а (ил. 255). Величайший воин Эллады так юн и миловиден, словно дело происходит не под Троей, а на Скиросе, где он до разоблачения Одиссеем, которому надо было заполучить его в ахейское войско, скрывался по воле Фетиды среди служанок Деидамии — дочери Ликомеда. Лишь крохотный, едва видный за складочками хитона пенис выдает истинный пол прелестной сестры милосердия. Пропорции заботливо склоненного профиля близки к идеалу высокой классики, однако опушенный ресницами большой внимательный глаз, тонко обрисованные лепестки губ и нежный подбородок вносят андрогинную нотку. Черточка над уголком рта говорит об улыбчивости обладателя пухлых щек. Изысканно украшенный чешуйчатый шлем и более крупная чешуя панциря, из-под которого на груди, на плечах, на бедрах выпущены складки тончайшего хитона, оттеняют незатронутую линиями мускулатуры юную плоть.
Ил. 255. Мастер Сосия. Килик. Ок. 500 г. до н. э. Диаметр 32 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2278
Патрокл же — сама мужественность, при том, что он мельче своего юного друга. За спиной у него колчан, и он тоже в доспехах поверх тонкого хитона. Тощий и жилистый, с усами и жидкой бородкой, он сидит враскорячку, обратив корпус к пьющему из этого килика симпосиасту и показывая из-под густой растительности член впятеро объемистее Ахиллова. Упершись ногой в границу тондо за спиной Ахилла, он отвернулся от друга, пытаясь скрыть нестерпимую боль. Благодаря этому мы видим его холерический сухощавый профиль под колпаком, напоминающим кипу: нос с горбинкой и немного вытянутым кончиком, страдальчески расширенный глаз и морщинки близ уголка рта, зримо передающие скрежет оскаленных зубов. Источник боли — рана, которую Ахилл перевязывает бинтом белым, как зубы раненого. Виновница страданий — стрела, косо воткнутая в узкую ступеньку, приподнятую над нижним сегментом тондо.
Сочетание бокового и фронтального ракурсов, пересечения рук и ног, расположение героев на специально созданном для них подиуме, — это похоже скорее на изображение скульптурной группы, чем на зарисовку бытовой сценки. Питейное назначение сосуда побуждает меня задать вопрос: уж не пародию ли на знаменитых друзей создал Сосий на радость симпосиастам?
…Когда Гермес ночью незаметно для мирмидонской стражи провел Приама в лагерь Ахилла с дарами для выкупа тела Гектора, там еще не был убран стол после ужина.
В ставку великий Приам незамечен вошел и, приблизясь,
Обнял колени Ахилла и стал целовать ему руки.
Ахилл тронут мольбой старца, упомянувшего Пелея, который надеется на возвращение сына из-под Трои.
Оба заплакали громко, в душе о своих вспоминая:
Старец — о Гекторе храбром, у ног Ахиллеса простертый,
Царь Ахиллес — об отце и возлюбленном друге Патрокле.
И раздавались по дому рыданья и вздохи обоих.
После ж того, как Ахилл богоравный насытился плачем
И отлетело унынье от храброго сердца героя,
С трона вскочил он поспешно и за руку поднял Приама[511].
Так начинается в «Илиаде» встреча Ахилла с Приамом, которая завершится согласием Ахилла втайне от Агамемнона принять выкуп и отдать Приаму труп Гектора, потому что он понял, что это желанно богам.
Ил. 256. Мастер Брига. Скифос. Ок. 480 г. до н. э. Выс. 25 см. Вена, Музей истории искусств. № 3710
Я цитирую Гомера, чтобы посмотреть, как около 480 года до н. э. эту встречу изобразил Мастер Брига на аверсе скифоса, находящегося в венском Музее истории искусств (ил. 256). Сцена заслуживает внимания хотя бы уже потому, что Мастер приблизил облик Ахилла к тому типу, который в недалеком будущем станет общепринятым. Это удалось благодаря смещению интереса с главной эпической роли Ахилла — быть непобедимым в бою — на эпизодическую роль могучего владыки, который у себя дома, за трапезой, милостиво принимает несчастного царя Трои.
Мастер решил не сажать Ахилла на «искусно украшенный трон, им покинутый раньше, к задней стене прислоненный»[512]. Это вынудило бы его либо заполнять всю остальную часть аверса вазы изображением Приама и слуг, несущих выкуп, либо вводить воинов из окружения Ахилла, не связанных с существом дела. К тому же пришлось бы отказаться от важной для сюжета незаметности появления Приама в ставке Ахилла. Вместо этого Мастер использует указания Гомера на то, что Ахилл в этот час ужинал и что, распорядившись о принятии выкупа и выдаче тела Гектора, он предложил Приаму «припомнить о пище»[513]. Значит, можно изобразить Ахилла полулежащим на клине перед трапедзой с едой. Лежа, Ахилл ничуть не поступается превосходством над Приамом, однако демонстрирует его тактично: если бы оба они стояли рядом, Приам, едва достигающий подмышки Ахилла, казался бы жалким. Следуя Гомеру буквально, было бы невозможно показать причину его прихода к Ахиллу, ибо последний опасался,
что старец, при виде дитяти,
Гнева не сдержит в печальной душе и что сам, разъяренный,
Он умертвит старика[514].
