– Как ты ко мне относишься? – с нескрываемым любопытством задал вопрос Андрей. – Только отвечай как следует, без шуток и кривляний!
– Я отвечу, – робко ответила я. – Но ты не обижайся, обещаешь?
Андрей кивнул, нахмурившись и закусив губу.
– Мне тебя очень жалко, – с приостановившимся сердцем выдохнула я. – Нет, нет! Ничего не говори! И не надо так на меня смотреть! Я сейчас все объясню! Когда меня отдали в интернат, мне тоже было как-то не по себе. Да чего уж там, плохо мне было! Я, как и ты, ждала, что за мной придут и заберут меня отсюда, каждый день ждала! С утра и до поздней ночи! Но никто не приходил, и я начала тосковать… Какая-то обида копилась, и было очень больно от того, что я, оказывается, никому не нужна. А потом появилась Жанка, и мы с ней совершенно случайно подружились! Ты не представляешь, как сильно я ее полюбила! И тут началась совсем другая жизнь: у меня как будто бы глаза поновому открылись, и все стало нипочем! Понимаешь?
– Я вижу, куда ты клонишь, – мрачно произнес Андрей. – Но со мной этот номер не пройдет. Я вовсе не страдаю от какой-то там ненужности, наоборот, хочу, чтобы меня раз и навсегда оставили в покое!
– Не обижайся, – мягко попросила я. – Просто ты еще не встретил своего человека. А может быть, я и в самом деле неправильно тебя поняла.
– Это все? – сухо спросил Андрей.
– Нет. – Я перевела дух, с трудом сглотнула и продолжала: – Мне кажется, иногда ты слишком многого требуешь от людей! Но идеальных характеров не бывает! И идеальных умов тоже!
– А что ты предлагаешь? – неприязненно прищурился Андрей. – Нянчиться с идиотами и негодяями?
– Я предлагаю не записывать в идиоты и негодяи всех подряд… – устало вздохнула я.
– А я и не записываю всех подряд! – огрызнулся Андрей. – И не надо тут строить из себя добренькую и защищать подонков! Из-за таких пафосных лицемерок, как ты, каждое ничтожество мнит себя центром вселенной!
– Не будем спорить! – взмолилась я. – Лучше скажи, а что ты обо мне думаешь? Откровенность за откровенность!
– Я думаю, – протянул Андрей, очень внимательно глядя мне в глаза, – что ты не такая уж простушка, какой притворяешься. Ты, скорее, себе на уме.
Я улыбнулась, а Андрей с интересом добавил:
– Я все жду, когда же ты по-настоящему разозлишься! Любопытно было бы взглянуть!
– Не дождешься! – со смехом ответила я.
И тут Андрей неожиданно подскочил ко мне, ухватил меня за короткую и жиденькую светлую косицу и с силой запрокинул мне голову, а другой рукой крепко сжал мои запястья, чтобы пресечь любые атаки с моей стороны.
– Ты что творишь? – ахнула я. – Больно же! Ты мне косу оторвешь! Она и так на голове еле держится!
Андрей рассмеялся и тут же отпустил меня, но я, растерявшись, продолжала смотреть на него снизу вверх с запрокинутым лицом.
– Чего ты ждешь? – усмехнулся Андрей. – Я не Ромео и не собираюсь тебя целовать!
– Верно, ты не Ромео, – с досадой ответила я. – Ты павлин с раздутым самомнением!
– Идеальных характеров не бывает! – вкрадчиво произнес Андрей. – И идеальных умов тоже! Тебе не кажется, что ты требуешь от меня слишком многого?
– Нет! – отрезала я, но не выдержала и улыбнулась тому, как ловко он подловил меня на слове.
А потом мы потянулись друг к другу, легко, будто бы на сцене, обнялись и, продолжая улыбаться, неожиданно поцеловались с осторожностью и какой-то неловкой нежностью.
– Только не воображай, что теперь ты можешь мной командовать! – заявил Андрей, отступая от меня с серьезным видом. – Не хватало еще, чтобы ты села мне на шею!
– Не беспокойся, я найду себе шею поудобнее твоей! – беззаботно улыбнулась я.
– Ты такая же стерва, как твоя Жанна! – убежденно произнес Андрей и, оглядевшись, добавил: – Уже светает, нам пора в лагерь!
Здесь мое сердце умолкает, и я мысленно ставлю многоточие… В юном возрасте я довольно часто страдала от того, что некоторые сюжеты в нашей жизни обрываются не развязываясь…
Едва мы вернулись из лагеря в город, как за Андреем приехала целая свита из его высокопоставленных родственников и увезла его обратно в благополучную и удобно устроенную жизнь, а я осталась в интернате и больше никогда не вспоминала (по крайней мере, вслух) об этом странном, но, безусловно, одаренном и глубоко впечатлившем меня мальчике.
Но не нужно спешить утопить несбывшиеся надежды в бездонном черном колодце памяти, потому что иногда нити оборванного сюжета тянутся за нами всю жизнь… Много лет спустя, когда я сделалась уже довольно известной театральной актрисой, мне в гримерную принесли целую охапку белых роз с крохотным конвертиком без единой подписи. Открыв конвертик, я обнаружила в нем визитку, с которой на меня насмешливо поглядывал нарисованный верблюд с табличкой «Ромео» на шее. В первую минуту я ничего не поняла, но, поразмыслив, широко улыбнулась…
Однако это уже совсем другая история, а нынешняя завершилась хрустально-тихим и сияющим летним утром в сосновом лесу, напоминающем безбрежное зеленое море, пронизанное до самого дна лучами беззаботного солнца.
