Ближе к середине спектакля заметили и меня, а затем все сцены с моим участием также полетели на одном дыхании и в настолько напряженной и звенящей тишине, что, казалось, вот-вот грянет гром и разразится невиданная буря. Особенно мощной получилась заключительная сцена, в которой Джульетта целует мертвого Ромео, а затем убивает себя: в этой сцене я заплакала неподдельными слезами. Но при этом я постоянно следила за тем, чтобы меня не захлестнули чересчур сильные эмоции. Чтобы вызвать слезы, я нарочно вспомнила один тяжелый и незабываемый случай из детства, но в тот момент, когда я целовала неподвижно лежащего передо мной Ромео, плакать мне уже не хотелось.
Вообще удивительно, что, только будучи хладнокровной, сдержанной и предельно собранной, я смогла передать трагизм своего образа. Представляю, что получилось бы, не возьми я себя в руки: цирк и клоунада вместо серьезного представления! Зрители, возможно, поулыбались бы над моими попытками «задать жару», но история Ромео и Джульетты не захватила бы их сердца и не заставила бы задуматься ни о чем великом и вечном. А после нашего выступления дети в зрительном зале сидели притихшие, ошеломленные и строгие, а у взрослых в первом ряду в глазах стояли слезы. Нас трижды вызывали на бис, а потом Петровна примчалась за кулисы и бросилась меня обнимать, приговаривая:
– Юлька, вот это ты сегодня выдала! Особенно в последней сцене! Всю душу вынула! Как у тебя получилось – не представляю!
Вслед за Петровной с поздравлениями налетели Жанка и Вася. Они обнимали меня, тормошили, смеялись, говорили какие-то восторженные слова, а я искала глазами Андрея, но не находила: он незаметно исчез сразу после того, как мы в третий раз вышли на бис…
Ужин с элементами торжества в виде сладких пирожков с черникой состоялся гораздо раньше обычного: наутро планировался наш массовый отъезд из лагеря, и администрация таким образом давала нам время выспаться и собрать вещи. Но никто и не собирался ложиться спать: все были слишком взбудоражены удачным спектаклем и вкусным ужином, и душа требовала продолжения праздника.
Избранные мальчишки во главе с Васей тайком собрались в сумерках у озера, позвав с собой и дежурных, чтобы не выдали. Вскоре со стороны озера потянуло костром и послышалось неуверенное треньканье гитары. А подружки этих мальчиков потихоньку натаскали с кухни хлеба, картошки, фасоли и кое-чего по мелочи, уложили все это добро в рюкзаки и отправились вслед за своими поклонниками к месту встречи.
Жанка силой потащила меня с собой:
– Разве ты не хочешь отметить с нами свой последний вечер в лагере?
На самом деле мне хотелось отыскать Андрея и поблагодарить его за помощь, ведь без него никакого успеха не получилось бы. Именно Андрей рассчитал все до мелочей, продумал образы главных персонажей, начертил рисунок передвижений по сцене, с дотошностью все это отрепетировал со мной в паре, а в день премьеры сыграл как никогда и, я подозреваю, выступил лучше всех, включая и меня, несмотря на очень лестную похвалу Петровны. Но Андрея будто бы и след простыл! Он даже на ужин не явился! Поэтому, отчаявшись его найти, я с неохотой поплелась к озеру вслед за Жанкой, уныло вздыхая и спотыкаясь в темноте. Там, недалеко от воды, где в сырости и прохладе водятся огромные жабы, ребята дружно грелись у маленького, плюющегося искрами и громко трещавшего костра и передавали друг другу бутылку с чем-то темным.
– Что это такое? – с сомнением поинтересовалась я, когда бутылка попала мне в руки.
– Ром домашнего изготовления, – подмигнув, ответил Вася.
Вокруг раздались смешки.
– Спасибо, я не буду, – вежливо отказалась я, передавая бутылку дальше по кругу.
– Давай один глоточек! За премьеру! – не терпящим возражений тоном заявил Вася и, отобрав у кого-то бутылку, вновь протянул ее мне.
Я глотнула и закашлялась. Из глаз градом покатились крупные слезы.
– На, закуси! – Жанка торопливо сунула мне в рот кусочек черного хлеба.
Я закусила, но легче мне не стало.
– Тошнит? – с беспокойством спросила Жанка и накинулась на Васю: – Чего ты к ней пристал со своим ромом? Не хочет – и не надо! Зачем насильно вливать?
Вася пожал плечами.
– Да ничего страшного! – поспешно замахала руками я. – Просто дух захватило!
Ребята одновременно усмехнулись. Бутылка вновь пошла по кругу. А я почувствовала, что у меня кружится голова. Вряд ли это ром. Скорее всего, разбавленный медицинский спирт. Но я ведь выпила всего один глоток! Почему же мне так нехорошо?
– Жанна, я, наверное, пойду спать, – неуверенно проговорила я, потянув Жанку за локон.
– Какая ты бледная! – воскликнула Жанка, оборачиваясь. – Я тебя провожу!
– Не надо, – через силу улыбнулась я. – Тут идти-то всего ничего…
Тем не менее, как только я отошла от костра и вступила в ночную тьму, у меня перед глазами все слилось и смешалось, и я почувствовала, что теряюсь в бескрайнем, будто океан, сосновом лесу, а сил добраться до лагеря у меня не хватит. Я немного побродила туда-сюда, натыкаясь на стволы деревьев, и беспомощно села на землю, а потом и улеглась, свернувшись в клубочек. Сосновые иголки больно кололи мне щеку, но я не смогла приподнять внезапно отяжелевшую руку и смахнуть их.
