[782]. Неистовство и буйство, охватывавшее уже не только юношей, но и женщин, которые прежде не решались на большее, чем дивиться пляске, не переступая порога, сильно возбуждало воображение художников, изображавших комос.
Ил. 356. Мастер, работавший в манере Мастера KX. Килик. 580–570 гг. до н. э. Диаметр 21 см. Нью-Йорк, Музей Метрополитен. № 22.139.22
Около 580–570 годов до н. э. аттическому вазописцу, работавшему в манере Мастера KX, понадобилось всего три фигуры, чтобы представить комос на аверсе небольшого килика, находящегося в Музее Метрополитен (ил. 356). Две фигуры сближаются, третья предоставлена самой себе. У каждой — свой силуэт, так жадно вторгающийся в пространство, что четвертой фигуре тут не место. За кажущимся разнобоем контуров скрыт ясный алгоритм: изображены три момента одного скачка. Правая фигура отталкивается от земли — средняя только что приземлилась — левая, встав твердо, подтягивает ногу для скачка. Все три фигуры черные, в длинноносых бородатых масках. Может показаться, что перед нами трое комастов. Однако тут только два мужчины с накладными женскими бюстами, а слева — женщина в трико, скрывающем грудь и якобы маскирующем пенис. Наклон ее головы и вытянутая к партнеру рука таят подвох: простодушно воображая, что его примут за мужеподобную женщину, он тянет руку к мнимому комасту. Чтобы не обманулись и симпосиасты, Мастер нарисовал женщину в профиль: видна выпуклость груди и ничто не топорщится пониже живота.
Ил. 357. Мастер Группы Гульельми. Амфора. Ок. 560 г. до н. э. Выс. 41 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № 1432
Иначе подошел к делу Мастер Группы Гульельми, изображая комос на мюнхенской амфоре примерно 560 года до н. э. На аверсе — шестеро мужчин и четыре женщины (ил. 357). Некоторые мужчины и здесь с накладными бюстами, но три женщины сверкают голыми телесами. В тесноте разгораются страсти. Удалец подсадил на бедра подружку, задравшую ноги выше его плеч. Другие подставляют зады. В тесноте силуэты совмещаются. Мужчина в центре, высоко подскочив, оседлал женщину, весело обернувшуюся. Четвертая женщина, в коротком красном хитоне, озираясь и патетически приставив пальцы ко лбу, кидается вправо, где ее, однако, встречает молодец с чашей вина. Выпивки хватает: два кратера стоят на земле. Бессмысленные вереницы букв, вставленных в узкие промежутки, надо не понимать, а озвучивать, — и тогда в ушах возникает шум. Как ни удивительно, здесь нет воздетых фаллов. Есть они, притом размера, каким могли бы гордиться сатиры, только на реверсе, где среди семерых мужчин нет ни одной женщины.
Было бы неверно видеть в этих сценках документальные свидетельства непотребств комастов на афинских улицах. У вазописца нет иных средств для передачи жаркой радости праздника, кроме предельной выразительности каждого элемента изображения. Картина получается невероятная, но убедительная. В этом художники архаики превзошли мастеров краснофигурной вазописи, которые, однако, могли компенсировать остроумием слабый эмоциональный накал изображения.
Ил. 358. Мастер, работавший в манере Мастера Эвергида. Килик. 520–510 гг. до н. э. Диаметр 20 см. Париж. Лувр. № G 98
Ил. 359. Дурис. Килик. 480–470 гг. до н. э. Диаметр 33 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2289
Бросьте, например, взгляд на тондо маленького луврского килика, расписанного между 520 и 510 годами до н. э. в манере аттического Мастера Эвергида (ил. 358). Молодого комаста, весело подбежавшего к кратеру, чтобы наполнить киафом опорожненный килик, Мастер повернул к нам на три четверти спиной лишь для того, чтобы там, где мог бы быть виден пенис, из‐за контура фигуры торчал краешек килика. Мило, но не более того.
Дурис, расписывая в 470‐х годах до н. э. килик, ныне хранящийся в Берлине, предпочел заинтриговать симпосиастов намеком. Снаружи он изобразил по всему периметру комос. Одиннадцать элегантных бородачей во цвете лет, в разной степени обнаженных, движутся под звуки авлоса со скифосами и киликами в руках так плавно, что красивые складки гиматиев едва колышутся. Похоже на замедленную киносъемку. Все благопристойно и на дне килика. Прелестная молодая женщина, усевшись на клисмос и поставив ногу на специальную подставку, прядет пурпурную шерсть (ил. 359). К ней подошла красавица постарше. Подбоченившись, приподняв краешек гиматия и доверительно немного наклонившись, отчего под складками хитона вырисовался великолепный бюст, она что-то говорит пряхе. Что именно — написано по внутреннему краю тондо: «Мальчик красивый». Ее реплика побуждает связать внутренний сюжет росписи с внешним. Не предлагает ли Дурис заглянуть в публичный дом, порнейон, работница которого, порнэ, чтобы и время ожидания клиентов умножало доход содержательницы заведения, занята побочным заработком[783], и не сообщает ли ей сводница о ком-то из мужчин, танцующих на улице? В пользу этого предположения свидетельствует короткая стрижка обеих. Но, может быть, перед нами гетеры? Это предположение основано на описании Феокритом в Идиллии II («Колдунья») жестоких любовных терзаний Симайты, надеющейся вернуть возлюбленного магическими средствами[784]:
Где же это лавр у меня? Фестилида! А где ж мои зелья?
