– Побереги дыхание, – медленно проговорил хозяин Лондона. – Стоит мне ответить «да» на оба твоих вопроса – и ты становишься нашим врагом. Я это знаю, и ты это знаешь и не поверишь мне, когда я скажу: «Нет». Но это так. Никакой рыжеволосой я не видел. Клянусь верой.
Эшер глубоко и прерывисто вздохнул. Его еще слегка била дрожь: обычная реакция на злость, изнеможение, боль. Шляпу профессор потерял в одном из последних своих приключений. Бледный, с падающими на лоб каштановыми мокрыми волосами, он сейчас менее обычного походил на клерка.
Из угла кеба раздался тихий, почти безразличный голос Исидро:
– Расскажите про убийцу.
Эшер вздохнул, некоторое напряжение почувствовалось во всей его позе.
– Это было… что-то чудовищное, – проговорил он медленно. – Грязное. Нездоровое. Но, вне всякого сомнения, вампир. Блеклый – вроде вас, Исидро, но кожа как будто поражена проказой и шелушится. Выше меня, выше Гриппена где-то на дюйм. И такой же широкий, может быть, даже шире. Белокурые волосы, но такое впечатление, что они у него вылезают. Голубые глаза. У него есть сообщник-человек. Я слышал, как он убегал по лестнице с чердака, а потом заставил чудовище отойти от меня. Хотя странно, что оно его послушалось. Вспомните: семь-восемь жертв в одну ночь! Уехали они вместе. Представить, что оно едет с тобой в закрытой коляске…
– Оно? – мягко спросил Исидро.
– Это не человек.
– Мы тоже.
Кеб остановился в самом начале Савой-Уок. Гриппен расплатился с возницей, и Эшер в окружении двух вампиров двинулся по темному переулку, в конце которого высокой вычурной глыбой маячил Эрнчестерхаус. Золотистый свет из прорезей штор воспламенял смешанный с туманом мелкий дождь. Они еще только ступили на запятнанное сажей мраморное крыльцо, а одна из дверных створок уже открылась и в проеме возникла чета Фарренов. Супруги стояли, взявшись за руки.
– Боюсь, она мертва и надежды нет.
Антея пропустила их к длинной лестнице, ведущей в маленькую комнату в дальнем конце дома. Темно-красное платье, напоминавшее цветом старую кровь, оттеняло смуглую бледность плеч и лица госпожи Фаррен. Жесткий шелк и низкий вырез корсажа нашептывали что-то об иных временах. Волосы ее были уложены в современную прическу, а вот лицо поражало выражением страха и усталости, словно все прожитые годы легли вдруг на ее прозрачные плечи. Шедший за ней Эрнчестер выглядел еще хуже.
– Разложение зашло недалеко, но уже началось, – сказала Антея.
– Ерунда, – проворчал Гриппен. – Сначала должно быть окоченение.
– Вы почерпнули это из опытов над человеческими трупами? – спросил Эшер, и вампир грозно нахмурил брови. – Но у вампиров патология может быть совсем иной.
На изящный диванчик времен Регентства Антея постелила свой бархатный плащ. На фоне темно-вишневого бархата золотистые волосы Хлои казались почти белыми. Они лежали завитками и локонами, свешиваясь почти до полу, и Эшеру тут же вспомнилась спящая Лидия в день его первой встречи с Исидро. Глаза и рот Хлои были закрыты. Но восковая, словно истаивающая на глазах плоть производила все то же ужасающее впечатление. «Сногсшибательно красива! – вспомнил Эшер. – Этакая карманная Венера…» Окаменелость… Клетка за клеткой плоть становилась нечеловеческой, и нечеловеческим становилось сознание…
Второй плащ был наброшен сверху. За многие годы Антея, должно быть, накопила тысячи плащей самых различных фасонов. Этот был черный, расшитый бисером. Розовое платье Хлои сияло из-под него, как край облачка на закате. Левой рукой Эшер откинул край плаща, чтобы осмотреть чудовищные раны на горле. Затем вылез из рукава и сбросил пальто. Покрутил запястьем и обратился к Антее:
– Засучите рукав, пожалуйста, если вам не трудно.
Она выполнила его просьбу, стараясь не коснуться случайно серебряной цепи. Даже вскользь ухватив запястье Эшера, дневной вампир оставил на нем опоясывающий синяк и красные следы пальцев.
Эшер ощупал ряды шрамов на собственном горле. Сувенир из Парижа. Затем опустился на колени перед телом Хлои и сравнил. Его шрамики были раза в три меньше дыр в девичьей коже.
– Огромные клыки, – тихо сказал он. – Какие-то даже гротескные. В таком виде вампира представляли бы на любительской сцене. Выдаются гораздо ниже губ, режут его собственную плоть… – Палец Эшера дважды черкнул вниз от густых коричневых усов, и глаза Исидро пристально сузились. – Такое впечатление, что изменения эти произошли с ним относительно недавно.
– Конечно недавно! – проворчал Гриппен. – А то мы сами не знаем, что стало бы с вампиром, который пьет кровь вампиров!
– А что бы с ним стало? – спросил Эшер, поднимая глаза от разорванного горла Хлои и обводя взглядом белые нечеловеческие лица в янтарном свете ламп.
– Его бы убили другие вампиры, – ответил Гриппен, и в его голосе прозвучала жестокость.
– Почему?
– А почему люди побивают камнями тех, кто пожирает трупы, насилует детей, режет божьих тварей, чтобы насладиться их воплями? Потому что это отвратительно!
