Куратор бесился, Палыч нервничал, Матвеев мрачнел с каждым запуском.
— Ну как вам это объяснить… — разводил он руками на собрании. — Вот, например, представьте себе Мультиверсум как пачку бумаги. Мы жили на одном таком листе и пытались проковырять дырочку на соседний. Но вместо этого вырвали кусок бумаги, скомкали и… Не знаю, что. Может быть, закинули в пыльный угол, где валяются только такие же бумажные шарики.
— Очень… Э… Художественно, — с кислой миной прокомментировал Куратор.
— В этом случае, наши дела плохи, я правильно понимаю? — уточнил Палыч.
— Да, — кивнул Матвеев, — но я склонен предполагать, что эти шарики, в рамках принятой аналогии, всё-таки лежат на этой пачке бумаги, и мы найдём точку соприкосновения, если не со своим листом, то всё же именно с листом, а не с комочком…
— Точнее, я на это надеюсь, — добавил он, помолчав. — Потому что иначе нам будет плохо.
— Надо же, целый? — удивился Андрей, вытащив очередной термометр. — Двадцать четыре градуса Цельсия. Плюс.
— Не трогайте его, осторожно положите на пол и выходите из рабочей камеры! — скомандовал Матвеев. — Мало ли, что там ещё может быть…
Приборная тележка тоже вернулась невредимой, стрекоча заведённым киноаппаратом. Когда Мигель проявил пленку, она оказалась засвеченной с одного края, но всё равно можно было разобрать, что в свете фонаря тележки широкоугольный объектив запечатлел какое-то тёмное помещение с бетонной стеной и стальной гермодверью.
— Как у нас прям, — сказал с удивлением Палыч.
— Немного похоже, — не согласился Андрей. — Тут дверь другой конструкции, посмотрите, как рычаги расположены. У нас не такие.
Все замолчали, глядя на небольшой киноэкран красного уголка, в котором пришлось собрать внеочередное собрание. Стрекотал проектор, на белой стене подёргивалось чёрно-белое изображение с тёмной засвеченной полосой слева.
— А от чего засветка? — спросил Палыч.
— Да чёрт её знает, товарищ директор, — ответил Мигель. — Может, плёнка была бракованная…
Дело оказалось не в плёнке.
— Температура, давление, содержание кислорода, гравитация — всё в норме, — докладывал Матвеев, — но…
— Что «но»? — спросил Куратор. — Вечно у вас какие-то «но»…
— Радиация, — ответил учёный, — высокая радиация. Двенадцать бэр в минуту.
— Это много?
— Шестьсот бэр считается смертельной дозой. Четыреста пятьдесят — тяжёлая лучевая болезнь.
— То есть, больше получаса там не пробыть? — спросил Андрей.
— Без защитного снаряжения — нет.
— Надо выяснить у энергетиков, — сказал Палыч, — в чём-то же они перегружали реактор?
— О чём мы вообще говорим? — возмутился Куратор. — У нас есть средство, вылечивающее все болезни и даже более того!
— Что «более того»? — спросил Воронцов.
— А, так вы им не рассказали? Для себя приберегли? — неприятным смехом засмеялся Куратор.
Ольгу аж передёрнуло от его голоса.
— Не рассказали что?
— А, неважно, сами разбирайтесь, — с глумливой усмешкой отмахнулся Куратор, — но лучевая болезнь не убивает мгновенно, а у нас есть способ её вылечить.
— Действительно, — вспомнил Воронцов. — Лизавета же откачала наших героических энергетиков. Да вот же, Николай…
— Прекрасно себе почуваю! — кивнул Подопригора. — Як новий!
— Лизавета? — спросил Палыч.
— Препарат не прошёл должных испытаний, — нахмурилась биолог. — И вы же сами мне за это выговаривали. Тогда ситуация была чрезвычайная…
— А сейчас какая? — перебил её Куратор. — Я настаиваю на исследовании. С соблюдением, разумеется, необходимых мер предосторожности.
Препирались долго, но Ольга уже не особо вслушивалась. После выступления Куратора она не сомневалась, что вылазка в прокол неизбежна, и думала только, как обеспечить своё в ней участие.
Однако никаких проблем не возникло. Она сказала «я пойду» — и ей никто не возразил. Никто не стал рассказывать про «не женское дело», про опасность радиации для юного организма, никто не сказал «тебе ещё детей рожать». Она даже немного удивилась. Кажется, после затянувшейся охоты на мантисов, её привыкли воспринимать как командира боевой группы Убежища.
Защитные костюмы сделали на основе тех же «скафандров». Учёные заверили, что металлизированная ткань сама по себе неплохо защитит от альфа- и бета-излучений, замкнутый воздушный цикл убережёт от попадания радиоактивной пыли, а для защиты от гамма-лучей вместо воздушных теплообменников вложили между прошитыми слоями ткани тонкие свинцовые пластины.
— Это только ослабит действие проникающей радиации, — объяснила ей Лизавета. — Столько свинца, чтобы защититься совсем, никто на себе не унесёт. Было полчаса до лучевой — станет сорок пять минут. Примерно, конечно. Вы получите индивидуальные дозиметры ДКП, смотрите на них чаще. Набрали полную шкалу — бегите назад.
Пошли сработанной группой — Ольга, Андрей, Мигель, Анна. В рабочей камере установки построили из натянутой на каркас прорезиненной ткани примитивную камеру дезактивации. Там их возвращения ждали люди в ОЗК со шлангами и щётками.
