ов своих ухажеров они не похожи друг на дружку. Заботясь об их неповторимости, Мастер на аверсе нарисовал женщину со светлыми глазами, на реверсе — черноглазую. Первой мужчина дарит, кажется, ожерелье; второй преподнесена курочка. Места свиданий обозначены висящими на воображаемой стене ожерельями. По-видимому, поклонники навестили подруг в их домах. Вспоминается Ксайпэ, которую мы видели ворожащей нагишом перед алтарем во дворике собственного дома (ил. 282, с. 452).
Юношам эрасты дарят на аверсе петушка и убитого зайчика (вообще-то чаще дарили живых), на реверсе — олененка и маленького лебедя. Молодые люди с копьями, двое держат арибаллы. На реверсе еще один арибалл висит на стене помещения. Следовательно, эрасты одаривают своих избранников в палестрах. Под левой ручкой котилы преклонил колено юноша с охотничьей пантерой, под правой сидит на складном табурете бородач с курицей.
Я нахожу программу всей росписи дидактической: дескать, вырастете под попечительством старших в хороших атлетов и воинов — сможете, повзрослев, удостоиться дружбы гетер.
Ил. 362. Берлинский Мастер 1686. Амфора. Ок. 540 г. до н. э. Выс. 34 см. Лондон, Британский музей. № 1865,1118.39
Любовные пары без женщин представил около 540 года до н. э. на лондонской амфоре Берлинский Мастер 1686 (ил. 362). На обеих сторонах — группы из семи стоящих фигур: три пары лицом к лицу плюс танцующие между второй и третьей парами. Посредине аверса и реверса изображена интимная близость: старший, обняв юношу и немного согнув ноги, протискивает пенис между его бедрами.
На этом этапе, согласно сексуальным нормам, не допускалась пенетрация ни в какие отверстия, то есть ни оральное, ни анальное соитие. Вместо этого юноша и мужчина зажимали половые члены друг друга между бедрами и начинали совершать ритмичные движения. Считалось, что такое трение повышает температуру их тел, и именно этот жар, а не семяизвержение, был кульминацией полового акта между мужчинами. (…) Во время секса двое мужчин часто стояли лицом друг к другу. В такой позе, воздерживаясь от пенетрации и совершая сходные движения, любовники оказываются равными, несмотря на разницу в возрасте. Они занимаются любовью, как подобает гражданам[788].
По сторонам от этих пар Мастер изобразил дарение олененка, петушка, курочки. В помещении на аверсе висят охотничьи трофеи: маленький олень и лиса.
Ил. 363. Пейфин. Килик. Ок. 500 г. до н. э. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2279
Обе группы оживлены танцующими мужами. Кто они? Танцор на аверсе (единственный, прикрытый хламидой, не скрывающей, однако, его пенис), — обернулся к юноше с жестом, как бы отвлекающим его от секса, и тот протягивает ему венок. Фигура танцующего на реверсе отличается отвислой грудью, округлым животом и сильно выпяченным задом. Мне мнятся некие примеры недостойного образа жизни. Скажем, тот, что в хламиде, предпочитает жар речи жару тела. А тот, что на реверсе, — из тех, кого называли мальфакои, то есть мужчинами с «мягкими» телами: «Они деятельно стремятся к тому, чтобы другие мужчины использовали их в сексуальном акте в „женской“ (то есть в пассивной) роли»[789]. По своему телесному жару мальфакои находились где-то посредине между мужским и женским. «В гимнасии мальчик должен был научиться заниматься любовью активно, а не пассивно, как мальфакои»[790].
С другой возрастной группой любовников знакомит нас Пейфин, работавший в Аттике, на килике, расписанном около 500 года до н. э. (ил. 363). Снаружи на аверсе — четыре пары юношей с мальчиками в палестре и молодой человек, который, опершись на посох и подбоченившись, опустил голову как бы в раздумье. Уж не в этой ли голове чередуются сцены любовного ухаживания? Мальчики становятся всё выше, взрослеют. При этом ракурсы их фигур одинаковы, тогда как ракурсы юношей последовательно изменяются: первый виден почти анфас, второй и третий — в промежуточной фазе поворота, четвертый — почти со спины, как если бы молодой человек, стоящий слева, мысленно попрощался с ним. Получается, что сначала мы видим юношей глазами мальчиков, а в последней паре, наоборот, мальчика с точки зрения юноши. Посох задумавшегося — вещь, сближающая его с юношами; никто из мальчиков не может быть удостоен такого аттестата зрелости. С посохом и юноша в последней паре. Возникает впечатление, что задумавшийся путешествует в памяти по собственной истории возмужания.