– Нас очень мало, – мягко добавила Антея, и пальцы ее коснулись массивной броши на груди. – И жизнь наша подвержена столь многим опасностям, что предатель может погубить всех нас.
– И еще потому, – шепнул легким бесстрастным голосом Исидро, – что пить агонию вампира – это такое глубокое, такое богатое оттенками наслаждение, дающее столько жизненных сил и новых возможностей, что легко может стать величайшим искушением вообще.
Воцарилось молчание. Внезапное, оцепенелое. Шелковый шелест дождя, казалось, стал громче. Затем Гриппен прорычал:
– Это ты так думаешь, шелудивый испанский пес!
Сидя на стуле возле диванчика, небрежно скрестив ноги, но держась по обыкновению очень прямо, Исидро невозмутимо продолжал:
– Но речь идет не об агонии, а всего лишь о крови. Мы можем получать физическое наслаждение от крови животного или человека, не убивая его при этом, в чем вы, Джеймс, вероятно, уже убедились. – Сказано это было со светской легкостью, как будто не Исидро дрался в Париже с полудюжиной вампиров, пытаясь спасти Эшера, и не защищал его потом, рискуя собственным благополучием. – Но пить кровь вампира – пусть даже в малых количествах – весьма неприятно, если ваша собственная плоть уже перестала быть человеческой. Мне говорили, это даже вызывает приступ дурноты.
– Стало быть, и это было попробовано?
Вампир чуть откинулся на спинку стула, обхватив руками колено. Легкая улыбка коснулась его губ, но светлые глаза, как всегда, оставались сумрачными.
– Все было попробовано.
Остальные собравшиеся у тела Хлои поглядывали на него сконфуженно. Все, кроме Эрнчестера, который сутулился в кресле, уставившись на свои белые беспомощные руки так, словно видел их впервые.
– Ну хорошо, значит, если питаться кровью вампира – убивая его при этом или не убивая, – то это не приводит к таким изменениям?
– Не приводит, – ответил Исидро после короткой паузы, – судя по тем, кого я знал.
– И кто же это был? – в гневе спросил Гриппен.
– Поскольку они сейчас мертвы, – отозвался испанский вампир, – это уже не имеет значения.
– А как насчет вампиров, которые были старше, чем сейчас брат Антоний?
Исидро подумал, прикрыв глаза.
– Райсу Менестрелю было около пятисот лет, когда он погиб (если погиб) при Пожаре. Подобно Антонию, он обладал огромными возможностями, подобно Антонию, не боялся серебра и, возможно, дневного света, хотя в этом я не уверен. Его видели все реже и реже. Я знаю, что питался он регулярно и никаких признаков ненормальности не проявлял. Сколько лет было Иоганну Магнусу – не представляю…
Заговорила Антея:
– Туллоч Шотландец рассказывал мне о вампирах в Китае и Азии, остававшихся такими, какими были, и в течение тысячелетий избегавших смерти.
– И жизни, – почти неслышно шепнул ее муж.
Исидро повернулся к Эшеру, все еще сидевшему на корточках у тела Хлои:
– Обычно мы стараемся не касаться этого вопроса. Полагаю, что многие из нас просто боятся задать его себе.
– Какого вопроса? – туповато спросил Гриппен.
– А вопроса такого, мой дражайший доктор: не ждет ли нас всех в будущем перерождение и безумие?
– Папистская болтовня!
– Что это? – Эшер поднял руку Хлои, мягкую, без малейших признаков окоченения. Или трупам вампиров вообще не свойственна стадия окоченения? Вот еще один вопрос, на который хотела бы ответить Лидия… Он решительно прервал эту мысль. Пуговки на рукаве Хлои были расстегнуты чуть ли не до плеча; на внутренней стороне локтевого сгиба виднелся след от иглы. – Рукав был расстегнут, когда вы нашли ее, Лайонел?
Тот тяжело покачал головой:
– Кровь Христова, да откуда же я знаю? Только у меня и заботы было, что…
– Да, он был расстегнут, – ответила Антея. – А в чем дело?
– В том, что здесь ранка, смотрите.
Они подошли поближе, Исидро встал, и даже Эрнчестер выбрался из своего кресла и выглянул из-за плеча жены.
– Это сделали, когда она уже была убита, – помолчав, сказал Исидро и тронул ранку длинными пальцами. – У любого из нас столь малое повреждение зажило бы почти мгновенно. Смотрите.
Он вынул из галстука булавку с жемчужной головкой и глубоко воткнул в собственное запястье. Когда он ее выдернул, на стальном кончике висела рубиновая капля крови, которую он аккуратно вытер носовым платком. Эшер видел, как крохотная ранка сомкнулась и исчезла буквально у него на глазах.
– И раньше у нее этого не было, – присовокупил Гриппен, подавшись поближе и обдав Эшера тошнотворным запахом крови. Видимо, мастер вампиров успел подзаправиться в то время, когда Исидро ждал возвращения Эшера из полиции на Чаринг-Кросс. – Я знаю каждый дюйм ее тела, и оно было гладким, как шелк.
Он скосил на Эшера серый мерцающий глаз.
– Мы всегда остаемся такими, какими были в момент превращения, – объяснил он, предъявляя шрам на волосатой руке. – Я заработал это, вскрывая нарыв на ляжке проклятого ломбардца, который все время, будь он неладен, норовил ухватиться за скальпель.