deus ex machina у него получалась бы Медея, в глазах современников совершенно недостойная дарованного ей Герой бессмертия на Элисийских полях, где она станет женой Ахилла[427]. Мораль автора неожиданно меняется: начав с порицания необузданных страстей, он завершает напоминанием, что человек предполагает, а бог располагает.
Против чаянья, многое боги дают:
Не сбывается то, что ты верным считал,
И нежданному боги находят пути;
Таково пережитое нами, —
завершает хор трагедию. Но и финальное вторжение мифа в психологическую драму не могло спасти ее от провала. Ведь в Афинах знали, что Медея не убивала своих детей: коринфяне издавна искупали жертвоприношениями и обрядами древний грех своих предков — убийство детей Медеи у алтаря Геры Акрийи. Эта традиция дожила в Коринфе до римских времен[428].
Неудивительно, что в Аттике не появилось ни ваз, ни скульптурных произведений, которые были бы посвящены Еврипидовой «Медее». Однако по мере приближения к концу V века до н. э. художники всё с большим увлечением придумывали для Медеи роскошные «восточные» наряды, подчеркивая ее варварское происхождение и тем самым выделяя ее среди других персонажей, причем не только в вазописи.
В берлинском Старом музее хранится римская копия императорского времени с мраморного рельефа V века до н. э., которым было украшено некое сооружение на афинском Акрополе[429]. На прямоугольной плите, немного вытянутой в высоту, изображены Медея и дочери Пелия у пресловутого лебета (ил. 207). Известны еще три почти одинаковые римские копии. На одной из них у Пелиады, стоящей справа, в правой руке не лавр, а нож. Но и веточка лавра не освобождает ее от тяжелого раздумья: неужели их отец станет молодым, как эти листочки? Развязка известна по мифу, но не по его скульптурной версии. Что в лебете — баранина или человечина? Откроет ли Медея, легким шагом подошедшая к котлу, коробку с чудодейственным снадобьем? Обманщица бросает на сомневающуюся испытующий взгляд из-под нахмуренной брови. Лицо у Медеи классически-эллинское, однако одета она по-персидски: поверх хитона наброшен плащ-кандыс, на голове малахай с кокошником.
Ил. 207. Медея и Пелиады. Рельеф. Римская копия императорского времени с греческого оригинала ок. 420–410 гг. до н. э. Мрамор, выс. 116 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № SK 925
Ил. 208. Мастер Талоса. Кратер. Ок. 400 г. до н. э. Выс. 75 см. Руво, Национальный археологический музей Ятта. № 36933
Конечно, вазописцам было сподручнее, чем скульпторам, изображать изукрашенные узорами одеяния колхидской волшебницы. На аверсе многофигурного кратера, расписанного в конце V века до н. э. афинским Мастером Талоса, Медея — победительница Талоса, медного человека, которого Гефест подарил критскому царю Миносу, отцу Ариадны (ил. 208).
У него была только одна жила, протянувшаяся от шеи до лодыжек. Эта жила была заткнута медным гвоздем. Охраняя остров, Талос трижды в день обегал его кругом. И в этот раз, увидев подплывающий корабль Арго, он стал бросать в него камнями. Но введенный в обман Медеей, Талос погиб, как говорят некоторые, от волшебного снадобья, которое дала ему Медея и которое ввергло его в безумие[430].
Особенности, которыми Медея отличается от других женских персонажей на этой вазе, могли бы, пожалуй, принадлежать персидской возлюбленной Александра — Роксане: полный овал лица, огромные темные глаза, изящный прямой нос, сочный маленький рот, бурно вьющиеся черные волосы, спадающие на плечи и грудь. Наряд Медеи — «восточный», как и на берлинском «Рельефе Пелиад», но в вазописном варианте головной убор и платье изукрашены с такой неуемной щедростью, что понимаешь: в глазах эллинов избыточная забота об украшении одежды была проявлением варварства. И не сразу отдаешь себе отчет в том, что все эти пальметки и розетки, полосы меандра, звездочки и растительные побеги взяты из эллинского репертуара. Сказочная квазивосточная экзотика на этнографическую подлинность не претендует. Взгляд Медеи устремлен на падающего гомункула, которого подхватывают Диоскуры. Кажется, воля волшебницы такова, что гипнотической силы ее взгляда, без зелий, было бы довольно, чтобы опрокинуть медного человека; чаша на ее ладони — не более чем иконографическая примета. Любопытно, что в центре аверса — не Медея, а Талос, чья механистическая фигура изображена мастерски. Продемонстрировать мастерство, заслуживающее одобрения самого Гефеста, — главное оправдание такого композиционного решения. Тем самым смысловой акцент стоит не на самой спасительнице аргонавтов, а на благом последствии ее волшебства. Однако, рассматривая кратер, не останавливаясь на аверсе, понимаешь, что композиция его — кольцевая, охватывающая обе стороны, включая фигуры под ручками. Следуя слева направо, видим богиню победы Нике под правой ручкой кратера; продолжая обход, доходим до Геры, беседующей с Ясоном. За ним — вторая ручка, под которой изображен «Арго». Правее «Арго» кольцо замкнет Медея, с которой мы начали. Выявляется главный смысл программы — соединение судеб Медеи и Ясона на «Арго». Смысловое ядро кольцевой композиции — «Арго» между фигурами Ясона и Медеи. Вот почему Ясон одет так же пестро, как она. В контрпозиции к ним — Нике. Суммируя, вывожу формулу: Арго + (Ясон + Медея) = Победа. Кстати, еще одна Нике, миниатюрная, витает в воздухе на реверсе рядом с Афиной.
