ил. 178). Опершись на корму, мужчина занес ногу, чтобы взойти на палубу, но вынужден обернуться, чтобы поторопить женщину, схватив ее за запястье. Ее растопыренные пальцы — метафора возгласа. Она медлит. Между тем гребцы вот-вот налягут на весла.
Обе фигуры построены, в принципе, одинаково: на очень высокие широкобедрые ноги, нарисованные сбоку, поставлен почти вровень с передней линией бедер маленький треугольник торса острием вниз; у насаженной на штырек крошечной головы два выступа: поменьше — нос, побольше — подбородок. Сзади линия силуэта переломлена в пояснице, как у кентавров. Те же черты увидели бы мы, если бы любой из гребцов встал и вырос вровень с главными персонажами. Пол мужчины угадываем не по первичному признаку (разглядеть не удается), а по наготе, резкости широкого шага и отсутствию подробностей, которыми женская фигура отличается от лапидарной нормы, являемой, конечно же, телом мужчины. Узкая до пят юбка, украшенная диагональной сеткой, позволяет женщине ступать лишь короткими шажками. Густые волосы откинуты назад и обрезаны ровно по линии плеч наподобие египетского парика.
У мачо, влекущего ее на корабль, нет собственных атрибутов, которые помогли бы понять, кто он такой. Его атрибуты ситуативны: женщина и корабль. Ясон? Но Медея бежала с Ясоном, взяв с собой малолетнего брата, а здесь женщина одна. Тесей? Тогда с кем? — с Ариадной? Еленой? Антиопой? Чтобы получился рассказ о похищении Елены или Антиопы, не хватает друга-Пиритоя. Разгадку дает лучистый обруч в правой руке женщины — первое, на чем задерживается взгляд, если рассматривать роспись слева направо. Это своего рода атрибут Ариадны — венец, которым она освещала Кносский лабиринт, помогая Тесею убить Минотавра[387]. Значит, исключается и возможность видеть здесь похищение Елены Парисом[388].
Итак, лондонский кратер повествует об отплытии Тесея с Крита. Венец — знак того, что дело происходит ночью. Это самый ранний изобразительный рассказ в эллинском искусстве. Художник связал сиюминутный эпизод с прошлым своих героев (достаточно их узнать, как вспоминается убийство Минотавра и предшествовавшие события), так и с тем, что произойдет на Наксосе.
Совершенно иначе увидел Тесея с Ариадной автор сценки на высокой шейке критской ойнохойи 675–640 годов до н. э. из музея в Гераклионе (ил. 179). Тесей, решительно шагнув к Ариадне и сомкнув пальцы на ее подбородке, коснулся ее бедра, она же обеими руками его сдерживает. Оба большеголовые, очень юные. Оба представлены в профиль. Торчат острые носы, радужки огромных продолговатых глаз решительно смещены вперед, шеи высокие, сильные. На Тесее ультракороткая туника, сбоку обнажающая бедро до поясницы, но причинное место прикрывающая. Ариадна, как истинная критянка, — топлес; узкая длинная юбка украшена спереди диагональной сеткой. Локоны по локоть. Ее сопротивление притворно: она улыбается! Изобразив любовную игру, художник изъял сценку из конкретного хронотопа. Разве важно, находятся молодые люди на Крите или на Наксосе? В противоположность эпическому подходу аттического мастера миф побудил критянина к сердечному переживанию.
Ил. 179. Критская ойнохойя из некрополя в Афрати. 675–640 гг. до н. э. Гераклион, Археологический музей. № AE 7961
Ил. 180. Стамнос. 660–650 гг. до н. э. Выс. 52 см. Париж, Лувр. № CA 3837
Популярнейший впоследствии сюжет убийства Тесеем Минотавра первоначально не занимал в искусстве важного места. Одно из древнейших обращений к нему — на реверсе луврского стамноса середины VII века до н. э., найденного близ Селинунта (ил. 180). Тесей — миловидный, отнюдь не атлетического сложения юноша. Он в короткой тунике, сзади подхватывающей ягодицы, спереди не скрывающей пенис. Чем он, пожалуй, мог бы гордиться — так это мощными бедрами и высоким, напоминающим тюрбан головным убором. Выдвинув левую ногу и вдохновенно подняв взор, он дотянулся до Минотаврова рога (который, впрочем, стерся) и отвел наотмашь правую руку с чем-то длинным, толстым, темным (дубиной? мечом?). Поза столь патетична, что противник не очень-то нужен, чтобы убедить всякого в своем геройстве. Кажется, со мной согласны две женщины в длинных хитонах, стоящие позади Тесея и воодушевленно повторяющие его взмах. Уж не они ли пара травести, которыми Тесей подстраховал себя? На них тюрбаны, похожие на бескозырки из‐за сбегающих на шеи локонов.
Минотавр здесь — не страшный зверь, а антропоморфный мутант, сильно уступающий ростом Тесею и тоже светлокожий, что подчеркнуто темной набедренной повязкой. Его нагота — эквивалент беззащитности. Темная голова, понуро свисающая с очень высокой шеи, на которую откинута светлая грива, — не столько бычья, сколько ослиная. Изумленно раскрыт печальный светлый глаз. Отшатнувшись от нападающего, он пытается отвести его руку. Я не чувствую здесь упоения силой и ловкостью героя, убивающего чудовищного людоеда, которое будет характерно для великого множества более поздних изображений критского деяния Тесея.
