[192] и страшно переживала, опасаясь, что кто-нибудь пронюхает про содержимое сундучка, заберется в театр и обворует, а отвечать потом ей[193].
Особенно той осенью в Коломне опасались шаек молодых хулиганов, острастки которым дать было некому. Взрослые мужчины кто в армию ушел, кто уехал с предприятиями в эвакуацию. Женщин они не боялись. Те сами их опасались, потому что детки были склонны к весьма дерзким поступкам. У милиции разных дел хватало по горло, до всего руки не доходили.
Школы заняли под госпитали. В армию подростков не брали по возрасту, а карточки им полагались «иждивенческие». Предоставленные сами себе, голодные, «оборзевшие» от чувства безнаказанности, сбиваясь в стаи, юнцы чувствовали себя хозяевами положения в наполовину опустевшем городе.
В театральную бухгалтерию злоумышленники не забрались. Может, не додумались, а может… может, и не поднялась у них рука на святое. Кино оно ведь было главным развлечением, для всех. Другого-то ничего же не было. Вообще ничего, кроме войны, голода, бомбежек, скверных новостей и пугающих слухов. Киносеансы в Зимнем театре давали возможность побыть в другом мире. Пусть придуманном, но светлом. Правильном. Там, где все всегда непременно хорошо заканчивается, как бы плохо ни было вначале. Напасть на театр, рискуя лишиться такой радости, как кино, было бы делом совсем распоследним.
Дед Мороз Василий Васильевич
Так ли, нет ли, но айсберг культуры в волнах опасностей моря беды военного времени устоял, не пострадав от разгула уголовщины. Бухгалтерский сундучок-касса остался нетронутым, и из сумм, вырученных за киносеансы, ОРСу выплатили стоимость сладостей, которые доставили в театр. Женский актив заводского профкома сформировал комиссию, которая собирала подарочные кульки и готовила приглашения, наблюдая за тем, чтобы в первую очередь подарки достались детям фронтовиков.
Экспедицию за елками снарядили 30 декабря 1941 года: Василий Васильевич Немов с сотрудниками театра Сидоровым, Корешевым и Демидовым, запасшись лопатами, чтобы в случае надобности проложить тропу через сугробы, топорами и пилой, на санях, запряженных лошадкой, поехали на тот берег Оки, за деревню Ларцевы поляны, на артиллерийский полигон.
В октябре 1941 года полигон был эвакуирован[194], а заповедный лес, куда посторонних до войны не пускали, был удивительно красив. Там работники театра выбрали две ели – одну четырехметровую, другую побольше, метров до десяти высотой, спилили их и привезли в город.
После выхода из Коломны воинской части, штаб которой помещался в ДК, здание снова заняли под госпиталь – в город прибывало много раненых в ходе боев декабрьского контрнаступления. Малую елку привезли в этот госпиталь и нарядили ее для раненых. Игрушки поделили поровну, чтобы и в театре было чем украсить елку.
Большую елку доставили в театр. Пока за ней ездили в лес, оставшиеся в театре сотрудники разобрали ряды кресел в зрительном зале. Красивое само по себе дерево, от которого в помещении шел густой лесной дух, поставили в центре зала и закрепили. Украшали символ Нового года сам Немов и общественники.
Несмотря на то, что шла война, враг был совсем недалеко, праздник Нового года принес радость и детям, и тем, кто устраивал это веселье. Даже еще и неизвестно, кому больше. Этим новогодним праздником и завершился 1941 год. Уже 1 января 1942 года директора театра и бухгалтера Дееву ждал приятный сюрприз – возобновило операции отделение Госбанка, и в первый же день нового года дирекция избавилась от наличности, положив несколько тысяч рублей на текущий счет театра. Пошел отсчет нового военного года, и никто не мог сказать, сколько их еще будет. Люди надеялись на лучшее. Уж таково свойство человеческой натуры.
Часть 4Реалии военной жизни тыла
Места дислокации
В самом конце 1941 года помещения Дворца культуры Коломзавода в очередной раз поменяли хозяев. После ухода из Коломны занимавшего ДК штаба одной из воинских частей здание передали госпиталю № 4850[195], переведенному в Коломну из города Артемовска (Бахмут) Донецкой области. После того как в ноябре 1941 года Артемовск был занят немцами, госпиталь немало поколесил по стране, скитаясь по городам и весям, прежде чем добрался до Коломны, где обосновался прочно и надолго.
Официально госпиталь начал работать 5 января, но в здании Дворца культуры раненых стали принимать раньше. Во всяком случае в конце декабря 1941 года – судя по запискам Василия Васильевича Немова – в госпитале, разместившемся в ДК завода им. Куйбышева, уже находились раненые, для которых наряжали новогоднюю елку. Новый госпиталь кроме Дворца культуры занял еще хирургический и терапевтический корпуса городской больницы. Возможно, эти помещения передали госпиталю уже в январе 1942 года, из-за чего разнятся даты начала работы.
