– Придется здесь, выхода нет.
Олюшка, которая только что была бледнее бледного, теперь пунцовая от стыда.
– За кустиком свои дела делать придется! Нет рядом уборной! Нижнюю юбку снимем и тебя ею оботрем. После на корабле другую наденем, она у папочки в чемодане.
Девочка смотрит, не отпуская ее руку, и ужас в ее глазах – почти у всех на виду идти в кусты или позор с ней прямо здесь случится.
– Не бойся, ничего не бойся. Я рядом с тобой. – Отдирает Олюшкину руку от своей. – Мы с тобой. Живот поболит и пройдет. Сходишь и легче станет. Сейчас станет легче. И пойдем обратно на корабль. Там вода, обмоем тебя, переоденем, всё испачканное постираем, ничего в том стыдного нет. И лекарство дадим.
Какое лекарство? Откуда? Если лекарство и брали, всё в чемоданах осталось, там дальше на пристани, коль шофер Никодим не уехал еще, не дождавшись отмашки матери. Но к авто уже никак не пробиться. На британском корабле лекарства быть должны. Не бросят же страдающую животом девочку, лекарства найдут.
Гудок как истошный крик.
– Олюшка, скорее! Пожалуйста, девочка моя, скорее. Обратно идти надобно! Как можно скорее идти.
– Не могу. – У девочки понос. – Живот… Встать не могу.
Иринка к ней жмется. Уже и грудь без молока, пустая, а девочка от испуга ищет грудь.
Гул в порту. Нарастает гул. Становится набатом.
Крики. Вопли. Снова гудок. И снова истерические вопли.
– На смерть нас бросаете!
– Пустите на борт, изверги!
– Пустите!
– Олюшка!
– Не могу, мамочка! Болит. Еще чуточек.
– Идти! Надобно идти! Обратно не пробьемся….
Сколько минут они так прячутся в кустах, посчитать никто не успевает. Но чуть у Олюшки живот отпускает, спешат обратно на пристань и видят другую картину. Пристань теперь полна военных. Помятых и пьяных, строгих, злых, размахивающих пистолетами, палящих в воздух… Кто в полной форме, кто с оторванными погонами. Откуда эта лавина нахлынула?! И как Анне с двумя девочками обратно к кораблю пробиться?
– Господа, у нас семья на борту!
Не слышит никто.
Прогалин в людской толпе не осталось. Сплошная плотная масса. Не пошевелиться, не то что вперед – не пройти.
– Пустите, господа, пустите! Здесь маленькие девочки. У нас семья на борту…
– Девочкам что! Девочек не тронут! Военных, армию нужно спасать! – перекрикивая толпу, отвечает ей кто-то, она даже не может разглядеть кто.
Нет больше тех лазеек и ручейков, которые вели их из толпы. Толпа сдавливает, жмет бока. Дурное дыхание поручика рядом, дышащего перегаром прямо в личико Иринушки. Девочка морщится и плачет. Олю задавят. Надо и старшую на руки взять. Но как?! Как двух девочек на руки взять и с ними до трапа пробиться?!
Корабль гудит. Тот самый корабль, на который, верно, уже поднялись мать, Маша, Саввинька и муж.
Гудит корабль…
Если все остались у трапа их ждать, то невозможно вообразить, как мать будет ее ругать – из-за нее все не сели на корабль, который уже отдает швартовы.
Быть такого не может… Не должно этого быть!
– Господа! Там наша семья. Стойте, господа, остановите корабль! Здесь маленькие девочки, там семья…
Крик ее тонет в тысячегулком отчаянии толпы. Где Маша?! Где муж? Где мать? И как теперь она будет ее, Анну, ругать…
Перепуганные, как у раненого олененка, глаза Оли. Девочка задрала голову вверх, смотрит на мать. Иринка притихла. Вцепилась в плечо.
– Господа! Там семья наша, семья! Пустите, господа! У нас места на корабле, места!
Пальто разорвано. Шляпы на голове давно нет. На ботике сломался каблук!
– Пустите, господа!
Еще чуть! Еще совсем немного чужих, давящих, стоящих стеной шинелей, прикладов, голов, животов. Еще чуть, и они выберутся к трапу…
…Которого нет.
Трапа нет!
И никого из семьи на том месте, где они стояли, нет.
Нет трапа, ведущего на их корабль, на котором они должны уплыть. А давящая сзади толпа грозит опрокинуть их в холодное апрельское море.
– Спустите трап, господа! Мы здесь!
– Мест на корабле нет. Перегруз! Потонет! Англичане больше никого не пускают.
– Господа! Там места наши! На нас рассчитано!
– Перегруз! Не велено. Всем отойти!
Охраняющие подходы к трапу матросы стреляют в воздух.
Толпа напирает.
Еще раз стреляют. Теперь по головам. Кто-то кричит. Кто-то падает. Анна вжимает голову в плечи, силясь хоть как-то собою закрыть Олю и Иру.
– Господааааа!
– Мамочка, вон они, вон! – Оля показывает на верхнюю палубу корабля. – Подле третьей лодки они, видишь, там папенька, Маша и grand mere.
На палубе толпа не меньше, чем на пристани, почти не разглядеть. Все кричат. Ничего не разобрать. И только истошный крик бакланов, кружащих над пристанью, отчего-то похожий на карканье ворон на деревенском погосте.
Все машут.
И мать машет руками.
Сейчас мать найдет там, на корабле, капитана, и им спустят трап!
Сейчас! Мать найдет!