Дозиметрист помещал в зарядное гнездо похожие на толстые авторучки приборы, поворотом рукоятки выставлял ноль и, вытащив, цеплял им на скафандры.
— Смотрите за шкалой! — предупредил он их.
Шагнуть под арку было страшновато, но на каком-то внешнем, рассудочном уровне. Ледяная пустыня внутри Ольги давно уже заморозила настоящее чувство страха — то, от которого дрожат колени, слабеют руки и выступает холодный пот. Как будто организм забыл, как вырабатывать адреналин. Анне явно приходилось хуже — она то и дело пыталась рефлекторно вытереть пот со лба, хлопая тыльной стороной перчатки по плексигласу шлема. Мигель нервно вертелся и перетаптывался, Андрей стоял спокойно, но был бледноват.
Гудела Установка, вибрировал пол — из рабочей камеры это воспринималось заметно внушительнее, чем из аппаратной.
— Есть прокол! — сказал динамик на стене. — Вперёд, товарищи!
Ольга пошла первой.
Историограф. «Дао УАЗа…»
— Это тот самый УАЗик? — спросил я Андрея, глядя на старый зелёный «козёл» с мягким верхом. Машина слегка подлифтована и стоит на больших зубастых колёсах. — За него ты Сергею должен?
— Ну, прям, должен… Но да, этот. Только он теперь с пустотными резонаторами.
Я заглянул под кузов и увидел капитально закреплённые на раме волноводы и пластины.
— А ничего более… основательного не нашлось?
— Например?
— Ну… не знаю… БТР? Представляешь — БТР с резонаторами! Броня! Пушка! Танк беспредела!
— БТР жрёт топливо, как бизон, не очень надёжный, неповоротливый. И им надо уметь управлять, — сказал рослый мужик средних лет, вытирающий грязные руки ветошью. Я и не заметил, как он подошёл. — А индукционные винтовки всё равно шьют его навылет. И смысл?
Он с сомнением посмотрел на вытертую руку, и, поколебавшись, подал её мне запястьем вперёд.
— Иван Рокотов, здешний главмех.
Теперь я его узнал — мы виделись в тот день, когда я попал в Коммуну. Ну, как «виделись»… У него была повязка на глазах. Так что я видел только пол лица, а он вовсе ничего не видел.
У меня был день открытий — я получил допуск в «Цех номер один». Тупиковый фрагмент, микролокаль, которую специально не стали присоединять. Сюда враг не пройдёт, и шпион не пролезет. Нет солнца, на поверхности минус сто, всё производство упрятано в огромные подземные катакомбы, выстроенные неизвестно кем и зачем. Или известно — но не мне. Мне вообще показали самый краешек — один, хотя и огромный, зал. Где-то дальше хранились главные технологические секреты Коммуны — производство акков, УИНов, хитрых винтовок и бог весть ещё чего.
Иван оказался довольно приятным собеседником и, пока будущую «Тачанку 2» готовили к выезду, пригласил нас в гости. Как я подозреваю, в основном для того, чтобы мы не шлялись по подземельям и не увидели чего-нибудь лишнего. Андрей был этим здорово раздосадован, а я ничего другого и не ожидал. Коммуна параноидальна, но у неё, надо сказать, есть к тому причины.
Оказалось, у него просторная уютная квартира — вот только без окон, потому что под землёй. Здесь я впервые за долгое время увидел настоящую кухню — там хлопотала его жена, симпатичная женщина лет сорока, которая нам искренне обрадовалась.
— Приятно увидеть новые лица, а то живём, как барсуки в берлоге! Сейчас разогрею борщ, покормлю вас…
Вокруг её ног отирался удивительно крупный сиамский кот, недвусмысленно намекая, что кормить надо не только гостей.
У хозяев оказалось двое детей — старшая дочь, Василиса, почти взрослая, и сын — лет восьми. Я удивился, что они живут с ними тут, в изоляции, не ходят в школу.
Иван помрачнел и сказал, что не хочет это обсуждать. Правда, узнав, что мы с ним оба «попаданцы», несколько оттаял.
Андрей почти сразу слинял, а я остался — Иван выставил бутылочку, объяснил, что сам делает какой-то волшебный дистиллят, и что нам, «эспээлам», есть о чём потрындеть. А машину, мол, я и завтра заберу, ничего ей не сделается.
Под бутылку мы разговорились. Он оказался бывший моряк-подводник, специалист по паросиловым и электрическим установкам. Пришёлся тут очень к месту и быстро занял один из ведущих технических постов. Коммуна каждому находит место — кадровый дефицит. Правда, в отличие от меня, он был этим не слишком счастлив.
— Ты видишь фасад, — сказал он, наливая очередную рюмку. — А я чиню спрятанные за ним механизмы. Думаешь, почему дети тут со мной, на вахте, солнца по полгода не видят?
— Не знаю, — искренне ответил я. — Я работаю здесь с детьми, и они мне нравятся. И с твоими бы работал.
— Хорошие там, — он почему-то ткнул пальцем в потолок, — дети?
— Хорошие! — уверенно сказал я. Я был уже прилично пьян, но в этом не сомневался. За детей я готов простить Коммуне многое.
— А почему? — Иван тоже поднабрался, хотя чувствовалось, что опыт и практика у него поболее моих.