Ил. 209. Мастер Поликоро. Гидрия. Ок. 400 г. до н. э. Выс. 44 см. Поликоро, Национальный археологический музей Сиритид. № 35269
Медеей, улетевшей из Коринфа на колеснице, вазописцы заинтересовались около 400 года до н. э., то есть еще при жизни Еврипида, но не в Аттике, а в Великой Греции — на юге Италии. Может быть, в это время там стали повторно ставить аттические драмы? В луканской вазописи апофеоз Медеи, оттеснивший на периферию судьбу детей и Ясона, стал главным Еврипидовым мотивом.
Самый ранний отголосок «Медеи» Еврипида видим на раннелуканской гидрии, обнаруженной в Поликоро при раскопках гробницы некоего поэта или актера (ил. 209)[431]. Художника назвали Мастером Поликоро. В центре тулова этой гидрии — колесница, которую влекут два могучих, бурно извивающихся царственных змея с бородами и гребнями, напоминающими зубцы корон. Рисунок Медеи сильно поврежден, однако видно, что наряд ее был варварски роскошен. На голове — нечто вроде фригийского колпака. От быстрой езды уши колпака и концы гиматия простерлись горизонтально. Змеи мчат бигу влево, Медея же, схватив правой рукой вожжи и бич, обернулась в сторону, чтобы не упустить из виду устремившегося за ней Ясона. Ветер, сорвав одежды, обнажил несчастного. Он угрожает Медее коротким мечом, выхваченным из ножен. Ничего героического нет в этой большеголовой отнюдь не атлетической фигуре со взлохмаченной шевелюрой и бородой. Невозможно не пожалеть Ясона: хотя бы взглядом широко раскрытых глаз под жалобно опущенными бровями он пытается догнать уносящуюся Медею. На его пути, ниже колесницы, лежат в постели их мальчики. Не заметив кровь под подбородком одного из них, можно было бы принять смерть за сон, если бы не пожилой воспитатель, с искаженным горем лицом и безумно вытаращенными глазами сидящий у изголовья. Опираясь виском на руку, он протягивает другую к мертвому ребенку. Наверху, по сторонам от Медеи, видны Афродита и Эрот, с помощью которых Гера осуществила свой замысел — сделать орудием мести Пелию, пренебрегавшему причитающимися ей ритуалами, не слабодушного Ясона, а «мощную духом» Медею[432].
Может быть, Мастер Поликоро нарисовал убитых детей внизу, потому что в колеснице их было бы плохо видно? Как бы то ни было, это решение позволило ему обогатить сюжет фигурой оплакивающего их воспитателя. Другое существенное отклонение от финала Еврипидовой «Медеи» — змеи, мчащие колесницу. Еврипид не указал, какие фантастические существа влекут колесницу. Его Медея говорит Ясону:
А в руки я тебе не дамся, нет:
От вражьих рук защитой — колесница,
Что Гелий мне послал, отец отца[433].
Ил. 210. Мастер Поликоро. Кратер. Ок. 390 г. до н. э. Выс. 51 см. Кливленд, Художественный музей. № 1991.1
Иннокентий Анненский в своем переводе убрал этот фрагмент, заменив сочиненной им самим репликой: «Появляется колесница, запряженная драконами. В ней Медея с телами детей». Возможно, Мастер придумал змей по аналогии с колесницей Гекаты в мифе об омоложении Эсона.
Ярчайший апофеоз Медеи представлен на аверсе кратера, находящегося в Кливленде (ил. 210). Мастер Поликоро расписал эту вазу около 390 года до н. э. В сравнении с золотистым сиянием двух змей, запряженных в колесницу Гелиоса, все остальное здесь, даже сама Медея, — тени. Надменно подняв головы с петушиными гребешками и двухконечными бородками, тремя толстыми спиралями извиваясь, змеи вместе с колесницей оставляют позади себя «солнца контур старинный, золотой, огневой», из которого торчат во все стороны многочисленные кинжально-острые лучи. Уж не навело ли Мастера на изображение небесного чуда впечатление от солнечного затмения? Но эти лучи — не только люминозное небесное явление. Они безоговорочно отрицают земной порядок вещей. Мастер Поликоро создал зримый эквивалент финала Еврипидовой трагедии.
Медея — великолепный возничий. Она стоит на биге, не держась за облучок, слегка согнув колени и наклонив корпус вперед. Поводья в обеих руках, длинный хлыст в правой. На ней высокая тиара с загибающимся вперед гребнем, составленная как бы из двух морских раковин. Толстые жгуты, как змейки, разлетаются в стороны от тиары. Волнуется хитон, украшенный тройчатыми точками и препоясанный широким золотым поясом. Развевается вышитая мантия с рукавами, плотно охватывающими предплечья ромбическим орнаментом. Лицо у Медеи мужественное. Невидящий взгляд широко раскрытых глаз направлен на Ясона, полуодетым выбежавшего навстречу и в бессилии посылающего проклятье: