— Теперь с подругой треплется! — злобно сказал Кефирыч. — Или с любовником. Ох, поймать бы — и солдатам…
Наконец Ольга Петровна наговорилась: гудки опять стали длинными. Наверное, телефон честно надрывался, на полированном столе капитана милиции, высвечивая Фаульгаберовский номер. Этот номер не принадлежал ни начальству, ни родственникам, ни даже знакомым Ольги Петровны. И она спокойно продолжала заниматься тем, чем она там занималась.
Окончательно озверев, Кефирыч с Лоскутковым решили наплевать на современные средства связи и явиться лично. По старинке. Оно как-то надёжней…
К этому времени пятеро мальчишек и собака вернулись домой и столпились у дверей ванной — мыть после улицы руки.
— Ну как дела, Шура? — спросил у найдёныша Лоскутков.
— Здорово, дядя Саша!.. Мы с Драконом… Вы видели, какой у него хвост? Я бы здесь насовсем остался… — Он помолчал. — Только бабушку жалко…
— А как зовут твою бабушку?
— Бабушка Надя. Надежда Борисовна.
— А фамилию знаешь?
— Не-а…
— Эх… — Лоскутков вздохнул. — Ну играй. Найдем твою бабушку.
На двери красовалась табличка: «Капитан милиции О. П. Галкина». Кефирыч хотел немедленно вломиться вовнутрь, но Саша остановил его и вежливо постучал.
— Подождите, я занята, — раздался изнутри женский голос. Приятным его даже при большом желании нельзя было назвать.
Эгидовцы переглянулись и подперли стену. Лоскутков посмотрел на часы. Три минуты… пять, семь, десять… Саша покосился на Семёна Никифоровича и увидел, что у того с лица стали исчезать веснушки. Это был очень плохой признак.
— Всё!.. — рявкнул великан. — Иду убивать!..
Дверь детской комнаты с треском сокрушила какую-то мебель, и взору эгидовцев предстала банальнейшая картина. Ольга Петровна Галкина внимательно вглядывалась в круглое зеркальце на подставке, тщательно наводя макияж.
— Я же сказала, я занята!.. — возмущённо повернулась она к незваным гостям. Со щёк у неё свисали полоски свежей огуречной шкурки. Обалденно полезная, говорят, процедура для кожи.
Кефирыч вдруг садистски заулыбался и выдал:
— Что вы себе позволяете?! — взвилась капитан Галкина. — Я при исполнении нахожусь!
Но Кефирыча было уже не остановить:
— Я не потерплю! — взвизгнула капитан милиции.
— А пошла ты, — спокойно сказал Лоскутков. — Не пугай, пуганые. АОН себе завела, чтобы знать, когда начальство звонит?
Кефирыч скрестил руки на груди и в упор разглядывал покрывшуюся пятнами Ольгу Петровну.
Что-то в тоне и манерах этих людей насторожило капитана Галкину, и основной инстинкт — инстинкт самосохранения — мощно заявил о себе. Она сделала усилие, убрала в стол зеркальце и косметику, и, положив руки в форменных рукавах на крышку стола, напряжённо проговорила:
— Слушаю вас.
Переговоры вёл Лоскутков. Кефирыч стоял молча, но взгляда с женщины не сводил, и капитан Галкина косилась на него, как на готовую ахнуть боеголовку.
— Так… — уже спокойнее сказала она наконец. — Я вас поняла. Буду звонить в Управление.
— Бабушка!.. Бабуленька!!! — завопил Шушуня, увидев на пороге пожилую, бедно одетую женщину. — Баба Надя пришла!..
Надежда Борисовна расплакалась, прижала внука к себе и долго не отпускала.
— Спасибо вам большое… спасибо… — бесконечно повторяла она, то и дело вытирая глаза. — Нашёлся, Господи, а я уж не знала, что думать… Пропал, думаю, наш Шушунечка… звоночек наш… никогда больше мы его не увидим… — И она зарыдала в голос.
Сообща они еле убедили её отпустить внука вместе с фаульгаберятами на улицу — вывести напоследок Дракона. Ей всё казалось, что Шура опять куда-нибудь пропадёт. Удивительное дело, но когда Семён Никифорович дозвонился до Надежды Борисовны Бойко, она разговаривала с ним по-деловому, даже суховато. Зато теперь, когда напряжение миновало…
— Это Саша в метро вашего внука нашёл, — сообщил ей Фаульгабер.
— Да что… — смутился командир группы захвата. — Он мне и про вас рассказал, и про то, как вы его стрелки различать научили…
Это сообщение почему-то заставило Надежду Борисовну в очередной раз прижать к глазам мокрый платок:
— Он такой хороший мальчик, такой славный… А живём — вы себе представить не можете… Каждый день крик, ссоры, скандалы… В доме есть нечего, а ему хоть бы что… Это я про отца его… Я уж дочке — лучше пусть никакого отца не будет, чем такой! Название одно!.. Денег и то… Не в дом, а из дому…
— А дочь ваша..?
Надежда Борисовна только горестно покачала головой.
— Да он с первого дня пил. До свадьбы ещё всё было ясно. А она мне: «Я его перевоспитаю, мама, вот увидишь». Ну, вот и перевоспитала… В кои-то веки с ребенком отправился погулять…
Мужчины молча переглянулись.
