Значит, одним мерзавцем меньше станет на свете. Самая работа для специалиста по искоренению нечисти. Просто классический случай. Такого он, пожалуй, «сделал» бы и без гонорара…
Валентин не старался ступать бесшумно, хотя и умел. Наоборот, он даже приглушённо кашлянул у Зайчика за спиной. Тот оглянулся и увидел, что его догоняет аккуратно одетый мужчина лет тридцати. Не бомж, не плохо побритый верзила, встреча с которым на лестнице чревата всякими неприятностями. Отнюдь, отнюдь: сверху спускался симпатичный молодой человек при галстуке и с дипломатом в руках. Типичный преуспевающий служащий из хорошего учреждения.
Того, что его появление не сопровождалось увертюрой замочно-дверного оркестра. Зайчик не заметил. Он был не наблюдателен.
Он даже неуверенно поздоровался с Валентином: мало ли, вдруг новый, не успевший примелькаться жилец?.. Кочетов приветливо ответил и с улыбкой поднёс к губам сигарету:
— Извините, огоньку не найдётся?
Сам он не курил, но знал, что Зайчик без сигарет ни за порог. Человек, доживавший последнюю отпущенную ему минуту, кивнул и запустил руку в брючный карман, разыскивая зажигалку.
Он как раз перешагивал ступеньку, загодя облюбованную Валентином. Она была оббита чуть больше других и щерилась тупыми сколами гнилого бетона. Очень плохая ступенька. Всякий скажет, что на такой лестнице надо под ноги смотреть, а не рыться в карманах…
Зайчик вряд ли успел сообразить, что случилось, и уж точно не понял, что его убивают. Валентину и потребовалось-то на этого пидора недоделанного всего два быстрых движения. Подбить ему ноги, чтобы начал падать назад, да притом не как-нибудь сполз, вцепившись в перила, а завис на мгновение в воздухе и ни за что не схватился. И ещё подправить ладонью, чтобы удар затылком о выщербленную ступеньку оказался достаточно сильным. Звук, с которым Зайчик довершил свой мгновенный полёт, внятно сказал Валентину — дело сделано.
Убийца немного постоял, глядя, как растекается кровь. Надо же убедиться, что Зайчик действительно мёртв, а не просто оглушён приземлением.
Покинуть старый дом таким образом, чтобы даже всевидящие старушки не сопоставили несчастный случай на лестнице с появлением незнакомца, было делом техники. Спустя полчаса Валентин уже садился на «Приморской» в поезд метро. По широкой лестнице, ведущей от эскалатора на перрон, с трудом тащила увесистую тележку пожилая женщина в сбившейся косынке. Народ обтекал её, зло ругаясь и не упуская случая раздражённо толкнуть неуклюжую сумку.
— Дома надо сидеть, а не под ногами путаться, когда все едут…
— Тётка, штаны потеряешь!..
— Женщина, уберите сумку, я уже все чулки об неё!!!
Каждый почему-то вёл себя так, словно привык постоянно ездить в такси и как раз сегодня, по несчастливому стечению обстоятельств, вынужден был воспользоваться метро. Валентин легко отодвинул плечом каких-то молодых мужиков, едва не своротивших злополучную сумку, и подхватил тёткину поклажу за нижний конец:
— Лучше помогли бы, козлы…
«Козлы», естественно, разобиделись. Это вообще очень доходчиво, когда задевают тебя самого. Кочетова сейчас же ткнули кулаком в спину:
— Ты, мать твою так!..
Валентин обернулся. Он мог обоим вышибить мозги, причём так, что мужики и мяукнуть бы не успели. Мог деморализовать двадцатью разными способами, даже и не вступая в физический контакт. Он выбрал беспроигрышный вариант. В его руке возникло ярко-красное удостоверение с двуглавым орлом и короткой грозной аббревиатурой.
— Давно вшей не кормили? — негромко осведомился он, глядя то на одного, то на другого, и его взгляд однозначно соответствовал возможностям, маячившим за удостоверением. — А то мигом устроим…
Кое-кто утверждает, будто тридцать седьмой год давно миновал. Но, конечно, на самом деле это неправда. В чём Кочетов лишний раз и убедился. Мужики позеленели так, что любо-дорого было смотреть, и принялись униженно извиняться. Валентин отпустил их, презрительно мотнув головой, и они исчезли со сверхъестественной быстротой. Ну не положено человеку так мгновенно пропадать из виду на подземной лестнице, по которой навстречу валит толпа!
Валентин снова подхватил тележку за шершавый от пыли металлический край:
— Вам до какой станции ехать-то?..
Сам он вышел из вагона на «Маяковской» и спустился по короткому эскалатору на свою линию. Однако не зря гласит народная мудрость, не рекомендующая вставать с левой ноги: как начнёшь день, так он у тебя и продолжится. У Валентина день начался с Зайчика. Он даже не особенно удивился, увидев рядом с собой на перроне субъекта неопределённого возраста, с темноватым обрюзглым лицом горького пьяницы. Субъект выглядел, да и пахнул, так, словно обитал в общественном туалете. Погода стояла совсем не холодная, но вокзальный бомж явно предпочитал таскать свой круглогодичный гардероб не с собой, а на себе. Наверное, и на эти вшивые засаленные обноски мог посягнуть кто-то ещё более опустившийся. Хотя, кажется, куда уже дальше…
Ну вот зачем ты живёшь, мысленно спросил Валентин, входя в вагон и предпринимая усилия, чтобы не оказаться бок о бок с пропойцей. Неужели и ты нужен кому-то? Кому с тобой хорошо?.. Какой-нибудь такой же мерзкой бомжихе, на которую ни один нормальный мужик взглянуть-то лишний раз не захочет, не то что в койку улечься?..