Если так, то юноши и женщины на реверсе продолжают эту тему. Их тут три пары, но сексуальной близости нет ни в одной. Женщины не меняют ракурса, как и мальчики на аверсе. Эта аналогия наводит на мысль, что, если юноши хотят с ними подружиться, придется им завоевывать симпатии желанных подруг: насильно мил не будешь. Роскошно одетые гетеры испытывают юношей на зрелость. Испытуемые (кстати, они здесь с посохами) представлены в такой же смене ракурсов, как на аверсе: сначала женщины оценивают юношей, в завершение же истории юноша оценивает женщину. Закутавшийся в гиматий юнец в первой паре выглядит столь же жалко, сколь авантажен юноша в последней. Меняется и поведение женщин. Первая кажет собеседнику фаскелому, гонит его прочь. Средняя протягивает своему визави, несравненно более привлекательному, цветок. Третья, скромно склонив голову, приподнимает правой рукой подол великолепного хитона, и, хотя жест левой напоминает отторжение, оно выглядит скорее как колебание между «да» и «нет». Перипетии желания говорят о презрении эллинов к тем, кто отдается легко. Они высоко ценили «сопротивление телесному соитию до тех пор, пока потенциальный партнер не покажет себя достойным»[791].
Наверное, Пейфин или его заказчик решили вставить в тондо на дне килика приручение Фетиды Пелеем, чтобы эта сцена метафорически пояснила дидактику, развернутую на внешней стороне чаши.
Следуя совету Хирона схватить Фетиду и держать ее, какой бы облик она ни принимала, Пелей подстерег ее и унес. Фетида превращалась то в огонь, то в воду, то в зверя, но Пелей не отпускал ее, пока не увидел, что она возвратила себе свой первоначальный облик[792].
Фетида — образ и образец женщины, добиться благорасположения которой непросто.
Но не надо воображать гетер неприступными крепостями. Продолжим разговор Сократа с Феодотой после его рассказа о том, как ловят зайцев:
— Да какие же у меня сети? — спросила Феодота.
— Есть одна, — отвечал Сократ, — и очень ловко обвивающаяся вокруг человека, — твое тело, а в нем душа: она учит тебя, как смотреть на человека, чтоб ему доставить удовольствие; учит тебя, что человека, заботящегося о тебе, надо принимать с радостью, а кто надут чванством, от того держать двери на запоре; заболел друг — принять в нем участие, навестить его; улыбнулось ему счастье — от всего сердца разделить с ним радость; много внимания оказывает он тебе — быть преданной ему всей душой. А в любви, я уверен, ты можешь быть не только нежной, но и заботливой; что друзья тебе дороги, в этом ты их убеждаешь, я уверен, не словом, а делом.
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечала Феодота, — я никаких таких способов не употребляю.
— Однако гораздо лучше, — продолжал Сократ, — обходиться с человеком как должно, сообразуясь с его характером: ведь силой, конечно, не поймаешь и не удержишь друга; надо делать добро и доставлять удовольствия этому зверю, чтобы он попался и никуда не убежал.
— Правда твоя, — согласилась Феодота.
— Ты должна, стало быть, — продолжал Сократ, — прежде всего у людей, относящихся к тебе со вниманием, просить лишь таких услуг, которые им доставляют возможно меньше хлопот, а затем и со своей стороны отвечать им такими же услугами: при этих условиях люди скорее всего могут стать друзьями, всего дольше любить и всего больше оказывать добра. Всего приятнее им будет, если то, что у тебя есть, ты будешь дарить им, когда им это нужно: как видишь, даже самое вкусное блюдо кажется невкусным, если подают его, когда еще нет аппетита; а когда человек сыт, оно производит даже отвращение; но если подать кушанье, возбудив в человеке голод, то оно, хотя бы было и плоховато, кажется очень вкусным.
— Так как же я могла бы возбудить голод к тому, что у меня есть? — спросила Феодота.
— А вот как, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ. — Прежде всего, если ты не будешь ни предлагать этого, ни поминать, когда люди сыты, пока не пройдет у них чувство пресыщения и не явится вновь желание; затем, когда у них будет желание, будешь напоминать им о нем лишь в самой скромной форме, так чтобы не казалось, что ты сама навязываешься им со своей любовью, а, напротив, что ты уклоняешься от этого, пока наконец их страсть не дойдет до высшего предела: в такую минуту те же самые дары имеют гораздо более высокую цену, чем если предлагать их, пока еще нет страсти[793].
Выдержав с честью эротическое испытание, эллин готов к испытанию вином.
Злое дитя, старик молодой, властелин добронравный,
Гордость внушающий нам, шумный заступник любви![794] —
вот с кем он встречается на симпосии. Возникнув в VII веке до н. э. как частная антидемократически-эскапистская форма сплочения узких дружеских кружков[795], симпосии и впоследствии в какой-то мере сохраняли аристократический дух.
Строго говоря, симпосий — не пир, а время совместного питья, ибо начинается симпосий обычно после еды.
Это социальный институт, который объединяет взрослых мужчин, граждан, и в рамках которого они пьют, исполняют лирическую поэзию, играют на музыкальных инструментах и обмениваются всевозможными речами