Госпитальный приемный пункт разместился все в том же Зимнем театре, что и прежде. Снова на пути к фабрике-кухне, расположенной в тылах театра, подходили поезда военно-санитарных «летучек», доставлявших раненых из фронтовых лазаретов. В иной день прибывало до трех эшелонов.
Первые партии раненых красноармейцев и командиров из полевых госпиталей Западного фронта в госпиталь № 4850 доставили 10 января 1942 года. Но в Коломну попадали бойцы не только Западного фронта. Здесь оставляли нуждавшихся в экстренных операциях тяжелораненых, забирая их из санитарных эшелонов, шедших в глубокий тыл. Полностью развернувшийся на новом месте госпиталь мог принять до 1000 раненых[196]. Кроме большого госпиталя № 4850 в городе располагалось еще несколько военных госпиталей поменьше, размещавшихся в школах и других приспособленных для медицинских нужд зданиях. Временно в город переводились полевые госпитали и лазареты воинских частей, пополнявшихся и формировавшихся в Коломне и ближайшей окрестности перед отправкой на фронт. Но настоящим «долгожителем» стал именно госпиталь № 4850, который оставался в Коломне до 1946 года[197].
Несмотря на изобилие в городе самых разнообразных медицинских учреждений, гражданскому населению Коломны в них ходу не было. Горожан лечили в диспансере, в левом крыле которого открыли стационар. Оперировали гражданские медики в хирургическом отделении бывшей земской больницы на Посадской улице, названной «Имени Пятилетия советского здравоохранения», или попросту «Им. Пятилетия». Велся прием в бывшей психбольнице. Вся акушерско-гинекологическая помощь оказывалась только в роддоме № 1 на Комсомольской улице. Работала амбулатория Коломзавода. Хотя осенью 1941 года большинство работников заводской медсанчасти уехали в Киров вместе со всем предприятием, но все же завод работал, и тех рабочих, которые остались в Коломне, пользовали не поехавшие в эвакуацию врач и фельдшер.
В детской больнице работали амбулатория и стационар[198]. Это был очень важный пункт борьбы за сохранение детских жизней. Медики сами носили воду, топили печи, ремонтировали здание. Их стараниями в городе открыли два пункта питания для детей младшего возраста. Там подкармливали детей, которым не исполнилось четырех лет и ослабленных от недоедания до семи лет. На этих пунктах ежедневно отпускалось до 1000 порций в сутки – давали детям щи, супы, каши, компоты, стараясь придерживаться меню детского сада. Это если получалось[199]. В городе было голодно. По-настоящему. До истощения.
Чтобы не раздражать дотошных читателей пустословием, обратимся-ка мы лучше к воспоминаниям тех, кто сам пережил военное время. Для Коломны очень важно свидетельство Валентины Григорьевны Исачковой (Акимовой)[200]. Семья рассказчицы происходила из духовного сословия. Дедушка Валентины Григорьевны в апреле 1908 года стал псаломщиком при кладбищенской церкви Святых Петра и Павла, и его семейству отдали половину дома неподалеку от Рязанской заставы[201], выстроенного для причта Петропавловской церкви известным городским благотворителем купцом Миляевым. В этом «миляевском доме» Валя Акимова провела свое детство.
Когда началась война, ей исполнилось шесть лет. Первым из их дома ушел воевать отец. Потом подошел черед старших братьев. Мать осталась единственной работающей, вернее, служащей. Она окончила женскую гимназию, и ее, как грамотную, несмотря на «чуждое социальное происхождение», приняли на службу в Народный суд. То, что Акимова была служащей, очень важный нюанс рассказа. На карточки служащих нормы отпуска были примерно вдвое меньше, чем у рабочих. Бабушка и Валя считались иждивенцами. Их карточки были самые «тощие». Таким семьям приходилось горше всего. Собственно, спас Акимовых богатый довоенный гардероб:
«Перед войной мама сшила себе красивые платья. Папа заставил ее заказать осеннее пальто у лучшего мастера Бажанова. Ничего этого мама не надела ни разу. На работе маме иногда выделяли лошадь и подводу, чтобы съездить и поменять вещи на продукты. Спасибо ей, дорогой, за то, что сама от недоедания попадала в больницу, а меня спасала.
Когда она с базара приносила 2 кг картошки, то долго думала, что лучше: суп сварить или отварить целиком? Иногда на работе ей давали талон на 200 г рыбьего жира, и тогда наступал праздник – жареная картошка».
На маленькую Валю мама возложила совсем не детские обязанности:
«У бабушки отнялись ноги, и она была прикована к постели. Уходя на работу, мама показывала, где стоит чугунок с едой для нас с бабушкой. В нем – бульон из лука с кусочками картошки. Дома холодно, еда остыла, вода закончилась. Мне нужно убрать постель, покормить бабушку, принести воды из колонки. Бабушка ест плохо, так как еда остывшая.