– Тише ты… в самом деле. Стройбат…
– Одевайся.
– Да что случилось?
– У Захарыча картошку пожгло.
– Кто пожгло? Чем пожгло?
Рустам почесал затылок.
– Если б знали, не будили бы.
– Картошку я не сжигал.
– Верю, страдалец.
– Тогда в чем дело?
– Дело в том, – внушительно сказал Рустам, – что в деревне имеется кандидат наук.
– Это кто?
– Это ты. Другого нет. Понял?
– Нет.
– Тогда поехали. На месте поймешь.
Андрей потянулся и отбросил одеяло.
– Ну коли так настаиваешь… спасибо тебе за вчерашнее.
– Не за что.
Андрей наспех оделся, плеснул в лицо воды, прополоскал рот.
– Причесываться не обязательно, – сообщил Рустам.
– Что, срочное дело?
– Да пес его знает. Вдруг там радиация.
– На огороде? Откуда?
– Да мало ли. Защитники отечества если набедокурят, ни за что не сознаются.
– Военная тайна от родного народа?
– Вот-вот. От народа, который сначала кормит, а потом расхлебывает.
По своему обыкновению, инженер рванул с места. В какую-то минуту грузовик домчался до председательской усадьбы, стал как вкопанный, тут же окутавшись клубами пыли.
Андрей выбрался на покачивающуюся землю, чихнул. Перед ним предупредительно распахнули калитку.
– Куда идти?
– Да в огород. Картошка растет в огороде. Забыл, что ли?
– После вашей рыбалки маму родную не вспомнишь, – проворчал Андрей.
– Зато рыбалку не забудешь.
– Это точно. Ну, что стряслось с огородом?
А в огороде было вот что.
Среди зеленой еще ботвы выделялся почти правильный прямоугольник обнаженной земли размерами метров пятнадцать на десять. На этом пространстве картофельные стебли высохли и частично обуглились. Сильно пахло паленым.
– Ночью вроде как молния сверкнула, – сказал председатель.
– Гром был?
– А грому не было, нет, вот что странно. Только горелым запахло, и все. Утром выхожу – батюшки! Земля до сих пор горячая, вот пощупай.
Андрей пощупал.
– Да, – признал он. – Горячая. Чудеса.
– Хм, чудеса. Это еще что!
Председатель разгреб землю и вытащил картофелину.
– Во, полюбуйся. Спеклась.
– Ну и ну.
– Вояки еще ночью стреляли. Из пулемета, кажись.
– Вояки тут ни при чем, – сказал Андрей. – Это они по другому поводу стреляли.
– По тебе, что ли?
– Захарыч, ты про теленка не забудь, – напомнил Рустам.
– А что с теленком? – спросил Андрей.
– Да убило его.
– Ну да?
– Вон, за оградой лежит. На Матренином огороде.
Забор представлял собой пару параллельных жердей. За ними в самом деле лежал теленок. Он смотрел в небо удивленными глазами.
Андрей тоже посмотрел в ясное небо. Ничего там не просматривалось, до самого космоса.
– Вот так фокус. Неужто американцы шарахнули?
– С орбиты? – спросил Рустам.
– Больше неоткуда.
– С орбиты и наши могут шарахнуть, – заметил председатель.
– Да, особенно после рыбалки, – усмехнулся Андрей.
– А что? Какой-нибудь ротозей в погонах кнопки перепутал – и пожалуйста. У нас это запросто, сам знаешь. Хорошо еще дом не спалил, полководец.
Андрей еще раз посмотрел в небо. Головокружительный купол был все так же пуст, бесконечен, бездонен. С краев он имел блекло-голубую окраску, а к середине сгущался до глубокой завораживающей синевы.
– А вдруг это были и не наши, и не американцы? – сказал Андрей. – Как-то не верится, что люди умеют создавать лазеры столь огромной мощности… Такое не утаишь.
Рустам с сомнением покачал головой.
– Много ли мы знаем? – сказал он. – Все засекречено до невозможности. У военных жизнь вообще как бы отдельная. У них свои государства, свои законы. И поди пойми, чьи вояки опаснее. Американские, китайские либо свои, родненькие. Помню, когда в армии служил, охраняли мы бочки с напалмом. Сложили их в штабели, обнесли колючей проволокой, да так они и лежали, уж не знаю сколько лет. Смех в том, что над будкой часового висел репродуктор, из которого нас уверяли, что Советский Союз, в отличие от поганых империалистов, никогда не имел, не имеет и иметь не будет бесчеловечного напалма.
– А кстати, – сказал Андрей, – не позвонить ли в районную комендатуру?
– Позвоню, конечно, – кивнул председатель. – Но правды там не скажут.
– Это точно, – поддержал Рустам. – Они и сами ничего не знают. Кто им скажет, в районную комендатуру? С Байконура, что ли, позвонят?
– Это вряд ли, – сказал Андрей. – А не позвонить ли тогда…
– А вот это ты выбрось, – внушительно заявил председатель. – Прямо из головы выбрось. С органами никогда дел не имел и тебе не советую.
– Стоп, – сказал Рустам. – Слушай, Василич, ты сам мог бы какие-нибудь анализы организовать?
– Во-во, – оживился председатель. – Мне же знать надо, не подохну ли от собственной картошки.
– Анализы организовать можно. Только как пробы в Красноярск доставить?
– Нет проблем, – сказал Рустам. – Доставлю. Кому?
