[129] отмечено: «С начала войны немцы все время бросают листовки. Первые были самого радужного содержания:
“Жители Ленинграда, никуда не уезжайте, бомбить не будем!’’ Теперь (22 сентября) бабы в очередях это вспоминают. Говорят: “Гитлер нас обманул!’’».
Но тогда же – после первых обстрелов и бомбежек Ленинграда – возникло целое поветрие переселения на Васильевский остров. Этот район исторически считался «немецким», и в сознании обывателя колом засела идея о том, что немцы «по своим» стрелять не станут, а, стало быть, жители «Васьки» будут спасены от бомбежек и артобстрелов.
Блокадная зима повыбила эту дурь из голов тех, кто выжил. Но и теперь (ТЕПЕРЬ ЕЩЕ, ДО СИХ ПОР!) нет-нет, да и прозвучит рассказик о том, что-де маршал Маннергейм запретил своим финнам штурмовать и обстреливать из дальнобойных орудий любимый им город, в котором он провел молодость, служа в русской гвардии. Потому что, дескать, по слухам, осталась в Петрограде его первая любовь. Некая балерина, выступавшая на сцене Мариинского театра. И благородный рыцарь-маршал не хотел причинять ей беспокойство. Никакие рассуждения о том, что финны были остановлены защитниками города на дальних подступах, а обстреливать Ленинград им было не из чего по неимению дальнобойной крупнокалиберной артиллерии, тем, кто хочет верить в рассказы про доблестного и благородного маршала, который «воевал против «красных», но врагом русским не был», убедительными не кажутся.
Губительный дурман самообольщенья
Самой значительной трагедией, в которой слухи и мифы 1941 года сыграли роковую роль, стали сентябрьские события в Киеве, где среди обывателей невесть откуда появилось мнение о том, что «богатые американские жиды выкупили еврейскую общину Киева у немцев».
Сражение за Киев продолжалось с июля по сентябрь. Все это время велась плановая эвакуация промышленных предприятий и населения. Возможность выбраться из города была, даже когда враг подошел совсем близко. Но все это время среди еврейского населения шелестели тихие разговорчики о том, что советской пропаганде не стоит верить, что все эти россказни о юдофобии нацистов – не более чем происки комиссаров, которые хотят как можно больше людей снять с места и угнать в тыл, чтобы там заморить на непосильных работах.
Магии людской молвы не поддались «советские евреи». Инженеры, врачи, учителя и прочие «грамотные» остаться не пожелали. Да, наверное, и не могли. Национальность, партийность, общественное положение не давали им никаких шансов выжить под властью оккупантов. Сыграл свою роль и интеллект, инстинктивно отторгавший всякую «местечковость». При подходе немцев к Киеву они вместе с семьями массово снялись с мест и покинули город, бросив все, что не могли унести в руках. Да, им было ужасно тяжело и очень-очень страшно уходить неведомо куда. Но они воспользовались этим шансом и спаслись.
В Киеве остались главным образом те, кого называли «мешпуха» – традиционная городская община. Эти люди слушали стариков и всякого рода «знатоков жизни», твердивших: – Ну и видели мы тиех немцев у Киеве в 1918 годе… Ну и що? Обычные себе люди, говорящие на немного попорченном идиш. Культурный народ. При их порядок был, дай бог каждому!
Дефицит объективной информации извне вкупе с утратой доверия к советским источникам сведений породил «особое мнение». Дескать, придут немцы, установят старые порядки – и заживем, «как при раньше».
– Куда-то ехать, а нажитой майонтек[130] оставить? – рассуждали обыватели. – Бросить киевскую квартиру со всею обстановкою и прочими бебихами? Бабушку с собой потащим невесть кудой и грудного младенца тоже возьмем? Далеко же мы с ими уедем!
Даже скептики и те пытались найти хорошее в ужасном:
– Ну, может быть, на первых порах немцы даже и посодют кого-то из наших, если уж их так не устраивают наши носы… Но всех-то не пересажают! Им же воевать надо, а не нас караулить…
И вот на унавоженной подобными рассуждениями почве, уже после занятия Киева немцами, пророс слух о том, что-де какие-то богатые иноземные соплеменники где-то с кем-то там договорились, и немцы решили обменять киевских евреев на своих пленных или получить за них то ли нефть, то ли грузовики, то ли съестные припасы. А может, и все сразу. Главное, что людей теперь вывезут из Киева, чтобы спасти от погромов.
А погромы-то действительно уже были… Сразу после ухода из города Красной армии по Киеву прокатилась волна грабежей магазинов, складов, учреждений, квартир и домов. Тогда погибли первые евреи.
Никто особо не удивился и не испугался, когда 27–28 сентября на стенах киевских домов, заборах и столбах появились объявления, в которых на украинском, русском и немецком языках говорилось:
«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Доктеривской улиц (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян».
