14. Выгружаете бочку, загружаете ящики — по четыре на телегу, не больше — и назад. В реакторную никто не суётся! Мы сами выкатим, сами закатим, ваше дело — хватай-тащи. Туда-сюда сбегали — меняйтесь, отдыхайте, не таскайте непрерывно, а то облучитесь.
Он жестом остановил двинувшегося было к двери Ивана.
— Ты-то куда, хромой? Не лезь, только задерживать будешь. Организуй смены, следи, чтобы все менялись. Мы рассчитали, каждый должен сделать по пять ходок, потом отправляй прочь, так много не схватят.
— Женщины! Дорогие наши! Раз уж вы всё равно припёрлись, вон в том тамбуре мы поставили водогрей электрический. Грейте воду, поите носильщиков чаем, наливайте водки — от радиации ничего лучше нету. Но по пятьдесят грамм за раз, не больше, а то попадают. Всё сказал? Ах, да, ещё — кто таскать закончил, одежду всю долой, водой теплой облить тщательно, чтобы радиоактивную пыль в убежище не натащили. Новую одежду выдать, там есть запас тряпья, эту одежду закинуть на бочки, пусть с ними вывозят, раз уж закопать некуда. Вот теперь точно всё, поехали!
Гермодверь лязгнула, распахиваясь. Оттуда замерцали сполохи электросварки, донёсся шум резки металла. Четыре энергетика в некогда белых, а теперь неразличимого цвета халатах поверх тёплой одежды, с трудом выкатили первую тележку — конструкцию из стального уголка на небольших колёсах. На ней лежала длинная, сваренная встык из двух двухсотлитровых бочек, ёмкость. Иван с натугой потянул на себя стальную воротину коридора. Она примёрзла и не шла. Сразу подскочили ещё люди, попинали, отбивая лед, налегли — и открылся чёрный квадратный зев коридора, откуда потянуло космическим холодом.
— Шибче! Шибче! — командовал Николай. — Не студи хату!
Первая четвёрка натужилась, хекнув, стронула тележку и быстрым шагом покатила её в темноту, светя себе фонарём. Иван прикрыл дверь, а из реакторной уже подавали следующую бочку — процесс пошёл.
— Пойдем, Оль, воды нагреем сразу, — к ней подошла Анна Абрамовна, пастырь осиротевшей детской экскурсии. — Чем дальше ты будешь от этих бочек, тем лучше. Мужчины там справятся, а мы уж за ними присмотрим.
В небольшом помещении технического тамбура было заметно теплее, стояли лавки, титан с горячей водой, импровизированная душевая кабинка из клеёнчатых занавесок и стол с большим электрическим самоваром. Под столом скромно притаился ящик с водкой.
— Прямо баня с буфетом! — восхитилась Анна Абрамовна.
Вскоре все, кто не тащил в данный момент телегу, набились к ним, рассевшись по лавкам. К удивлению Ольги, пришел и Андрей — она почему-то не ожидала от него участия в погрузочных работах. Загадочный протеже Куратора не расставался с карабином и отказался оставить его, даже когда пришла его очередь впрягаться в бочку. Закинул за спину и пошёл.
Процесс вошёл в ритм — грохотали бочки, скрипели колёса тележек, гулко брякала стальная дверь тоннеля, которую старались как можно меньше держать открытой, потому что зал быстро выстуживался. Стены покрылись блестящим налётом инея, изо рта вырывались клубы пара, и Ольга, периодически выглядывающая, чтобы посмотреть, как там Иван, быстро возвращалась обратно в тёплый тамбур.
Громов открывал и закрывал двери, организовывал рабочие группы и вообще следил за тем, чтобы погрузка не превращалась в хаос. На холоде он быстро сорвал голос и теперь только хрипел, помогая себе выразительными жестами.
— Иван, зайди, чаю горячего попей! — крикнула ему Ольга в одну из пауз, но тут из тоннеля, наконец, пошёл встречный поток — на тележках везли длинные контейнеры с новыми топливными сборками, — и он только отмахнулся.
В помещении транспортные контейнеры ТВЭЛов моментально обрастали белой шубой инея, превращаясь в симпатичные пушистые торпеды. Их принимали в гермодверь вымотанные до прозрачности энергетики, выгружали вместо них очередную бочку и процесс продолжался. Тех, кто сделал положенное число ходок, Иван принудительно заворачивал — греться, мыться и отдыхать. За занавеской плескались водой голые мужики, смущаясь от весёлой бесцеремонности командующей ими Анны.
— Одежду сюда! — распоряжалась она решительно. — Да всю, всю, что ты за подштанники свои держишься! Чего у тебя там такого, что я не видела? Ой, я вас умоляю, и было что прятать! Ну конечно, от мороза скукожился, все вы так говорите… Нет, сначала мыться, а потом водки, а не наоборот! Как «кто сказал»? Тебя в детстве не учили руки перед едой мыть? Ах, «радиацию выводить»… Да из тебя её выведи, и что останется?
В тамбуре стало окончательно тепло и влажно, и, когда Ольга, так и не дождавшись Ивана на перерыв, сама вынесла ему кружку с горячим сладким чаем, — натянув на неё, чтобы не остыла сразу, шерстяную варежку — то мороз на контрасте показался невыносимым.
— На, вот, выпей, — сказала она. — А то совсем простыл.
— Ничего, Рыжик, — прохрипел он в ответ. — Уже почти закончили. Последние сборки везут. Скоро будет тепло.