«Меня отравили, – отстраненно подумала я, – подмешали мне яд, и сейчас я умру, прощайте». Бросало то в жар, то в холод, а сосны кружились надо мной, будто в калейдоскопе. И вдруг из ночного сумрака вышла белая лошадь, поблескивая печальными круглыми глазами. Та самая лошадь, которая столько раз снилась мне в детстве!
– Что случилось? – заговорила со мной лошадь голосом Андрея. – Почему ты лежишь на земле?
– Устала, – еле вымолвила я, не сводя изумленного взгляда с лошади. – Просто устала и прилегла отдохнуть.
– А почему ты такая бледная? И почему от тебя несет спиртом? – настаивала лошадь.
– Тебе показалось, – медленно проговорила я. – Спать хочу – умираю!
– Вставай! – Лошадь приблизилась вплотную к моему лицу, а потом чьи-то руки крепко подхватили меня и поставили на ноги. – Ну-ка взгляни на меня!
– Я и так на тебя смотрю, – уставившись на лошадь, неуверенно пробормотала я.
Лошадь усмехнулась, а незнакомые руки аккуратно взяли меня за голову и отклонили ее далеко назад.
Неожиданно я увидела вверху над собой насмешливое лицо Андрея.
– А-а-а, вон ты где! – обрадованно воскликнула я. – Высоко забрался! А я тебя везде искала! Почему ты не остался праздновать с нами?
– А нам с вами есть что праздновать? – иронично поинтересовался Андрей.
– Ой, вот только не начинай эти свои… – Я нахмурилась, безуспешно пытаясь подобрать подходящее слово, но в голове у меня звенели, сталкиваясь, звезды и протяжно гудел ветер, поэтому фраза так и повисла неоконченной, а сама я, сдавшись и обессилев, безвольно поникла и покачнулась.
– Стоять! – спокойно скомандовал Андрей и уверенно подхватил меня за плечи. – Видела бы твоя Петровна, на кого ты сейчас похожа!
– Я похожа на девочку с картины Веласкеса, – глупо захихикав, ответила я. – Петровна не даст соврать! А ты – вреднючий тип! Но все-таки спасибо тебе большое!
– За что же это? – трясясь от смеха, спросил Андрей.
– За науку! – с важностью выставив вверх указательный палец, еле выговорила я и вновь сильно покачнулась, заваливаясь вперед носом так, что Андрей едва успел меня удержать. – Ты меня очень многому научил! Без тебя я в жизни не сыграла бы так хорошо, как сегодня вечером!
– Благодарю, весьма польщен, – продолжал иронизировать Андрей. – Я ценю твой порыв бухнуться передо мной на колени, но это уже лишнее. Пойдем-ка!
– Никуда я с тобой не пойду! – вяло запротестовала я. – Положи меня обратно, откуда взял!
– Ну уж нет! – со смехом ответил Андрей. – Замерзнешь ведь лежать на голой земле! Пойдем, я положу тебя хотя бы на ветки!
– Никаких веток! – невнятно бормотала я. – Отведи меня в лагерь!
– В лагерь тебе в таком виде нельзя! – тихо увещевал Андрей. – Не спорь со мной, пойдем! Проспишься немного, а утром вернемся, никто и не заметит!
– На рассвете я должна быть в лагере! – строго заявила я, прежде чем рухнуть Андрею на руки и надолго отключиться.
Очнулась я оттого, что страшно хотелось пить. В горле пересохло, перед глазами полыхало красное марево, и казалось, будто я лежу в пустыне на раскаленном песке, а где-то поблизости медленно проплывает украшенный с восточной роскошью караван верблюдов, похожий на фантастический мираж. Немного опомнившись и придя в себя, я поняла, что полулежу на руках у сидящего Андрея, прижавшись к его груди, а он осторожно гладит меня по голове и вполголоса насвистывает «Болеро» Равеля.
– Когда я слышу эту музыку, мне всегда представляются верблюды в пустыне, – прошептала я.
– Очухалась? – не очень-то любезно отозвался Андрей, резко оттолкнув меня на сваленные в кучу сосновые ветки. – О какой музыке ты говоришь?
– «Болеро», – невольно поморщившись на его внезапную грубость, тихо промолвила я.
– Интересная ассоциация, – смягчая свою выходку вежливым тоном, ответил Андрей. – Вообще-то эта музыка – на испанскую тему. Ее написали для одной известной балерины, которая танцевала под нее в образе цыганки.
– Откуда ты все знаешь? – восхищенно и застенчиво спросила я.
– От верблюда, – привычно среагировал Андрей.
– От верблюда из моего каравана? – подхватила я.
– Мне это напоминает наш с тобой первый разговор наедине, – неожиданно сказал Андрей. – Тогда мы тоже были в лесу, и ты почти так же пошутила насчет верблюда!
– А ты чуть не сломал мне руку! – вспомнила я.
– Это потому, что ты не ответила на мой вопрос! – тут же оживился Андрей. – Помнишь, о чем мы говорили?
– Не очень, – пробормотала я, краснея.
– Все ты помнишь! – с хищным воодушевлением воскликнул Андрей. – Ты мне задолжала одно признание! Откровенность за откровенность!
– И в чем же я должна признаться? – замирая, шепнула я.