Ознакомившись с этим воззванием, многие даже обрадовались, решив, что все идет как надо! Тем более что девять киевских раввинов обратились к единоверцам, уверяя их: «После санобработки все евреи и их дети, как элитная нация, будут переправлены в безопасные места…» Это заявление киевских раввинов понудили сделать чины зондеркоманды «4А» из состава айнзацгруппы «С». Не знавшие таких подробностей киевские обыватели еврейской национальности впали в состояние, которое у православных называется дьявольским прельщением. Это когда человек отказывается воспринимать любую информацию, которая противоречит тому, что ему приятно, льстит, возвышает в собственных глазах.
Ну а что? Велят взять одежду, продукты, деньги и ценности. Значит, куда-то повезут. Куда? Никто точно сказать не мог, а предполагали всякое. Все сходились на том, что лучше б всего в США или Аргентину, но сомневались, потому что слишком хорошо бывает редко. Предполагали, что, скорее всего, по железной дороге повезут к портам, а там морем отправят то ли в Палестину, то ли в Уганду, то ли в южноафриканский Йоханнесбург[131]. Эти рассуждения – след сионистской пропаганды начала ХХ века, когда активисты разных переселенческих организаций призывали создать «национальный очаг» за пределами Европы. Неопределенность направления исхода и неясность цены вопроса даже придавали этому всему особый шарм. Расплывчатость предположений, таинственность происходящего возбуждали, подпитывали работу фантазии. Это было чертовски приятно осознавать, что где-то на свете есть некая огромная еврейская сила, которая может всех вытащить из любой передряги[132].
Подогревали подобные настроения проинструктированные немцами чины только что созданной украинской полиции, дворники и управдомы, проводившие учет евреев. Они говорили: «Население настроено против вас, и в ваших интересах придется вас отселить».
В это верили. За это цеплялись в надежде[133]. Когда толпы евреев уже шли по киевским улицам к месту сбора, а оттуда дальше, по направлению к Бабьему Яру, их пытались вразумить. Прохожие окликали знакомых, говоря:
– Куда идете? Там стреляют![134]
Им отвечали:
– Ай, да бросьте, не морочьте голову! Люди говорят, що нас поведут на станцию Сырец[135], где стоят поданные для нас вагоны. Мы сегодня же и уедем. Не надо нам завидовать…
Веря одним только невнятным слухам, нескончаемым потоком люди сами, без всякого конвоя, шли туда, куда изверги велели им прийти, неся с собой самое ценное. Вели с собой детей, дорогой, словно сказку, рассказывая и себе, и им про то, как вот они сейчас сядут в поезд и навсегда уедут из этих страшных мест. Как славно они заживут потом в прекрасном далеком краю, где нет ни голода, ни бомбежек, ни погромов… И приводили их в Бабий Яр…
Меры по пресечению
Против излишне впечатлительных, болтунов-сплетников, поддавшихся панике, дезертировавших и прочих создававших хаос в ближайшем тылу воюющей армии применялись драконовские меры «поддержания порядка». Еще летом, когда только-только набирал свою губительную силу такой особый жанр народного творчества, как передача «верных слухов», 6 июля 1941 года был принят указ «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения», подписанный председателем Президиума Верховного Совета СССР Михаилом Ивановичем Калининым.
По этому указу граждан, уличенных в помянутых указом грехах, надлежало арестовывать и отдавать под суд военного трибунала, который за такие провинности, судя по степени вины подсудимого, карал лишением свободы на срок от 2 до 5 лет. Но это если только распространители слухов просто неосторожно что-то сболтнули. Если же их действия имели хоть какие-нибудь последствия, то наказание за это полагалось гораздо более строгое. Как показывал опыт применения этого законодательного акта, палитра наказаний для распространителей слухов простиралась вплоть до роковой «высшей меры социальной защиты», как тогда несколько витиевато называли смертную казнь «через расстрел».
Все эти меры пресечения беспорядков были применены в Коломне, когда до города дошли слухи о знаменитой «московской панике», вспыхнувшей 16–17 октября 1941 года. Глазами очевидца это выглядело так:
«После принятия решения об эвакуации с 16 октября московские предприятия закрывались, а сотрудников рассчитывали. В городе началась паника и мародерство. В конечном итоге 19 октября Москва была объявлена на осадном положении. По улицам ходили патрули и расстреливали уличенных в грабежах. Я в эти дни успел съездить в Москву. Меня поразила тишина. Уличные громкоговорители, прежде транслировавшие радиопередачи и музыку, молчали. Редкие прохожие шли молча и сосредоточенно. Над улицей Кирова (теперь – Мясницкая) кружился пепел – жгли документы…»