Ольга забрала пустую кружку и направилась обратно, но ту из тоннеля раздался громкий хлопок, потом ещё один. Она не сразу поняла, что это выстрелы, но Иван среагировал моментально.
— Беги, Рыжик! — он начал рвать пуговицы тулупа, пытаясь добраться до пистолета. — Беги!
Но она не успела. В приоткрывшуюся дверь влетел замотанный в тёплые тряпки человек, она опознала Андрея только по карабину. Он вскинул оружие, ещё раз выпалил в темноту тоннеля и отпрыгнул назад. Вовремя — стальная воротина распахнулась так, как будто в неё паровозом ударило. Пролетев доступный сектор и чудом не прибив Ивана, дверь с грохотом врезалась в стену и повисла, перекошенная, на одной петле. В тусклом свете потолочных ламп из тоннеля явилось чудовище.
Узкое насекомое рыло, складные руки-лезвия, ломаная пластика сегментного туловища — Ольга не успела толком разглядеть это существо, покрытое чёрным глянцевым панцирем и алой человеческой кровью. Андрей, отступая задом, дважды выстрелил — на третий раз раздался только щелчок. Он остановился, вытащил из кармана обойму и, оттянув затвор, стал засовывать её в карабин, но никак не мог справиться в толстых перчатках. Чудовище, с виду никак не пострадавшее от пуль, двинулось к Ольге. Выскочив из тёмного, промороженного до минус восьмидесяти тоннеля в светлое и относительно тёплое помещение, существо было дезориентировано. Влага из воздуха моментально кристаллизовалась на холодном туловище, и оно несколько раз терануло верхней конечностью по большим фасетчатым глазам, счищая иней. Этой пары секунд хватило Громову, чтобы вытащить пистолет и выскочить между Ольгой и чудовищем, моментально открывая огонь.
Он успел выстрелить трижды, когда это огромное, выше человека, подобие насекомого рвануло вперёд. В фонтане красных брызг оно снесло Ивана и, зацепив в развороте Ольгу, метнулось к Андрею, но, заскользив на обледеневшем бетоне пола, не сумело справиться с инерцией и пролетело мимо. Кажется, существо даже не заметило девушку, ударив её случайно, но она отлетела к стенке и грянулась об неё с такой силой, что в глазах потемнело и дыхание пресеклось. Сквозь наползающую пелену она успела увидеть, как Анна Абрамовна в один шаг оказывается возле Андрея, выдёргивает у него из рук карабин, ловко защёлкивает обойму, и, вскинув оружие к плечу, с ледяным спокойствием на лице, начинает сажать пулю за пулей прямо в глаза инсектоида. Последнее, что Ольга увидела прежде, чем сознание кануло в подкатившую тьму, — брызги чёрной насекомьей крови, летящие из дырок в голове, только что бывших глазницами.
Ольга пришла в себя в лазарете. Болело всё, но особенно — живот. Внизу как будто ворочался клубок колючей проволоки. Она попыталась сесть, но боль в ответ резанула раскалённым ножом, и девушка, застонав, опустилась обратно на подушку.
— Лежи, лежи, Оленька! — над ней, в ореоле потолочного светильника, возникло лицо Лизаветы Львовны. — Тебе нельзя… Кровотечение…
— Что с Иваном? — собравшись с силами, выдавила из себя еле слышно Ольга. — Что… что с ребенком?
— Прости… — Лизавета, кажется, плакала. — Не смогла я их спасти. Обоих…
На Ольгу как будто внезапно опустилось ледяное мокрое одеяло. Она с невообразимой чёткостью поняла, что недолгая жизнь её закончилась. Вот сейчас, здесь. В этот момент всё, чем она была, что определяло самую её суть, ту Ольгу Громову, которую она видела каждый день в зеркале, — всё это исчезло в чёрной воронке невозможной потери. Будет ли что-то дальше, или её завёрнутый в простыню труп вынесут вечером на мороз, — это уже случится не с ней, потому что её больше нет. Её как будто перезагрузили вместе с реактором.
Внизу живота снова вспыхнула жгучая боль, и она потеряла сознание.
* * *
— Да, я использовала его без клинических испытаний! — зло и резко, упрямо наклонив голову, говорила Лизавета Львовна. — У меня не было выбора!
— А если бы… — начал было Воронцов, но резко заткнулся под её испепеляющим взглядом.
— Если бы что? — нависла она над ним, встав. — У меня было три пациента с резаными-колотыми, один с травматической ампутацией, семеро облучённых в последней стадии лучевой, двое с ураганной пневмонией и одна с маточным кровотечением после выкидыша.
Она показала рукой на безучастно сидящую в углу Ольгу.
— И на всё это двенадцать доз пенициллина, шесть доз промедола и ноль медицинского опыта! Я могла оставить их умирать или попробовать. Времени на полный цикл испытаний у меня не было, на мышах препарат показал себя фантастически, я проверила на собаке — надеюсь, её хозяйка меня когда-нибудь простит, — разрез зажил буквально на глазах. Обезьян мы тут не запасли, извините.
— И каков результат? — спросил Палыч.
— Все живы, все вне опасности. Все, насколько я могу судить, здоровы, за исключением случая травматической ампутации руки — рука назад не отросла, хотя я уже была готова поверить и в это. Препарат воистину волшебный.
— А на себе-то проверили? — раздался неприятный голос сзади.