Кубок теперь обмотай поплотнее ты шерстью пурпурной[785].
Из художников-краснофигуристов только Евфимиду удалось выразить стихийную мощь комоса не хуже, чем мастерам чернофигурного стиля. Достиг он этого около 500 года до н. э. на мюнхенской амфоре, прославленной не только росписью, но и надписью: «Евфимид расписал, как Евфроний никогда бы»[786]. На аверсе амфоры Приам и Гекуба провожают в бой Гектора. Предвестью смерти героя противопоставлен на реверсе комос. Как и вазописец, работавший в манере Мастера KX (ил. 356, с. 596), Евфимид ограничился тремя фигурами, но у него все мужчины. Они без масок, в венках. Гиматии сползли на руки, изрядно оголив тела (ил. 360).
Ил. 360. Евфимид. Амфора. 510–500. Выс. 60 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № J 378
Глядя на толстяка в центре, я думаю о грации полных людей, о невесомом атектоничном великолепии кучевых облаков, облака же, как известно, бывают в штанах и без оных. Ноги несут толстяка вправо. Вдруг он осознаёт, что мгновением раньше промелькнул в чьей-то руке канфар. Хоть бы глоточек! Он оборачивается. Левой рукой надо не уронить гиматий, в правой — палка. Евфимид разыгрывает пантомиму. Палка спрашивает: «Не поделишься?» — «Попляши — дам; нет — катись подальше!», — отвечает фаскеломой комаст. К затее подключается второй, преградив толстяку путь. Притоптывают: «Ну-ка, приятель, канфар не пуст!»
Чтобы перенести вес тела на опорную ногу, толстяк будет вынужден повернуться вокруг оси. Поэкспериментировав с собой, вы убедитесь, что Евфимид решился повернуть героя спиной к зрителю не оригинальности ради, а потому, что только так можно было создать вращательный импульс и заставить толстяка жестикулировать палкой, не перечеркивая лицо. Кружась, человек включается в комос. Венок на голове героя — знак того, что затея озорникам удастся.
Как становятся комастами — тема этой композиции. Включив неумеху в бесшабашное веселье беззлобно-ехидных приятелей, Евфимид раздвинул эмоциональный диапазон комоса, увенчал смехом телесную природу разгула. Предвосхищая Мирона, он доводит движение до предельной точки, чтобы накопленная энергия вырвалась кинетическим взрывом.
Ил. 361. Мастер Амазиса. Котила. Ок. 550 г. до н. э. Диаметр 18 см. Париж, Лувр. № A 479
В первый день Великих Дионисий — в день открытия кувшинов с молодым вином — Дионис Неистовый возбуждает в людях неудержимую похоть, не нуждаясь во вмешательстве Афродиты. В сексуальном хаосе, выглядящем, как на амфоре Мастера Группы Гульельми (ил. 357, с. 597) первобытным промискуитетом (если таковой вообще имел место в предыстории человечества), не место любовному воодушевлению, переживаниям, привязанностям. А возникают эти чувства благодаря Афродите без Диониса: Пандемос направляет мужчину к женщине, Урания крепко связывает любовной дружбой мужчину с мужчиной.
Как это представлено в эллинской вазописи?
Луврская котила (небольшая чаша на ножке, нечто среднее между киликом и скифосом), расписанная около 530 года до н. э. Мастером Амазиса, прославилась тем, что на ней представлены мужчины, преподносящие богатый, как ни на какой иной эллинской вазе, ассортимент подарков женщинам и юношам (ил. 361). На каждой стороне — по три пары фигур. Эмоции, на первый взгляд, отсутствуют, но приподнятые черточки ртов говорят о приподнятом настроении. Стоя лицом к лицу, черные мужские и белые женские обнаженные фигуры излучают эротическую энергию. Словесные объяснения Мастер предлагает придумывать симпосиастам. Под ручками котилы ждут удобного момента еще двое с подарками. Судя по предметам в верхней части фона, все четырнадцать персонажей находятся не под открытым небом. Но нет смысла гадать, где именно. На вазе собраны шесть встреч, происходящих в разных местах.
На обеих сторонах в центре внимания — встреча с женщиной. Не с порнэ и не с девушкой в приличном доме. Обитательницы порнейона могли бы встречать клиентов, в чем мать родила, но их услуги запросто, без подарков, покупали за обол[787]. Для дочерей же из приличных семейств такие встречи просто немыслимы. Перед нами гетеры, по-гречески — подруги. Они богаты: диадемы в тщательно убранных волосах, крупные серьги, ожерелья, браслеты. Обе вдыхают аромат укрепленного в кольце цветка лотоса. В отличие от стандартных облик