она носила снаружи, то могла сбрасывать его – и даже кутикулу, выстилающую рот, желудок и легкие, – по мере роста. Повредив лапку, Кларабелль могла оторвать ее, съесть и вырастить новую. Из собственного тела она вытягивала шелковую нить и в ходе этого действа превращала жидкое вещество в твердое – мягче, чем хлопок, но прочнее, чем сталь.
У меня дома в Хэнкоке этих удивительных созданий было так много, что я не обращала на них внимания. В подвале у нас водились пауки-сенокосцы с вытянутыми телами: они висели вверх ногами и раскачивали свою паутину, если до них дотронуться. В поленнице мы часто находили пауков-скакунов, которые обладали превосходным зрением и, заметив нас, отпрыгивали в сторону. Наконец, пауки обитали в хлеву, и когда один из них ткал паутину в загоне Кристофера, это напоминало мне сцену из «Паутины Шарлотты». Конечно, я бы никогда не обидела паука. Орудуя в доме пылесосом, я не трогала их паутину. Если паук обнаруживался там, где не положено, например в ванне или на моей подушке, мы с Говардом осторожно ловили его в стаканчик из-под йогурта и выносили наружу.
Но то ли потому, что они были такими маленькими, то ли потому, что они были такими привычными, или потому, что они были беспозвоночными, столь непохожими на птиц, млекопитающих и рептилий, которых я знала намного лучше, я никогда раньше не думала о пауках.
Теперь же благодаря Кларабелль даже самые обычные уголки нашего дома превратились для меня в волшебный мир, где обитают крошечные создания, которые любят свою жизнь точно так же, как мы любим свою.
Глава 5Рождественский горностай
Было рождественское утро, и настало время традиционного праздничного пиршества для наших кур. Пока Тэсс грызла в доме косточку, а Кристофер чавкал горячим пойлом в стойле, я понесла Дамочкам большую миску свежей горячей кукурузы, чтобы начать праздник. Но на этот раз меня ждал печальный сюрприз. Одна из моих Дамочек, любимая мною черно-белая курица старинной американской породы Доминик, лежала на полу мертвая, с головой, засунутой в дыру в углу курятника.
Я наклонилась и взяла курицу за чешуйчатые желтые ноги, чтобы поднять ее с пола. Но не смогла. Что-то или кто-то держал ее за голову и не отпускал. Я потянула сильнее и вырвала-таки ее. Мгновение спустя из дыры высунулась белая голова меньше грецкого ореха, с угольно-черными глазками, розовым носом… и пятнами алой крови на белом меху вокруг пасти. Это был горностай, крошечный зверек из семейства куньих, в своей зимней шубе. Он смотрел мне прямо в глаза.
Я никогда раньше не видела горностаев. Он был великолепен. Белее, чем снег, или облака, или морская пена, – такой белый, что, казалось, светился, словно ангельские одежды. Неудивительно, что короли отделывали свои мантии мехом горностая. Но еще более впечатляющим был его взгляд – настолько дерзкий и бесстрашный, что у меня перехватило дыхание. Это было существо длиной с мою руку, весом с горсть мелочи, но оно вышло из своей норы, чтобы бросить мне вызов, в то время как я угрожающе возвышалась над ним. «Что ты делаешь с моей курицей? – говорили мне эти угольные глаза. – Отдай!»
Естественно, я-то считала, что это моя курица. Я вырастила ее, как и всех ее сестер, совершенно ручной, из пушистого двухдневного цыпленка, все еще сохранявшего округлую форму яйца. Наши цыплята живут в моем рабочем кабинете, они весело сидят у меня на коленях и плечах, когда я пишу, или бегают друг за дружкой по полу, разбрасывая опилки и перышки. А иногда вносят свой вклад в мою прозу, пробегая по клавиатуре компьютера.
В результате такого воспитания все они очень ласковые. В конце концов я переселяю их из кабинета в курятник, и они начинают свободно гулять по двору, но бросаются к нам с Говардом всякий раз, когда мы выходим наружу. Среди них мы чувствуем себя рок-звездами. Они садятся перед нами на корточки, и мы гладим их или берем на руки и целуем в гребешки.
При Кристофере Хогвуде они всегда крутились вокруг него, когда он был на привязи, и иногда таскали у него еду. Тэсс ими не интересовалась: она была слишком поглощена своим летающим диском, чтобы гоняться за курами. А они следовали за нами с Говардом, когда мы работали во дворе, постоянно переговариваясь своими певучими голосами: где ты? Черви есть? О, жук! Сюда! По вечерам я запирала их в курятнике, и они взлетали на свои насесты – у каждой было свое место, рядом с лучшими подругами, – а я гладила их, и довольное кудахтанье и трели звучали для меня как колыбельная.
Погибшая курица была из тех, что жили с нами дольше всех. Она помогала молодым курочкам осваивать нашу совместную с Кейт, Джейн и Лилой территорию, учила цыплят не бегать через дорогу и предупреждала их, когда замечала ястреба. Она всегда с особым нетерпением ждала, когда ее погладят и накормят, и даже взлетала и усаживалась на складные стулья у обеденного стола, который мы ставили летом под большим серебристым кленом.