Спрос на них — афинский, а не всеэллинский — заметно возрос в начале VI века до н. э., когда Солон, апеллируя к осуществленному Тесеем синойкизму, провел законодательную реформу, позволившую всем свободным мужчинам участвовать в работе народного собрания[389]. Это произошло одновременно с расцветом в Афинах чернофигурного стиля вазописи.
На луврской амфоре, расписанной во второй четверти VI века до н. э. аттическим Мастером Кастеллани, Тесей — длинноносый остробородый птицеглазый представитель породы, незадолго до того выведенной Софилом (ил. 181). На короткую тунику героя Мастер набросил шкуру, лапы которой болтаются между ног, раздвинутых в скачке столь стремительном, что зад не поспевает за торсом. Схватив Минотавра за рог, Тесей вот-вот поразит его гигантским мечом. Мнится мне в этом образе юмор, или сам Мастер рисовал Тесея с улыбкой? В механистической маскулинности силуэта всего лишь с несколькими решительно процарапанными линиями я вижу схематизацию, ставшую уже привычной. Значит, к тому времени афиняне настолько освоились со своим пришлым героем, что над его удалью можно было и подшутить? Такое отношение начинает вытеснять мотивы, характеризовавшие его как вполне одушевленное существо, которому могло быть знакомо и раздражение, и любовное влечение, и тщеславие, ярко выраженные в вазописи предшествовавшей поры. Становясь стандартом мужской доблести, образ Тесея расчеловечивается. Отношение художника к нему уже не определяется наивно-непосредственным переживанием мифических коллизий и, кажется, далее сможет проявляться, в основном, в двух вариантах: либо в склонном к гротеску юморе, как у Мастера Кастеллани, либо (ближе к периоду высокой классики) в превращении Тесея в безличное воплощение калокагатийного совершенства. С бородой он расстанется, и его образ будет формироваться как антитеза Гераклу. Тесей моложе, изящнее, проворнее величайшего эллинского героя. Афинские граждане захотят быть не гераклами, а тесеями. Но я слишком далеко заглянул в будущее.
Ил. 181. Мастер Кастеллани. Амфора. 575–550 гг. до н. э. Выс. 33 см. Париж, Лувр. № E 850
Минотавр на амфоре Мастера Кастеллани все еще не перестал быть человеком, но бычье побеждает: огромная голова без лба с вылезшим на темя круглым глазом, широко раздвинутые толстые губы, остро торчащий детородный орган, длинный хвост. Он пытается убежать, но размах его ног короче, чем у Тесея, и тот, развернув к себе голову беглеца, уже не отпустит его. Колени Минотавра подкашиваются[390].
По сторонам замерли в одинаковых позах афинские девушки и юноши, разделенные равными промежутками, как если бы они присутствовали при ритуальном жертвоприношении, а не были свидетелями настоящей, не театральной трагедии. Амбивалентный антропозооморфный облик Минотавра провоцирует меня на мысль, что, помимо политической актуальности, миф о его убийстве напоминал афинянам о переходе от ритуальных человеческих жертвоприношений, злонамеренно приписываемым ими критянам, к закланию жертвенных животных.
Фризообразное расположение росписи всегда располагает художников к повествованию, чего нельзя сказать о тондо. При Писистрате, по-видимому, воображавшем Тесея не просто полисным, а своим личным героем[391], изображения критского подвига Тесея на донышках киликов приобретает вид патриотической пиктограммы, готовой перенестись на реверсы афинских драхм с профилем шлемоблещущей Афины на аверсах.
Ил. 182. Тлесон. Килик. Ок. 550 до н. э. Диаметр 24 см. Толедо, Музей искусств. № 1958.70
Ил. 183. Килик. 550–545 гг. до н. э. Диаметр 19 см. Париж, Лувр. № F 83
Взгляните на хранящийся в Толедо килик, расписанный около 550 года до н. э. афинянином Тлесоном (ил. 182). Нижняя кромка тондо заставляет представить соперников в широком шаге. Тесей с мечом наперевес, а Минотавр — норовя поддеть врага рогом, столкнулись друг с другом. Тесей выше своей жертвы, его безупречно черная фигура, прочерченная только линиями туники и перекинутой через плечо шкуры, массивна, тогда как силуэт Минотавра, покрытый густой насечкой-шерстью, тонально слабее. Изумительно переданы движения их рук. Тесею удается удержать человеко-быка на расстоянии, чтобы избежать удара рога и приготовить меч, а тот, пригнувшись и схватив врага за предплечья, пытается достать его рогом и отвести острие смертоносного клинка. Увы, его отчаянные усилия напрасны. Меч длиннее рога, колено Минотавра опускается.
В тондо маленького луврского килика, расписанного неизвестным мастером в те же годы, Тесей настиг мощного Минотавра, упавшего на колени, и движением заправского забойщика скота задрал его голову, чтобы перерезать горло (