Желтая чаша описала сходящуюся спираль, на миг зависла, затем пошла вверх. Звонкие ручейки устремились с крыльев, с колес, днища машины. Звучно шлепнулись комья глины. Развернувшись в воздухе, «Лада» опустилась на обочине.
Андрей выбрался из своей чаши и подошел к машине. Такой любимой еще вчера. Отпер дверцу, сел. И стал ждать.
Марина пришла не сразу. Некоторое время она стояла у затихающей воды, о чем-то думала. Очень может быть, решала судьбу Андрея.
Впоследствии он видел ее очень разной, но запомнил прежде всего такой – в тонком лунном контуре, с посеребренными волосами. В расслабленной, непринужденной позе, с руками в карманах брюк. Так стоят перед дальней дорогой. На перроне, причале или летном поле аэродрома. Так же будут стоять наши потомки перед тем, как подняться на борт звездолета. «Прощай, Британия, прощай, – подумал Андрей. – Неужели – все?»
В лесу, не выдержав испытания луной, безутешно завыл волк. Этот звук вывел Марину из задумчивости. Очень естественным женским движением она поправила прическу и подошла к машине. Кивком поблагодарила за предупредительно открытую дверцу, устало откинулась на спинку сиденья.
– Мы очень признательны вам за помощь, Андрей. Спрашивайте, – просто сказала она.
– Военные действительно могли вам помешать?
– Конечно. У нас нет права сопротивляться. Послушайте сегодня радио.
– А почему вы скрываетесь?
– На Земле и без нас все бурлит. Вспомните, много ли у вас бескорыстных друзей? Вспомните о борьбе за место под солнцем, тем более – за власть. Тут до сих пор все средства хороши, правда, не все уже приличны. О, эта болезненная страсть повелевать себе подобными! Пить их внимание, пусть вынужденное, принимать их почести, пусть неискренние… Могучая сила – лесть. Чем умнее, тоньше человек льстит, тем лучше ему живется. И в Ливийской Джамахирии, и в той же Британии. Соблазна власти и лести никто из вас не выдерживает, какие бы великие дела ни вершил попутно. Эта воистину ЦАРСКАЯ водка разъедает любую душу. Вопрос лишь во времени, разница – в степени.
– Вы нас презираете.
– Извините, я говорю резко. Устала от ваших стадных сообществ… Вы так любите единство. Но с моей-то стороны просто глупо испытывать единое чувство ко всему человечеству. Кроме Чингисхана, Лойолы, Сталина и всех прочих бабуинов, на Земле жили Сократ, Авиценна, Эразм. А сейчас живут астрофизики. Я так и не поняла, как при всем несовершенстве математического аппарата они пришли к идее параллельных вселенных. Невозможно презирать ищущих, Андрей.
– Вы умеете сочувствовать?
– Законы развития разума так же универсальны, как и законы эволюции вообще. В нас та же таблица Менделеева, что и в вас, только в несколько других пропорциях. Да, у нас есть аналог того, что вы называете сочувствием. Космический разум формируется на вашей планете очень болезненно. И эта боль нас достигает.
– Ну… Зачем же мучиться от неразделенных чувств? Дайте нам счастье.
– Как? Построить виллы от полюса до полюса? Излечить больных, накормить голодных, разрушив при этом вашу собственную экономику? В кого вы превратитесь? В домашних животных?
– Кто знает?
– Никто. Ни вы, ни мы. Ни даже те, кто старше нас, вместе взятых. Есть и такие, да будет вам известно.
– Да? Мы действительно этого не знали. Зато знаем другое. Вы хотя бы догадываетесь, каково жить в полной уверенности, что в любой момент можешь умереть от тысячи причин? Обратиться в прах, в пыль безмозглую…
– Догадываемся, – поникнув, сказала Марина.
– Догадываетесь, – повторил Андрей. – То-то и оно, что догадываетесь. Если бы хоть раз почувствовали на себе то, что чувствуем мы, гуманоиды, когда комья сыплются на гроб с родными останками… Ты понимаешь, фея?!
– Я понимаю, – тихо сказала Марина. – Не надо трясти мою руку.
– Тогда сделайте что-нибудь, не ограничивайтесь изучением инфузорий!
Марина выпрямилась.
– Зачем же мы здесь?
– Откуда мне знать?
– Андрей, доказать я не успею. Вы ведь поверите только статистически значимым результатам, подтвержденным независимой лабораторией, все сотрудники которой пройдут психиатрическое освидетельствование.
– Оу! Ну и сарказм. Дозис леталис.
– Иной дозой вас не прошибить.
– Что поделаешь, истину понять сложно.
– Истину понять не сложно. Труднее в нее поверить. Самое же тяжелое – доказывать вещи очевидные.
– Блестяще. Но пока не вижу ни одного доказательства, извините.
– Доказательства чего?
– Да вашей гуманитарной помощи. Человечки как ползли на кладбище, так и продолжают этим заниматься.
– Есть у меня одно доказательство. Довольно убедительное, хотя и не в масштабах всего человечества.
Марина посмотрела на него с особым выражением.
– Э-э! Стоп. Знаю я ваши кунштюки. Пожалуйста, без гипноза и прочей парапсихологии. Давайте разговаривать как интеллигентные… люди.
– Помилуйте! Гипноз не может быть аргументом в споре.
