Ил. 247. Мастер Стирки. Гидрия. 430–420 гг. до н. э. Выс. 30 см. Нью-Йорк, Музей Метрополитен. № 19.192.86
Счастливую возможность увидеть Елену не с похитителями или влюбленными, а в обыденной обстановке спартанского царского дома подарил своим современникам афинский Мастер Стирки — дока в женских делах, украсивший множество ваз, предназначенных для свадебных ритуалов. В 420‐х годах до н. э. он поместил на тулово гидрии, попавшей в Музей Метрополитен, сцену, которую можно назвать «Портретом Елены с Диоскурами» (ил. 247). Елена сидит с непокрытой головой, в легком хитоне без рукавов и гиматии, спущенном на ноги, а перед нею опустился на корточки, надевая сандалию на изящную стопу госпожи, слуга-Эрот с высоко поднятыми крыльями, совсем еще мальчик. Склонив голову, она следит за его действиями. Профиль Елены — образец строгой красоты, к формированию которой в вазописи в свое время приложил руку Полигнот. Коротко подстриженные вьющиеся волосы обрамляют высокий лоб, скрывают ухо, а на затылке нависают пушистой массой над открытой шеей. Линия лба и носа чуточку вогнута. Строг взгляд из-под стрелки брови. Нос деликатно выступает над высоко поднятым ртом. Подбородок нежнее, чем рисовал Полигнот. Грудь под хитоном очерчена мягко. Прекрасны руки. Левая спокойно опущена на опору, так что видна немного сверху игра изнеженных пальцев: отставленный мизинец, сомкнутые указательный со средним, отделенным от безымянного складочкой гиматия. Над Еленой висит венок. Ее юные братья с парой копий у каждого стоят по сторонам, одетые охотниками.
Эрот, который до сих пор персонифицировал влюбчивость Елены как посланник немилосердной к ней Афродиты, здесь впервые превращен в атрибут самой Елены, символизирующий ее способность вызывать любовь в мужчинах, не прилагая для этого ни малейшего усилия, — просто благодаря их чувствительности к ее красоте. Тем самым в глазах мужчин Елена начинает сближаться с Афродитой. В вазописи эта тенденция приведет к полной их неразличимости, как на приземистом эрмитажном лекифе, расписанном между 380 и 360 годами до н. э. Мастером Елены. Похищение Елены Парисом представлено здесь как ее апофеоз (ил. 248). Она кажется обнаженной, хотя первоначально на ней был хитон, изображенный касаниями кисти (ныне отслоившимися)[488], столь прозрачными, что ее тело было еще желаннее. Она стоит в обнимку со своим троянским царевичем на позолоченной колеснице, как реплика ожившей статуи Афродиты, мимо которой Парис проедет к Гермесу, действующему кадуцеем, как нынешний уличный регулировщик. Над Еленой с Парисом порхают Эроты, а позади им желают доброго пути Диоскуры.
Ил. 248. Мастер Елены. Лекиф. 380–360 гг. до н. э. Санкт-Петербург, Государственный Эрмитаж. № St.1929
Мне кажется немаловажным, что сближение Елены с Афродитой, которое в дальнейшем станет лейтмотивом ее жизни в эллинской вазописи, началось в тяжелые для Афин годы Пелопоннесской войны. Любовь призвана спасти мир. Однако способы спасения мира у Афродиты и Елены разные. Афродита, как я пытался показать, спасла афинское общество от распада, поддерживая репродуктивную способность афинских семей. Елена же открыла афинским гражданам глаза на красоту их Елен.
Ахилл
Арриан в представленном императору Адриану отчете о плавании по Понту Эвксинскому упоминает остров Левка (то есть Белый, ныне Змеиный) против устья Дуная: «Есть предание, что его подняла [со дна моря] Фетида для своего сына и что на нем живет Ахилл. На острове есть храм Ахилла с его статуей древней работы». Довольно подробное деловитое описание Арриан неожиданно завершает признанием, отнюдь не необходимым в сочинениях такого рода:
Я считаю Ахилла героем предпочтительно перед другими, основываясь на благородстве его происхождения, красоте, душевной силе, удалении из здешнего мира в молодых летах, прославляющей его поэзии Гомера и постоянстве в любви и дружбе, дошедшем до того, что он решился даже умереть после смерти своего любимца[489].
Через тысячу восемьсот лет Арриану вторил Фридрих Юнгер: Ахилл —
любимчик Гомера, который изображает его не только страшным, неукротимым и непреклонным, но и нежным, гостеприимным и прямодушным. Он великодушен и свободолюбив, и поэтому в общении с ним нет ничего подавляющего и унижающего; его вид заставляет радоваться и ликовать даже самого ничтожного человека, давая ему возможность дышать свободно. В нем ярко, мощно и победоносно проявляется его природное благородство[490].