Он с неприязнью подумал об «Эгиде», которая, как всякое государственное учреждение, по части своих прямых обязанностей проявляла удивительную неповоротливость. Для «Эгиды» он покамест прикончил всего одного злодея. Для дяди Кемаля — троих. А сколько ходит кругом всяческой публики, без которой воздух в Питере чище станет?
Валентин покосился на бомжа, грустно размышлявшего о вечном возле входной двери. Вот уж кого можно сразу в расходную графу. По определению. Что ты хорошего в своей жизни сделал? Да наверняка ни хрена. Ну так почему гораздо более достойные люди должны ещё платить из своего кармана, чтобы для тебя построить ночлежку, а слабоумных ублюдков от пьяной бомжихи, которых ты и знать-то не знаешь, воспитывать и кормить?..
А ведь Валентину хватило бы одного движения, чтобы псевдожизнь жалкого вонючего существа почти безболезненно прервалась. Он МОГ. Мог сделать это хоть прямо здесь, в набитом вагоне. Никто ничего и не поймёт, вот что смешно. Человеку плохо стало, и всё. Пить надо меньше…
Валентин вдруг удивительно остро ощутил, что держит в руках судьбу этого зачуханного бомжа. Равно как и любого другого человека в этом вагоне. Каждый из них продолжал жить только потому, что он, Валентин Кочетов, ещё не измерил его грехов и не нашёл, что они превысили меру. И вон те молодые балбесы в «банданах» с фирменными черепами, и беленькая девица под ручку с носатым кавказцем, и стриженый верзила на сиденье, не желающий замечать, что перед ним стоит женщина с сумкой…
О да!.. Валентин мог выбрать любого. Ощущение власти над чужой жизнью и смертью было хорошо знакомо ему. Но никогда ещё, кажется, он не купался в нём так, как сегодня…
Он МОГ.
Ему было МОЖНО.
В это самое время в пыльный подъезд, похожий на храм давно сбежавших Богов, вошла с улицы молодая женщина с пуделем на поводке. И белый пёсик, только что резвившийся и игравший, вдруг отчаянно ощетинился, а потом истерически, с протяжным подвывом, загавкал. Женщина пугливо вскинула глаза… и увидела тёмные струйки, медленно и тягуче сползавшие по ступенькам.
Потом было много крика и беготни, но покойному Зайчику уже не было никакого дела до суеты вокруг его остывающей плоти. Его дух, более не стесняемый земной оболочкой, постепенно поднимался Туда, где уже нет ни тайн, ни обид. Теперь он видел всё. И прощал всех. Соседа по коммуналке, перед чьими детьми на нём не было никакого греха. Дядю Кемаля, обливавшего его грязью перед своим наёмным убийцей…
И Валентина Кочетова, позволившего себя обмануть.
Бабушка
— Да, Василиса Петровна, вам только большим начальником быть… — Саша Лоскутков восхищённо следил, как хозяйка дома накладывает ему в тарелку дымящуюся манную кашу. — Такой оравой командуете…
Накануне Фаульгаберы категорически оставили его ночевать, и теперь он от души наслаждался жизнью в большой и дружной семье. Взрослые и важная Муська завтракали во вторую смену; четверо Фаульгаберят и Шушуня уже поели и, одевшись, умчались с Драконом на улицу.
— И в загсе у неё под началом все по струночке ходят, — гордо подтвердил Кефирыч. — Кого уж поженит, те про развод и думать не смеют. Одно слово — Василиса Премудрая… Тебя-то, красная девица, когда под венец поведём?
Саша опустил голову и ничего не ответил.
— Как соберётесь, Сашенька — всенепременно к нам, — ласково добавила Василиса Петровна. Мужнина командира она знала уже лет десять. И не уставала повторять своё приглашение.
Лоскутков подумал о Кате. О том, как она стояла на деревянном полу, растрёпанная, с горящими глазами, оторванным рукавом и кровью под носом, но непобеждённая, готовая съесть любого, кто станет оспаривать её место в группе захвата… И ведь съела. Тогдашние сомневавшиеся теперь сами рады были за неё кого угодно сожрать. …О том, как мгновенно влюбились в неё Степашка и Филя — к немалой ревности Пахомова и Багдадского Вора. О том, что он, командир, НИКОГДА ей не сможет сказать…
Правду, наверное, говорят, что у детдомовцев плохо как-то получается с семьями…
— Donner und Doria! Diebesbande![29] Чума и холера!.. — рычал Кефирыч, когда они с Сашей шагали к двухэтажному зданию отделения милиции. — Кто у них там сидит в детской комнате?! Окончательно оборзели?..
Лоскутков мрачно молчал.
Рано утром они начали звонить в это самое отделение. Дозвонились, и дежурный переадресовал их к инспектору детской комнаты, капитану Галкиной Ольге Петровне. Каковая должна была пребывать на своем рабочем месте, выходной день, не выходной.
Но тут пошли чудеса. Для начала телефон в детской комнате оказался с АОНом. Было отчетливо слышно, как он подключается. И всё. Трубку упорно не брали. Даже когда Семён Никифорович решил взять капитана Галкину измором и отсчитал ровно тридцать три звонка. При следующей попытке номер оказался занят.