— И нет и нет… Мы уже больницы обзванивать, милиции всякие… — продолжала свой рассказ Надежда Борисовна. — Всё без толку… У меня сердце колет, думаю, только приступа не хватало, ещё Верочке со мной хороводиться… И вот посреди ночи является! Мы бросились, а он стоит грязный весь, мятый и — один! Веруша ему: «Где ребёнок?!» А он с оловянными зенками: «Не знаю»…
Надежда Борисовна помолчала. Фирменные пирожки Фаульгаберши нетронутые лежали перед ней на тарелочке.
— Как я на месте его не убила, не знаю. Вера плакать, кричать на него, а он себе в комнату — и спать завалился. А ей с утра на работу… Платят-то им подённо, не выйдет — и денег не будет… Пошла, куда денешься… А тут и вы позвонили…
Орехово — Петербург
Снегирёв помнил: когда он закончил школу, первое сентября лишь через несколько лет сделалось для него обычным днём, открывающим очередной месяц, и навсегда перестало подсознательно быть роковым рубежом. Этот рубеж неотвратимо надвигался сквозь лето, знаменуя не слишком-то желанное начало учебного года. С его контрольными, вызовами на уроках и множеством иных неприятностей… Поэтому Алексей искренне сочувствовал Стаське, которой менее чем через неделю предстояло изображать радостную встречу со школой. Заглянув к Жуковым двадцать четвёртого августа, он узнал, что Стаську собирались везти из Орехова в город, и вызвался съездить за ней сам.
Валерий Александрович не зря был доктором технических наук: план, нарисованный им для Снегирёва, соответствовал местности один к одному. Прибыв на «Ниве» в дачный посёлок, Алексей легко сориентировался и выехал к нужному дому с первой попытки, обойдясь без блужданий и расспросов местного населения.
— Ой, дядя Лёша!.. — обрадовалась Стаська, выбежавшая к калитке встречать знакомый автомобиль. Она была воспитанной девочкой и не стала говорить, что, мол, ну никак не ждала. — Пойдёмте скорее, мы только-только завтракать сели…
Жуковскую «фазенду» Снегирёв оценил ещё по фотографиям. Если он что-нибудь понимал, бревенчатый домик сперва замышлялся как времянка, пускай даже и тёплая, с печью. Потом, когда стало ясно, что соорудить «настоящий» дом сил уже не хватает, на маленький сруб нахлобучили верхний этаж — этакий чердак-переросток. Туда вела внешняя лесенка, мало пригодная для взрослого человека, в особенности для пожилого, полного и неуклюжего. Естественно, там теперь были Стаськины личные апартаменты, и за право ночевать одной наверху постоянно происходили баталии между нею и «бабушкой». Двенадцатилетний человек требовал самостоятельности. «Бабушка» полагала что маленькому ребёнку лучше быть всё время у неё на глазах.
Завтрак происходил между домом и летней кухонькой, под деревянным навесом. Степана Петровича и Ирину Юрьевну Коломейцевых, родителей Нины, Снегирёв узнал сразу — опять же по фотографиям, да и по фамильному сходству. Вторая женщина, на вид — активная начинающая пенсионерка, была ему незнакома. Она сидела в домашнем халате и накинутой сверху синтетической куртке, вернее, даже не сидела, а мостилась на краешке скамейки, словно заскочила всего на минуточку и собиралась бежать обратно домой. Перед ней на столе стояла банка с солёными огурцами. Соседка, определил Алексей. Домашними заготовками обмениваются…
— Доброе утро, — поздоровался он, обращаясь сразу ко всем. Супруги Коломейцевы недоумённо воззрились на чужого мужчину, которого их «внучка» вела за руку, словно он был ей близким приятелем.
— Это дядя Лёша! — радостно объявила им Стаська. — Помните, я рассказывала?
Настороженное выражение мигом растаяло. Ирина Юрьевна устремилась в дом за дополнительной чашкой, а Степан Петрович приподнялся с лавки и крепко пожал ему руку. Из чего Алексей заключил, что «деды» и впрямь были о нём премного наслышаны. Почему-то это взволновало и обрадовало его. Как будто мнение двоих стариков вправду могло для него что-нибудь значить…
— Ну, я побежала, — заторопилась соседка. — А то вовсе стыд потеряла: на два слова, и сижу, и сижу…
— Так сидите на здоровье, Тамарочка, — остановила ее Ирина Юрьевна. — Ещё чайку выпейте…
— Да куда ж чаем наливаться перед дорогой, — засмеялась Тамарочка. — Мой-то нынче опять кататься собрался! Пацан да и только…
Было видно: как бы осуждая на словах «мальчишество» мужа, в действительности она рада была ему потакать.
Забрав огурцы, она удалилась по натоптанной (знать часто в гости ходили) тропинке к соседнему дому. Этот дом едва ли превосходил размерами жуковский, но был в отличие от него, не ветшающей развалюхой, а новенькой нарядной игрушкой. И не подлежало сомнению, что ему сопутствовал тот же эффект, который отличает иномарки от российских машин: при схожести внешних габаритов первые почему-то оказываются существенно просторней.