– Поглядим, посмотрим. Если сумеем, конечно. Можно я закурю? Спасибо. Ладно, гуманитарную помощь выпрашивать больше не буду. Наверняка у вас есть своя, небесная бюрократия.
– Почему вы так решили?
– Ну, вы же сами говорите, что законы развития разума универсальны.
Марина рассмеялась.
– Универсальны. Бюрократия есть и у нас. Что вас еще интересует?
– Вот мы сейчас строим, гм… виллы. Как умеем. Больных лечим, пищу добываем. Словом, заняты выживанием…
– И сексом, – неожиданно добавила Марина. – Избыточно.
– Есть такое, – согласился Андрей, с любопытством глядя на нее. – У вас что-то случилось… личное?
– Не имеет значения. Вы хотели узнать, чем заняты мы? Проблема все та же. Только масштаб иной. Приходится искать способы сохранения всей Вселенной.
– Даже так?
– Даже так.
– Что же угрожает всей Вселенной?
– Если сейчас взорвется Проксима Центавра, ближайшая к вам звезда, свет вспышки долетит к Земле за несколько лет. О том, что происходит в соседней галактике, вы узнаете уже не раньше, чем через полтора миллиона лет. Между тем на данный момент Вселенная давно не соответствует картине, которую вы наблюдаете в световые телескопы. Идет ускоряющийся процесс сжатия. Понимаете, что это значит?
– Схлопнемся в черную дыру?
Марина кивнула.
Андрей ошеломленно замолчал. Сквозь запотевшие стекла машины уже просматривались сопки на востоке. Луна зашла. Слабый крик чудом уцелевшего петуха донесся со стороны деревни.
– Надежда-то есть?
– Есть. Особенно если нам помогут те, кто старше нас, вместе взятых. Но для этого мы должны помочь им самим победить страшных врагов.
– Врагов? Каких?
– Апатию. Сонное безразличие. Отсутствие воли к жизни. Именно такова плата за бессмертие. Увы, пока у нас не получается. Они не хотят нас слушать, не желают выходить из своего зачарованного сна. Быть может, удастся разбудить их в будущем. Кстати, с вашей помощью. Не удивляйтесь, вы наши потенциальные союзники. Братья по разуму, как это ни скучно звучит.
Петух пропел вторично.
– Я не задерживаю вас… чрезмерно? – спросил Андрей.
Марина улыбнулась.
– Пора. Всякая нечисть должна исчезать до третьих петухов. Старайтесь не поминать лихом двух фей.
– А вы не будете очищать мою память?
Марину передернуло.
– Поразительно, сколько предрассудков приходится на одного члена ученого совета! Не буду я чистить память, поскольку ваши воспоминания такая же ваша собственность, как этот автомобиль. Напротив, оставляю сувенир. Вот, держите.
Она протянула запаянную колбочку, в которой плавал розовый кусочек.
– Что это?
– Опухоль из вашей поджелудочной железы. Ксения Кирилловна просила передать, что времени у вас теперь много.
– Вот как…
– Живот болит?
– Н-нет.
– Ну и славно. Прощайте.
Андрей всполошился.
– Погодите! Я должен кое-что вернуть.
– Что?
– Да вот, одеяло. Случайно прихватил.
Марина от души расхохоталась. Потом поцеловала его в небритую щеку и, сильно налегая на «о», сказала:
– Оставьте. В хозяйстве пригодится. Хорошее одеяло-то.
Марина вышла, поднялась на пригорок и взмахнула руками. Обе чаши слились вокруг нее в гигантский кусок янтаря. Мгновение стройная фигура в джинсах и короткой курточке еще угадывалась за желтыми стенками шара, затем все исчезло. Бесшумно растворилось в воздухе. Тот, кто называл себя Мариной, улетел.
Светлело, близился восход.
В Старопокровке еще раз пропел петух. А на капот со стуком опустилась другая птица. Опустилась, стряхнула грязные капли и выжидающе уставилась в лицо человека за стеклом.
Андрей слегка придавил глазные яблоки, помассировал веки и включил мотор.
Филин сильно испугался. Скребнул когтями, заклохтал, тяжело взмахнул крыльями и взлетел. Плохо он зарядился, бедненький.
…Машина раскачивалась, проваливалась в ямы, опасно юзила. Но на дорогу Андрей почти не смотрел. Чисто механически переключая передачи, он только следил за парящим силуэтом того, что имело обличье птицы. Он ехал навстречу незавидной доле видеть в каждой женщине искры неземного разума.
Обратная дорога запомнилась отрывочно. В зеркале заднего вида скользнули замшелые срубы, мятое ведро над колодцем, кресты, начинающие желтеть березы. И вся далеко за половину пройденная жизнь.
Видимо, он дремал за рулем. Во всяком случае, отчетливо воспринимать действительность начал тогда, когда, простуженно ревя мотором, машина взяла подъем перед бетонным мостом.
Дул холодный низовой ветер.
Над ломаной линией сопок всплывал краешек солнца. Вершина знакомого утеса отражалась в незамутненной воде. Андрей открыл дверцу и огляделся.
От покрышек валил пар.
Бубо уселся на дорожном знаке, запрещавшем всяческую остановку, и устало мигал оттуда оранжевыми глазами.
– Эй, птица! Скажи что-нибудь.