Глава третья. Вечер и ночь
Меня часто спрашивают, откуда взялось мое нынешнее прозвище – Снежная Королева. До меня доходило немало бредовых и бесконечно далеких от истины измышлений посторонних людей на эту тему. На самом деле прозвище прилипло ко мне очень давно, когда мне было всего-то навсего восемнадцать лет и я училась на втором курсе театрального училища, куда мы с Жанкой благополучно поступили не без помощи нашей прекрасной, самой лучшей на свете Петровны.
К тому времени моя Жанна по-настоящему расцвела, а ее красота словно достигла пика и стала настолько ошеломляющей, что при каждом появлении Жанны на сцене зрители совершенно забывали спектакль и завороженно любовались ею, приоткрыв рты и думая каждый о своем: одни – о роскошном черном лебеде на зеркальном пруду, другие – о кремовой розе на верхушке шоколадного торта, третьи – о темной как ночь пантере, замершей перед прыжком через полыхающий во мраке костер. А мне, девочке, которую Петровна приучила сравнивать людей с картинами, Жанна больше всего напоминала Царевну-Лебедь с магического, завораживающего полотна Врубеля. Несмотря на то что я имела возможность наблюдать эту красоту ежедневно, проживая с Жанкой в одной комнатке в общежитии, сидя рядом с ней на лекциях или стоя поблизости от нее в танцклассе, она никогда не переставала восхищать меня и трогать самые затаенные струны моего сердца, а легкомысленное и губительное обращение Жанны со своей красотой, как, впрочем, и с жизнью, буквально разрывало мне душу.
Она в полной мере понимала и ощущала всю силу своего дарования, но не умела этой силой управлять, и ее несло неизвестно куда, будто бы на волнах ураганного ветра, а она только и могла, что притворяться свободно парящей птицей или кричать от страха. «Остановись!» – хотелось воскликнуть мне и встряхнуть ее хорошенько, когда она под утро тихонько скреблась в окно нашей комнаты в грязной прокуренной общаге, забравшись на четвертый этаж по пожарной лестнице, и улыбалась мне через стекло бессмысленной пьяной улыбкой. Иногда ее, одурманенную, ничего не понимающую, с остановившимся стеклянным взглядом, подвозили на шикарных автомобилях молодые люди, которые отличались друг от друга лишь чертами лица, но всегда были одинаково хамоватыми, развязными, с дерзкими повадками, наглыми глазами и глумливым хохотом. Жанка знакомилась с ними в ночных клубах, где она развлекалась ночи напролет, швыряя направо и налево чужие деньги.
Вообще, в последнее время она предпочитала разговаривать исключительно о деньгах, как будто все остальное было уже исследовано, испробовано и отброшено за ненадобностью.
– Ты пойми, – раздраженно и нервно восклицала она наутро, сидя передо мной, неумытая, нечесаная и в засаленном халате, с больным потухшим взглядом, с тонкой сигаретой в худенькой руке и таким выражением лица, будто ее нестерпимо тошнит, но все равно ослепительно прекрасная даже в подобные минуты, – не могу я больше терпеть нищету! Сначала – интернат, похожий на казарму, потом – общага эта убогая! А дальше что? Рассказать тебе? Нет, ты послушай! Окончишь училище, из общаги выпрут, а жить негде, мамы-папы нет, а других бескорыстных спонсоров не бывает, вот и переедешь ты, подруга, в коммуналку у черта на рогах! Ох и весело будет: в соседях – ворчливые старики, неустроенные психи и отмороженные наркоманы, на общей кухне – чужие вонючие кастрюли, из еды – картошка и макароны, а по праздникам – то же самое, но с маргарином! Душ вечно сломан, в туалет – очередь, а с потолка капает ржавая вода, каждый день чуть свет будешь ездить на трамвае в свой вшивый провинциальный театрик и пахать за три копейки, а тебя годами будут задвигать на вторые роли всякие молодящиеся дивы, а летом отправишься не в отпуск, а на гастроли в тундру, где вся труппа месяцами не выходит из запоя, а осенью дружно бегает к наркологу «белочек ловить»! И так – до самой смерти! Конечно, все может повернуться подругому… Например, ты купишь лотерейный билет и выиграешь миллион (ха-ха!), но надо быть круглым идиотом, чтобы надеяться на счастливый случай и ждать чуда или очереди! Плевать мне на будущее! Мне сегодня жить хочется, понимаешь?
– То есть, по-твоему, жить – это ежедневно гулять по кабакам и напиваться в стельку? Выбросить себя на помойку в восемнадцать лет? – сердито вопрошала я, страдая за нее и злясь на собственную беспомощность.
– А ты всерьез веришь, что в жизни можно избежать помойки? – Жанка с интересом взглянула на меня огромными зелеными глазами и горько усмехнулась. – Да ты романтик! Но без помойки не обойтись, как ни крути: оттуда мы пришли, туда и вернемся. Поэтому не надо брезгливо морщиться и воротить нос, как распоследняя ханжа! Ненавижу лицемеров с постными рожами!
– Я не понимаю, чего ты добиваешься своими выходками, – допытывалась я. – На что ты рассчитываешь, вытворяя эти фокусы? И что-то я не вижу особой радости у тебя в глазах!