Мастер рисует труп Гектора распростертым под ложем Ахилла. Сильное противопоставление победителя и побежденного! При этом Гектора видим мы, но не Приам. Ужин длится, поэтому в руки Ахилла можно вложить кусок мяса и нож. Уходит мотив целования рук и восстанавливается достоинство Приама, которым у Гомера он поступается, сокрушенный горем. Вместе с тем Приам приближается не к изголовью Ахилла (что было бы необходимо для целования рук убийцы сына), а к изножью, демонстрируя покорность воле Ахилла. Чтобы показать, что Приам поначалу не замечен, введена фигурка виночерпия, к которому Ахилл обернулся. При буквальном следовании тексту такой мотив был бы невозможен, потому что трон Ахилла у Гомера прислонен к задней стене. Искусные украшения трона Мастер перенес на клин. Представьте сцену на скифосе зеркально — и вы убедитесь, что, окажись виночерпий слева, возникло бы нелепое впечатление, будто между ним и Ахиллом происходит разговор, связанный с появлением Приама. Итак, сцена поделена на две равные части: Приам, входящий со слугами, несущими выкуп, занимают левую половину, а Ахилл, труп Гектора и виночерпий — правую. Перед нами шедевр изобразительного повествования, смысловая ясность и эмоциональная сила которого достигнуты разумными отклонениями от описания сцены в «Илиаде».
Ахилл у Мастера Брига молод, но не чрезмерно, как на килике Мастера Сосия. Прямая линия лба и внушительного, но не сильно выступающего носа почти отвесна. Пропорция нижней части лица классическая: расстояние от рта до носа втрое меньше, чем до кончика подбородка. Ухо крохотное. Пушистые волосы нависают надо лбом, тонкие волнистые прядки свисают с виска до уровня рта, шея сзади обнажена благодаря тому, что густые длинные волосы подняты на затылок и перехвачены увенчивающей голову красивой лентой. Хитон Ахилла висит над изголовьем вместе с мечом в ножнах. Гиматий, с элегантной небрежностью наброшенный на плечо, опирающееся на подушку, опущен ниже пупка, обнажая мощный гибкий торс с тщательно очерченной мускулатурой. Мягкими поперечными складками он окутывает ноги — вытянутую правую и непринужденно поджатую левую.
Если принять во внимание, что идет двенадцатый день с момента гибели Гектора, проникновение Приама в лагерь Ахилла с помощью Гермеса заставляет вспомнить о мифологической роли Ахилла как царя преисподней. Ночное свидание можно воспринимать как перенесенный эпосом на землю спуск Приама в преисподнюю и выкуп чудесно-нетленного тела Гектора для совершения погребальных ритуалов, подобающих великому герою.
В 480–460‐х годах до н. э. появилось много ваз с изображениями Ахилла, который, в досаде от того, что ему пришлось отдать Агамемнону Брисеиду, отказался выходить на поле боя, а после гибели Патрокла погрузился в глубокую печаль.
На килике из Британского музея, расписанном около 480 года до н. э. Мастером Брисеиды, Ахилл сидит под тентом, закутавшись с головой в гиматий (ил. 257). Такими часто изображали отроков перед учителями в гимнасиях. Выглядывает лишь часть безупречно правильного юного профиля под спущенными на лоб густыми волнистыми волосами. Миндалевидный глаз уставился вслед Брисеиде, которую увели на левый край сцены. Высунув из-под гиматия руку, Ахилл горестно схватился за голову. Над ним висит ненужный коринфский шлем. На противоположной стороне килика Брисеиду возвращают. Там есть Агамемнон, но нет Ахилла, возможно потому, что радость обретения наложницы была бы несовместима с достоинством великого воина, а может быть, из‐за трудности изображения бурного переживания.
Ил. 257. Мастер Брисеиды. Килик. Ок. 480 г. до н. э. Диаметр 30 см. Лондон, Британский музей. № 1843,1103.92
Не знай я, что под этим тентом сидит Ахилл, я принял бы его за молодую женщину приятной наружности, переживающую некое несчастье. Вспомним, что в свое время изображение Ахилла и Эанта, слишком увлеченных настольной игрой, могло служить поучительным предупреждением о губительных последствиях беспечности. Так не являлась ли сцена, изображенная Мастером Брисеиды в пору вторжения персов, дидактическим упреком Ахиллу в не подобающем воину погружении в личные переживания? Таким намерением можно было бы объяснить его странное женоподобие.
Но вот персы изгнаны, однако на луврском килике, расписанном в 470‐х годах до н. э. Мастером из Тарквиний, и на других вазах той поры мы видим Ахилла, укрывшегося гиматием в присутствии Феникса и Одиссея, пришедших к нему с просьбой смирить гнев на милость ради спасения ахейцев от катастрофического поражения (ил. 258). В «Илиаде» они застают его «услаждающим душу звонкою цитрой» и напевающим «о славе героев»