Портрет героя дополняет Виктор Ярхо: Ахилл
знает, что ему суждена короткая жизнь, и стремится прожить ее так, чтобы слава о его беспримерной доблести сохранилась навеки у потомков. Поэтому, хотя судьба Елены и Менелая интересует его крайне мало, Ахилл принимает участие в Троянской войне, предпочитая героическую долю долгой, но бесславной жизни. Ахилл очень чувствителен в вопросах чести; поведение Агамемнона, отнявшего у Ахилла Брисеиду, присужденную ему в качестве почетной добычи, вызывает яростный гнев Ахилла, и только вмешательство богини Афины предотвращает кровопролитие среди ахейских вождей[491].
Среди ахейских героев, сражавшихся с троянцами, никто не может сравниться с Ахиллом разнообразием качеств, какими наделил его Гомер. Доблесть героя он выпукло оттенил вспыльчивостью, беспощадностью к врагам, жестокостью. Какое бы проявление его натуры ни взять, они всегда предельно интенсивны. Возникает явленный в наглядных примерах идеальный образ воина-аристократа.
Под поверхностью этих характеристик скрывается тема «Ахилл и смерть», существеннейшее значение которой для понимания того, кем был Ахилл не в эпосе, а в мифической праистории, выявлено Вольфгангом Шадевальдтом, подчеркнувшим, что Ахилл, в отличие от других героев «Илиады», живет прежде всего «в сознании своей смерти». Вот эпизоды, проливающие свет на эту тему: смерть предсказывает Ахиллу его конь Ксанф; в битве с потоками Ахилл неоднократно размышляет о собственной смерти; умирающий Гектор пророчит Ахиллу смерть, и тот готов принять ее от богов; явившийся во сне Патрокл тоже предсказывает ему смерть, и, как при погребении друга «все… служит Смерти, так и мысли Ахилла в заботах о мертвом заняты собственной смертью»[492]. Через несколько лет Хильдебрехт Хоммель, изучив все письменные материалы, имеющие отношение к этой теме, нашел свидетельства «раздвоения образа Ахилла на бога и героя — раздвоения, с которым греки должны были справляться начиная с гомеровского времени». Его вывод: Ахилл «по своему происхождению был божеством мертвых», и в качестве такового почитался на Черном море[493]. Помните упоминание Арриана о храме Ахилла на острове Левке? Касаясь этой темы, Нина Брагинская пишет:
После исследований, обобщенных и продолженных в сравнительно недавней работе Х. Хоммеля, мифологическая роль Ахилла как бога мертвых и царя преисподней может считаться доказанной. Нам хотелось бы здесь указать только на стаи птиц — служителей (как и мирмидонцы) Ахилла в его святилище на острове Левке, отождествлявшемся в древности с обителью мертвых Островом блаженных. Источники называют разных птиц, но подчеркивают, как правило, их белизну (чайки, аисты и т. д.). Птица как образ души — мифологическая универсалия, хорошо известная и для Греции[494].
Ахилл и сам при встрече с Одиссеем, спустившимся в Аид, называет себя «царем мертвецов»[495].
Образ Ахилла — воина среди других воинов, ахейских и троянских, — трудная проблема для художников. Оружие и доспехи у сражающихся, в общем, одинаковы. В поединках и битвах (а в эллинском искусстве битва — почти всегда серия синхронных единоборств без метательных видов оружия) коринфские шлемы почти полностью скрывают лица, так что видны только нос, глаз, борода и пряди волос, выбившиеся из-под шлема сзади. Мысль о мощном опытном воине так прочно ассоциировалась с фигурой мужчины во цвете лет, что в течение долгого времени Ахилла изображали таким же бородатым, как других героев, годившихся ему в отцы. Приходится согласиться с автором статьи полуторавековой давности, скрывавшимся под инициалами «А. П.»: на большинстве ваз личность Ахилла
не достигла еще своей собственной, лишь ей свойственной, характеристики: все лица похожи друг на друга и изменяются только по стилям. Искусство поэтому не довольствуется здесь, для определения личности, внешними атрибутами, но в младенческой наивности просто пишет подле каждой фигуры имя лица, которое она должна представлять. Только на вазах лучшего стиля появляется не только характеристика внешняя, заключающаяся преимущественно в обработке волос, но даже особенность черт лица и выражения[496].
Пожалуй, единственная примета, благодаря которой Ахилла можно с первого взгляда отличить от соперников, очень на него похожих, — как правило, он находится слева и смотрит направо. Такова типичная позиция победителя в изображениях единоборств: поскольку щит у воинов — в левой руке, фигура того, кто слева, видна целиком, поэтому взмах или разящий удар его правой руки выглядит внушительно; соперник же в значительной степени скрыт щитом, и, даже если он бесстрашно нападает, все равно кажется, что он защищается и, в конце концов, упустит победу.
Едва ли не первое появление Ахилла в вазописи — на шейке большого погребального «мелосского» кратера, того самого, на тулове которого Аполлон встречается