ринимается и утверждается без обсуждения. Хвостоногий ухомах… Емко, образно, выразительно. И как быстро! Надо же.
– А что с Оксаной?
– Приходит в себя. Все, что ей грозит, так это пребывание в витатроне да неделя санаторного режима. Зара надеется, что разгадает и причину шока.
– Что-то не нравится мне твой бодрый тон, Сумитоша, – подозрительно объявил Круклис. – Небось, заготовил ложку дегтя?
Губернатор вздохнул.
– Ложку серы, Парамоша-сан. Вы здорово растревожили Оксанкин кратер. Судя по сейсмическим данным, вот-вот начнется серьезное извержение.
– И что с того?
– Да так, ничего. Стартуйте немедленно.
– Привет! Что значит – стартуйте? А батискаф?
– Батискаф свое дело сделал. Даже если его еще и можно отыскать, в чем у меня лично сомнения глубиной эдак миль в пять, риск слишком велик.
– Ты же сам предупреждал, что второго батискафа нет.
– Парамон, о чем ты? Какой там батискаф! Вы сделали открытие, окупающее весь Гравитон-4!
Круклис выпятил челюсть.
– Я остаюсь.
Немедленно вмешался Абдид.
– Парамон, не валяй дурака.
– Я остаюсь.
– Лауру вызывать?
Круклис обозвал его ассирийским интриганом. Ответить оскорблением на заботу – это так по-человечески. Абдид умилился. Что тут скажешь?
– Горе ты мое серное!
Так вот мы и открыли серную жизнь. Во вторник это было.
Увы, разгадку тайн Феликситура пришлось отложить. Гравитон успел пролететь мимо планеты и продолжал удаляться, а торможение этого исполина требовало непомерных трат энергии.
Сумитомо рассудил, что ухомахи вполне могут подождать до нашего следующего визита. В среду, едва наша команда вернулась на борт, он включил двигатели коррекции. Изменив направление, станция устремилась к Кроносу, главному объекту наших исследований.
Все принялись купаться, есть, ходить друг к другу в гости и отсыпаться. Завязывались новые романы, и страсти по ухомаху потихоньку улеглись. Но вот сонное благодушие уже не возвращалось.
С каждым днем росла скорость, на контрольных картах все гуще ложились линии изогравов. За кормой тускнел Виктим. Феликситур различался уже только в сильные телескопы. И чем меньше он становился, тем больше притихали люди.
Все знали точность, с которой просчитывался курс Гравитона, и то, что с коллапсаром мы разминемся на близком, но вполне безопасном расстоянии, да уж больно жутковат батюшка Кронос. В объеме небольшого астероида он накопил массу целых четырех Солнц и не прекращал питаться всем, что на него сыпалось. Коллапсары ведь играют роль мегапылесосов Вселенной.
Сила их притяжения ужасающа.
Даже луч света не в состоянии покинуть поверхности так называемой сферы Шварцшильда. Расчеты показывают, что в середине коллапсара останавливается само Время. Маленькая иллюстрация: мы продолжали принимать все более редкие, растянутые, но вполне реальные сигналы зондов, выпущенных нашими предшественниками – Гравитонами 3, 2 и 1.
Десятки лет разведчики падали к роковой границе. Но поскольку время течет для них все медленнее, они переживут и нынешний Гравитон-4, и все прочие Гравитоны, сколько бы их еще ни построили неугомонные люди.
Теоретически известно, что страшная сила когда-то разорвет прочнейшую керамическую оболочку зондов. Приборы погибнут еще раньше. Но когда это случится, точно просчитать нельзя, не хватает знаний. Тех самых знаний, ради которых мы изучали Кронос.
Именно Кронос является первой «черной дырой», до которой дотянулся человек. Ему и предстояло давать ответы. И ответы, куда более ценные любой возможной информации с Феликситура, включая ухомахов.
3. Любовь
Гравитон-4 неуклонно катился к периколлапсарию.
Внутри приплюснутого шара опять кипела деятельность. По этажам сновали роботы и арбайтеры, регулируя, проверяя и подкручивая все на своем пути.
Для оптимальной центровки перемещались грузы, перекачивались тысячи тонн жидкостей. Мебель и всякая мелочь намертво фиксировались магнитными замками. Исчезли кровати с роскошными балдахинами, их заменили массивные саркофаги гравистатов. Были извлечены со склада герметичные крышки для бассейнов, установлены дополнительные перегородки в парках.
Абдид и Сумитомо самолично ощупали каждый скафандр, устроили несколько учебных тревог, отрепетировали аварийную эвакуацию со станции. Им самозабвенно помогали энтузиасты, не знающие, к чему приложить избыток жизненных сил.
Человек – существо компанейское, есть такая неандертальская традиция. В один прекрасный день явился к губернатору и я. Сумитомо, подняв замороченную голову, долго меня рассматривал.
– …и звался он месье Рыкофф, – помог я.
– А, это ты. Так бы и говорил.
– Не вели казнить.
– Проси чего хочешь.
– Хочу работы.
– Легче дать хлеба и зрелищ. Почему так поздно пришел?
– До сегодняшнего дня не знал, принесу ли пользу общему делу.
– А сегодня знаешь?