– Есть такой Серега Догадин. Заведует радиоизотопной лабораторией. Я ему письмо напишу.
– Захарыч, – сказал Рустам, – ты случаем не знаешь, почему с человеком договориться легче, чем с государством?
– Государство есть инструмент, – не задумываясь ответил председатель.
Потом все же задумался:
– Только вот чей?
Ближе к обеду нагрянула институтская комиссия, чтобы проявить заботу. Члены парткома вышли из черной «Волги», разминая затекшие члены и приглядываясь, к чему бы прицепиться для начала.
– Как тут у вас? – спросил секретарь.
– Выполняем, – сказал Андрей, разглядывая туфли начальства.
– С воодушевлением? – серьезно спросил секретарь.
Андрей поднял взгляд, пытаясь определить, кто перед ним. Тупой партократ? Приспособленец, почуявший новые веяния? Или приличный человек, волею судеб вынужденный фиглярствовать?
Выражение лица у секретаря было честное. А глаза непроницаемы. Такая непроницаемость вырабатывается долгой и успешной партийной карьерой. Она позволяет принимать решения в любом удобном направлении.
– С энтузиазмом, – ответил Андрей.
– Да? – сказал секретарь.
– Разве должно быть иначе? – спросил Андрей.
– Должно быть так, но может быть иначе, – усмехнулся секретарь.
– Да? – сказал Андрей.
Члены комиссии взглянули на него с ленивым любопытством.
– Ладно, – сказал секретарь, – оценил. Веди в столовую. Посмотрим, чем нынче питается энтузиазм.
Андрей тут же вычеркнул из списка тупого партократа.
«ЕШЬТЕ КАШУ, МАТЕРЬ ВАШУ!!!» – прочел секретарь. – Ага, здоровый студенческий юмор.
Андрей сделал вывод, что он знает о существовании понятия «терпимость». Просочилась, значит, в инструкции ЦК КПСС. Ведь лозунг висел под самым портретом Брежнева. Бровастого, пустоглазого, звездастого.
– А вот это – уже перебор, – сказал секретарь, указывая на небольшой плакат в углу.
Раньше его Андрей не видел. Прочел и оторопел.
«Сверху молот, снизу серп. Это – наш советский герб! Хочешь – жни, а хочешь – куй, все равно получишь мало».
По плакату ползала упитанная деревенская муха.
– Снять, – тяжелым голосом сказал секретарь. – Знаешь, чем попахивает?
– Антисоветской агитацией. Статья… не помню какая.
– Это потому, что тебе мало доставалось, – разъяснил секретарь.
Андрей вычеркнул приличного человека из своего короткого списка.
– Вы думаете? – усмехнулся он.
– Уверен. С родителями посоветуйся.
Андрей снял плакат и свернул его в аккуратный рулончик.
– Прикажете предать огню?
Секретарь не ответил. Роль инквизитора предоставлялась Андрею. Соображай, мол, сам. Не то… Но приказа такого партия не давала.
Проверяльщик отвернулся и подошел к окошечку раздачи. Он уже мило улыбался дежурившей по кухне Оле Дубровиной.
– Разрешите попробовать, красавица?
Красавица на партийное обаяние не поддалась.
– Что попробовать? – нелюбезно осведомилась она.
– Обед, – с некоторой неловкостью уточнил секретарь.
– Обед – можно.
Наташа протянула полную миску. Всем остальным полагалась половина.
– Да, планы партии нужно выполнять, – бодро сказал секретарь. – Чего ж не выполнять при таких харчах?
Он съел всего лишь несколько ложек макарон с робкими следами тушенки. Но к черствому куску хлеба притрагиваться не стал, только покосился на него, быстро согнав с лица брезгливое выражение. Видимо, посчитал, что и без того отдал достаточную дань партийной традиции.
За его спиной два доцента из состава комиссии иронически переглянулись. Анатом и психиатр. Приличные, как слышал Андрей, специалисты. Но оба недавно получили новые квартиры.
«А ведь долго не протянете, – вдруг подумал Андрей. – Вся ваша дурацкая система долго не протянет. На таких вот именно харчах».
На втором этаже сушилки находились накопительные бункеры. Каждый из них вмещал тонн пятнадцать зерна. Обычно зерно бывало теплым, поэтому студенты любили в нем поваляться.
А правила ТБ строжайше это запрещали. Если горловину внизу открыть, чтобы загрузить машину, зерно в бункере начинает сыпаться, в середине образовывается воронка, туда и затягивает человека. Андрей помнил один такой случай. После него взял за правило проверять бункеры каждый вечер. Дышать в пыльном зерне нечем…
Поднявшись на эстакаду, он наклонился, чтобы отряхнуть брюки. Когда выпрямился, заметил Леху. С видом независимым и высокомерным тот шествовал со стороны бункера. А за ним, опустив глаза и покусывая губы, шла Эрика. В ее волосах застряло несколько золотистых зерен ячменя.
Андрей молча пропустил их мимо себя. Он все не мог сообразить, что должен сделать. Добился своего, павиан… Андрей подумал о том, что живет не в свое время. В чужое время. Надолго его не обманешь.
Но она-то как, Эрика? Андрей вспомнил ее отца, медлительного и аккуратного невропатолога краевой больницы. Очень хорошего, как говорили. Типичного такого немецкого доктора, еще довоенной закваски. Вот будет радость старику…