Оля вцепилась ей в ноги. Перепуганная, задавленная, грубая ткань чьей-то шинели царапает девочке щеку, почти до крови натерла. – Господа! Там семья наша! Пустите! Там семья!
Корабль отходит от пристани.
Там Маша! Там муж, мать, Савва. Но, главное, там ее доченька Маша. Свесившись с палубы, девочка кричит так, что из всей какофонии пристани Анна слышит только ее голос:
– Мамочка-мамочка! Мамаааааа! – захлебывается криком и слезами Маша.
– Олюшка! Мама! Ира! Мамочку пустите! Мамочку!
Мать сейчас найдет капитана. Мать не может не найти. Княгине Истоминой отказать не может никто. Мать сейчас найдет капитана! Капитан прикажет спустить трап, и их на борт поднимут. Или лодку за ними отправят. Спустят на воду шлюпку и их заберут.
Мать сейчас всё решит. Мать всегда может решить всё. Она даже с комиссарами как-то всё уладила, с союзниками уладит и подавно! Исчезла из виду, значит, сейчас приведет капитана и за ними спустят шлюпку.
Корабль издает истерический гудок и трогается.
Сейчас-сейчас. Шлюпка догнать успеет.
Лицо матери мелькает рядом с лицом мужа. Мать одна. Капитана нет. Матросов рядом нет. Шлюпка висит на боку корабля прямо под ними, и спускать ее никто не намерен.
– Мамочка-мамочка-мамочка! – Крик Маши перекрывает все крики толпы, бакланов и острым шилом пронзает Анну.
Крик Маши. Глаза Оли. Вцепившаяся до боли в ее шею ручонка Иринушки… И одна только мысль, как у провинившейся гимназистки – мать ругать будет, что всё из-за нее случилось. Не пошла на поводу у Оли, послушала бы мать, все были бы сейчас на корабле…
– Они уплывают, – только и говорит Оля.
Муж Дмитрий Дмитриевич мечется по палубе, если по ней в той толпе, что на корабле едва ли меньше, чем на пристани, можно метаться. Мать стоит каменной глыбой. Злая, растерянная. Быстрее мужа понимает, что всё бесполезно. Или Анне это только кажется. Лиц уже не видно. Лишь какое-то неясное движение… Кто-то, перегнувшись через поручни палубы, падает в воду.
– Человек за бортом!
– Человек за бортом!
– Остановите!
– Остановите корабль, господа, человек за бортом!
Но корабль и не думает останавливаться…
– Красные! – прокатывается по пристани – Красные уже в городе!
Судьба выпавшего за борт несчастного отдана теперь в руки провидения. Толпа сзади напирает, давит, грозит скинуть их в море. Откуда только у Анны силы берутся врасти в этот каменный причал и не двигаться с места, дабы не уронить девочек и самой не оказаться в воде.
Толпа напирает. Еще! Еще! Уже сдерживать давление больше нет сил. Но в какой-то неощутимый момент давление начинает слабеть.
– Кораблей больше не будет, господа! Расходитесь! Кораблей больше не будет!
– Скорее в Севастополь! Там еще могут быть корабли!
– Двум смертям не бывать! Столько пережили, глядишь, и следующую власть, бог даст, переживем. На все воля божья…
– Скакать в Джанкой! Там можно лодку достать.
– Лодку кто знает, а лошадей уже не достать… Последнее авто из-за угла только что угнали.
Толпа за ее спиной редеет. Анна не видит этого. Так и стоит лицом к морю, уже не чувствуя ни плача Иринки, ни боли в ноге, в которую вцепилась Оля.
Не видит. Не слышит.
Куда им теперь? Вернуться к авто, если шофер еще не уехал, и обратно в имение? Никодим же должен ждать от матери отмашку. А если не дождался и уехал? Работает ли телефония, вызвать его обратно. Если да, то когда он теперь до имения доедет и за ними обратно вернется? А если линии оборваны, тогда как?
Денег у нее с собой нет – в ее пальто ценности не зашивали, саквояж свой сунула в руки Савве, когда забирала у него Иринку. Теперь тот саквояж на корабле с матерью и мужем плывет…
Главное сейчас не сойти с ума.
Не думать, что она одна с двумя девочками на руках посреди пустой пристани в городе, в который вот-вот войдут или уже вошли красные.
Главное не сойти с ума!
Добраться до имения и там переждать, пока мать найдет оказию их забрать. Мать обязательно найдет. Главное добраться и переждать. Если шофер Никодим уехал и увез их багаж обратно в имение, в багаже много нужного. Но до имения теперь добраться как? И про какое угнанное авто говорили в толпе? Не их ли авто обезумевшая толпа, стремящаяся скорее в Севастополь или Джанкой, угнала?
Но повернуться, посмотреть назад на опустевшую пристань нет сил. Так и стоит Анна лицом к морю. Видит, как барахтается выпавший за борт человек – жив, однако, не утонул. Глядишь, и выплывет, если ногу судорогой в холодной апрельской воде не сведет.
Человек барахтается, бьет по воде руками.
Раньше бы со всего порта, со всей набережной бежали бы люди его спасать, спускали бы лодки на воду. Теперь ни одной лодки. Ни одного баркаса. Ни одного человека. Ничего. И никого.
После того как отошел корабль, на пристань не спешит никто – все отсюда. А выпавший за борт человек тонет. Неумело лупит руками по воде. Плавать почти не умеет.
– Саввинька! – вдруг произносит Оля.