Сила веры и надежды
На второй неделе войны прошел слух, будто немцы взяли Минск, и поначалу-то в это плохо верилось[72]. Ведь сводки Совинформбюро продолжали сообщать о «боях на Минском направлении»! В газетах утверждалось, что на Минском направлении отбито наступление крупных танковых частей противника и…
«В результате контрудара наших войск на этом направлении разгромлен крупный штаб противника. Убит один генерал, захвачены оперативные документы. На другом участке направления нашими частями уничтожено до 40 танков противника».
Вечерняя сводка и вовсе сообщала о победе: «На Минском направлении войска Красной армии продолжают успешную борьбу с танками противника, противодействуя их прорыву на восток. По уточненным данным, в боях 27 июня на этом направлении уничтожено 300 танков 39-го танкового корпуса противника»[73].
Сводка от 1 июля о положении дел на Минском направлении утром извещала лаконично: идут бои с пехотой противника, пытающейся прорваться к первому эшелону танков. Зато вечерняя сводка ободряла доброй вестью:
«На Минском направлении ударами дальней авиации разгромлена колонна мотопехоты. Отрезанные от баз и пехоты немецкие танковые части оказались в крайне тяжелом положении под огнем артиллерии Красной армии»[74].
Минское направление впервые не упомянули в утренней сводке от 6 июля. И больше в сообщениях Совинформбюро о боях за Минск ничего не писали. Так, без всяких специальных заявлений, стало ясно – столица Белоруссии взята врагом, и многие тогда призадумались: «А как же тогда все эти остальные: “Отбили, нанеся огромные потери противнику… На отдельных участках фронта… Незначительно продвинулись?’’ Стоит ли верить?»
Впрочем, тогда еще надеялись, что отступление Красной армии временное. Возможно, даже намеренное, стратегически задуманное для того, чтобы, заманив немцев поглубже на советскую территорию, ударить по ним с флангов, окружить и уничтожить. Как само собой разумеющееся ожидалось некое «мощное контрнаступление на одном из участков фронта», восстание немецкого пролетариата[75], перелом в ходе кампании и скорая победа.
Сила веры в то, о чем привыкли слышать, была такова, что в те летние дни военкоматы едва справлялись с наплывом добровольцев, желавших принять участие в «европейском походе», неся освобождение трудящимся. Взрослые, не глупые вроде бы люди всерьез рассуждали о том, что не в сентябре, конечно, но уж «к октябрьским праздникам точно» наши войдут в Берлин, война закончится, победители под гром оркестров с триумфом возвратятся к родным пенатам.
Подростки, которых «не хотели записывать в армию», очень тужили из-за того, что война началась так рано! Печалились, что родились уже после Гражданской, по малолетству «пропустили» Испанию, бои у озера Хасан и на Халхин-Голе, Финскую войну и теперь вот не успеют повоевать с фашистами.
Казалось, вот-вот, сейчас, только развернутся войска РККА во всю свою невероятную мощь, да ка-а-к дадут по фашистам! А «простые немцы» как начнут массово переходить на нашу сторону с оружием в руках…
Подобные настроения пытались подогревать, публикуя известия, «сработанные» по лекалам довоенной пропаганды. В газетах писали, что пленные немецкие солдаты рассказывают, как их спешно по железной дороге перебросили из гарнизонов Франции, не говоря, куда везут. В бой якобы погнали под угрозой расстрела из пулеметов в спину, а то, что они на советской земле, эти бедолаги поняли только оказавшись в плену.
В сводке Совинформбюро от 29 июня абзац отвели под историю о том, как на третий день войны – 25 июня 1941 года – «где-то под Киевом» совершил посадку немецкий бомбардировщик Ю-88 из состава 54-й эскадрильи. Экипаж самолета – унтер-офицер Ганс Герман, уроженец Бреславля в Средней Силезии, летчик-наблюдатель Ганс Кратц из Франкфурта-на-Майне, старший ефрейтор Адольф Аппель, уроженец Брно в Моравии, и радист Вильгельм Шмидт из Регенсбурга – бомбить Киев не пожелал. По общему согласию летчики избавились от бомб, побросав их в Днепр, и, приземлившись на каком-то поле, сдались местным крестьянам. Пилоты-перебежчики подписали обращение к немецким летчикам: «Братья летчики и солдаты, следуйте нашему примеру – бросайте убийцу Гитлера и переходите скорее в Россию!»[76]
А еще через три дня появилось сообщение о перелете другого экипажа «Ю-88» из 1-го звена 1-й группы все той же 54-й эскадрильи. Представитель экипажа бортмеханик Пауль Гофбауэр призвал товарищей обратить штыки против Гитлера и уверял, что с пленными в Советской России обращаются хорошо[77].