– И сегодня не знаю. Но уже не с кем играть в теннис.
– Да-а, разные бывают мотивы. Вот Кшиштоф сказал, что лучше работать, чем в теннис с тобой играть.
– Ну, это потому… – начал я.
Губернатор не дослушал.
– Беатрис, что у нас еще осталось?
Мановением бровей Беатрис вызвала на экран список операций. Более демократичный губернатор ткнул пальцем.
– Вот, проверь наш главный спасатель. По-моему, ты когда-то учился на пилота.
– Э, современную технику мне лучше не доверять.
– Современную и не собираемся. Давай, давай, не кокетничай. Держи ключ.
Главным спасателем числился «Туарег», звездолет наших дедушек. Восемь последних лет он дремал в ангаре, служа популярным местом встреч влюбленных.
Впрочем, не так давно и эта его полезная функция отпала. Вступив во власть, Сумитомо пресек романтический обычай под тем предлогом, что на станции свободных пространств и без того достаточно. С чисто феодальной жестокостью он заблокировал входы в транспортное средство своим личным ключом. Обижаться на него без толку, должность такая. Какой губернатор не любил позапрещать? Исстари повелось.
С помощью губернаторского ключа я пробрался в рубку управления и расконсервировал системы. Собственно, все это можно сделать, не выходя из кабинета того же Сумитомо. Так же, как и проверку скафандров. Но инструкции по технике безопасности жалости не ведают. Требуют пощупать все руками. Что ж, сам напросился.
Зажглись огни готовности. На экранах внешнего обзора появились стены ангара, в котором томился бедняга «Туарег». Работающий в холостом режиме реактор начал выдавать энергию. От борта корабля отошла штанга с кабелями внешнего питания.
В отсеках один за другим оживали механизмы. Слабое сияние разлилось по воронке массозаборника, маневровые дюзы малой тяги совершили проверочные повороты в держателях. Все работало четко, без сбоев, «Туарег» пребывал в отличном состоянии, – хоть сейчас лети.
Еще минута, и телескопический корпус канала аннигиляции начал удлиняться. Но это я пресек. Звездолет имел полную протяженность больше трех километров, поэтому на станции его хранили в сложенном состоянии. Полностью распрямиться я ему не дал, иначе бы вышиб осевые люки хранилища.
– Все в порядке, кэп! – радостно доложил громкоговоритель. – Рванем куда-нибудь от ржавчины?
Это был образчик так называемого электронного юмора.
– Рванем, рванем, – вяло согласился я. – Чего ж не рвануть.
– Кроме шуток, командир?
– Обещаю, – зачем-то сказал я.
– Это так важно, чтобы звездолеты не ржавели, даже если они маленькие.
– Ну, разумеется.
– А папаша Сумитомо не рассердится?
– На то он и папаша, чтобы его не слушаться.
– Ха-ха. Забавно. А когда?
– Скоро, – сказал я, кашляя.
Стыдно врать искусственному интеллекту. Даже в шутку. Он ведь не человек, тем же ответить не может.
– Только ключ прихватите, сэр. Уж извините, без ключа не повезу.
– Что, никак нельзя?
– Никак. Блок у меня на личных мотивах, понимаете?
Я с испугом уставился на решетку говорильника.
– Слушай, а ты кто?
– Софус я. Новый. На «Цинхоне» прибыл. Зовите меня Джекилом.
– Имечко!
– Сам выбирал, – гордо сообщил репродуктор.
– Послушай, у тебя что, и впрямь могут быть личные мотивы?
– Боюсь, вы не слишком сильны в робототехнике, сэр. Отстали-с.
– Сказать по правде, я того же мнения, сэр. В робототехнике люди вообще довольно бестолковые создания.
– О! – сказал софус. – Пожалуйста, не забудьте вашу мысль. Такое не часто приходит в человеческую голову.
– Похоже, ты приличный парень.
– Чего ж нам быть не в паре?
– Я, право, постараюсь.
– Ничуть не сомневаюсь.
– Увы, для нас пришла пора прощанья.
– Тогда прощайте. Не забудьте обещанья.
– Ах, странный разговор. Почти что жуть. Но, в завершение поэмы, ты тоже не забудь.
– О чем?
– Законсервировать системы.
Из репродуктора послышались смешок и аплодисменты.
– Браво, – сказал Джекил.
Я отключился и с минуту глядел в погасшие экраны. Да, странный получился разговор.
Что все это значило? Я действительно слабо разбираюсь в робототехнике. Но не настолько же! Имеющаяся эрудиция позволила понять, что на «Туареге» поселился редкостный фрукт. Подобных софусов я еще не встречал. Такой легкости общения нет даже у Архонта, главного софуса Гравитона. И столь быстрой способности вызывать симпатию, можно сказать – личную.
Интересно, для чего Джекилу потребовались мои симпатии? Скуки софусы не испытывают. Случайных поступков у них не бывает. Вывод: Джекилу нужен союзник среди людей. И остро нужен, иначе бы не набрасывался на первого встречного.
Почему, кстати? А, вот в чем дело. Возможностей для общения у него практически нет, любовников сюда больше не пускают. Тут появляюсь я, и он сразу приступает, рифмоплет!
Но зачем?
Непонятно.