Однако ж усилия пропагандистов, сочинявших подобные опусы, пропали даром. Советские граждане быстро выучились узнавать истинное положение дел очень простым способом. В книжных магазинах скупили все географические карты европейской части СССР, и по ним сводки Совинформбюро разгадывали, как кроссворды, отыскивая названия городов, рек и областей, упомянутых диктором. Или уже не упоминаемые. Результаты подобных изысканий выглядели крайне удручающе! Пометки на картах наглядно демонстрировали, что линия фронта упорно ползла на восток, а контрнаступления все не было, и пролетарии немецкие что-то никак не восставали.
Косяком пошли извещения о гибели тех, кто служил в армии или был призван в первые дни войны. К осени 1941 года люди стали панически бояться писем в конвертах. Ведь обычно из армии приходи самодельные «треугольники», а в казенных конвертах присылали извещения о гибели родных. Их тут же окрестили «похоронками». Почтальонов теперь ждали с затаенным страхом, гадая – что в этот раз принесет?
Многие ушедшие воевать в первые месяцы так просто «пропали без вести». То ли погибли, то ли оказались в плену, то ли еще куда-то делись – до сих пор выяснить не могут. Все складывалось как-то совсем не так, как предполагалось прежде.
Меры ограничения потребления
В первые недели войны у сберкасс стояли огромные очереди. Люди забирали вклады и закрывали счета. В магазинах скупалось все, что могло «полежать». Макаронами, крупами, мукой, сахаром, солью, спичками, керосином, мылом запасались впрок. Полки магазинов быстро опустели, а подвоза не было. Собственно, и торговать стало нечем.
Оставаться сторонним наблюдателем власть не могла, и уже 29 июня в газете «Коломенский рабочий» появилась заметка «Пособники врагов», в которой к столбу общественного позора пригвоздили уличенных в скупке продуктов и товаров:
«В боевые дни борьбы с озверелыми фашистами трудящиеся нашей страны направляют все силы к тому, чтобы всемерно укрепить фронт. Сейчас каждый гражданин должен проявлять особую бдительность и вести решительную борьбу с дезорганизаторами тыла, спекулянтами и паникерами, вольно или невольно помогающими своими действиями врагам народа.
Вот гражданка А. Клокова, проживающая на Бобреневской улице в доме № 18, “запаслась’’ 30 кг крупы, 18 кг сахара и другими продуктами. Л. Кудинова, проживающая в Советском переулке, в доме № 21, “запаслась’’ 50 л керосина, С. Галкина (Старо-Кирбатская улица, дом № 90) припрятала 32 кг соли, 30 кг крупы. Явная спекулянтка А. Спирякина, проживающая по ул. Труда, д. № 18, приобрела 180 м мануфактуры, а А. Книсевская приобрела 12 разных платьев, 8 пальто и 4 пуховых платка. Все они привлечены к ответственности по законам военного времени»[78].
У арестованной гражданки Барановой при обыске в доме нашли 30 кг сахара, 23 кг сухарей, 111 м мануфактуры, 11 пар обуви, 6 пар калош, 39 катушек ниток, костюмы, мыло и многое другое. Семья Барановых состояла из трех человек. На пару с мужем арестованная зарабатывала 700 рублей в месяц.
На вопрос: «Зачем вам делать такие “запасы’’?» Баранова ответила: «На всякий случай». Но ей не поверили. Предъявив обвинение в спекуляции, гражданку Баранову арестовали. Ее соседкой по камере стала оборотистая Акулина Ключевская, которая умудрилась проворачивать многоступенчатые коммерческие операции, умело извлекая прибыль из ситуации, которую советские газеты окрестили «торговой паникой». Мадам Ключевская скупала в Коломне продукты и вывозила их в Воронежскую область для продажи. На деньги, вырученные от торговли съестными припасами, Акулина в Воронеже закупала шерстяные шали по 100 рублей за штуку и везла их на продажу в Коломну, где продавала по 400 рублей за шаль. После ареста во время обыска у Ключевской нашли 32 кг пшена, 20 кг пряников, в большом количестве сахар, много промтоваров. Суд приговорил обеих спекулянток к пяти годам лишения свободы[79].
Чтобы немного унять панику, в газете опубликовали утешительный материал об изобилии колхозного рынка, буквально заваленного мясом, яйцами, молоком, творогом, картошкой, зеленью и ранними овощами. Про вещи также не забыли! В заметке «Изобилие товаров»[80] населению объявляли:
«В универмаг Коломторга поступили для продажи в большом количестве мужские костюмы, пальто, много мануфактуры, чулок, трикотажных, шерстяных и бумажных детских и дамских изделий. “Сейчас прекратились очереди за промтоварами’’, – заявил заведующий магазином т. Ханзель»[81].
Однако почему-то оптимистичным заметкам верили плохо, и лихорадочная скупка продолжалась. Дело было даже не в желании запастись чем-либо. Опыт уже перенесенных в ХХ веке невзгод подсказывал острую необходимость срочно вложить наличные деньги хоть во что-то, имеющее цену – в продукты, вещи, в метры жилплощади, ювелирные изделия, – пока инфляция и дефицит товаров не превратили платежные средства в простые бумажки. На казенном языке судебных протоколов это называлось «паникерскими настроениями».