о излома высокомерно взлетающей брови, – а также за счет важной неторопливости походки, плавной и изящной сдержанности движений и абсолютного ледяного спокойствия в интонациях и взглядах. Словами не передать, насколько уютно я ощущала себя в этом образе! Именно такой я всегда и мечтала стать, но боялась показаться заносчивой и смешной! Зато теперь, репетируя часами у зеркала, я все больше и больше входила во вкус и осваивалась в желанном образе.
Остается только добавить, что спектакль «Снежная королева» прошел на ура, а когда все закончилось и мы фотографировались с детьми на память, одна девочка отодвинулась от меня и заявила: «Ты – самая красивая, но я тебя боюсь!» Никогда еще мне не доводилось слышать комплимента приятнее, чем этот! С тех пор я не изменяла себе и постепенно добилась всего, чего хотела, а прозвище Снежная Королева приклеилось ко мне намертво.
– Я всегда знала, что тебе рано или поздно надоест притворяться скромницей, – подмигивала мне Жанка. – Еще с тех пор, как ты в интернате связалась с Андреем! Уже тогда в тебе проглядывала хитрющая роковуха, несмотря на бледный вид!
Справедливости ради нужно отметить, что внешне я ничуть не похорошела со времен интерната и попрежнему оставалась маленькой и невзрачной блондинкой с бесцветными бровями и ресницами. Однако Евгений Александрович оказался прав: стоило мне изменить поведение и тип самоподачи, как меня быстро записали чуть ли не в первые красавицы, и я с некоторым удивлением обнаружила, что на меня заглядываются сокурсники, а на улице незнакомцы то и дело оборачиваются мне вслед…
А теперь я приближаюсь к самому трагичному моменту своей жизни, когда нужно понизить голос до шепота, погасить свет, закрыть ненадолго глаза и немного поплакать о том, что погибло, пропало навеки и уже не вернется. Мне трудно подобрать слова, чтобы рассказать о случившемся, поэтому воспользуюсь газетной вырезкой, которую я сохранила в память о тех горьких днях.
В ночь со вторника на среду на объездной дороге в шестнадцати километрах от города водитель иномарки не справился с управлением, в результате чего автомобиль слетел с проезжей части дороги и врезался в рекламный щит. Водитель погиб на месте, а пассажирка иномарки вылетела через разбитое лобовое стекло и госпитализирована с тяжелыми травмами.
Ни читатели газеты, ни я сама так и не узнали, куда ехала Жанка и кто сидел рядом с ней в том злополучном автомобиле. Меня не пускали к ней в реанимацию, где она тихо умирала после тяжелейшей многочасовой операции, в ходе которой врачи самоотверженно и безуспешно пытались спасти ей жизнь. Но я не сдавалась и всю ночь напролет без устали отмеряла шаги в бесконечно длинном и унылом больничном коридоре, беззвучно повторяя только одно беспомощное слово «пожалуйста», и, словно ребенок, вымаливала у небес невозможное, готовая в своем упрямстве поверить, что если повторить волшебное слово миллион раз, то чудо непременно произойдет.
А наутро мне разрешили с ней попрощаться, и я встряхнулась, смахнула слезы и, широко улыбаясь, вошла в ярко освещенную безликую и безжизненную палату, где на ослепительно-белой койке, вся в иголках и трубках, лежала она, моя любимая, родная и единственная Жанка, и смотрела на меня огромными глазами, потемневшими, будто озера в предгрозовых сумерках.
– Юля… – жалобно прошептала она, когда я подошла к ней на негнущихся ногах. – Юля, это ты?
Я кивнула и взглянула на нее как можно веселее, пряча за спину задрожавшие руки.
– Не уходи от меня! – чуть слышно произнесла Жанка, с трудом шевеля запекшимися губами. – Пусть все уйдут, а ты не уходи!
– Я не уйду, – твердо пообещала я, наклоняясь и осторожно целуя ее в щеку. – Не волнуйся!
Она еле заметно кивнула, чуть улыбнулась, но тут же поморщилась и прикрыла глаза. А я продолжала стоять перед ней, вытянувшись в струнку и дрожа от сильнейшего напряжения, пока не сообразила, что она только что умерла. Выйдя из палаты, я столкнулась с Евгением Александровичем. Он выглядел невыспавшимся, измученным и сильно постаревшим. Я заметила, что впопыхах он неправильно застегнул свой старенький, поношенный пиджак. В одной руке Евгений Александрович держал скромный газетный сверток, из-за краев которого виднелись бархатные головки белых гвоздик, а в другой – ветхую ворсистую шляпу.
– Она умерла? – поспешно спросил он надтреснутым старческим голосом, будто каркнул.
– Да, – просто ответила я и зашагала прочь.
Он не стал меня догонять.
Не помню, где меня носило в тот день. Кажется, я забрела в какой-то храм и сразу потерялась в его полумраке среди суровых ликов темных икон и яростно пылающих, тревожно потрескивающих и роняющих горячие восковые слезы свечей. Молиться у меня не получалось, я задыхалась и поспешно выскочила на улицу, а потом ехала через весь город в медленно ползущем, будто улитка, троллейбусе и бессмысленно глядела в окошко на хлюпающую под колесами грязь. Под вечер я забрела в какую-то чайную или кафе и долго сидела там за столом, покрытым поцарапанной и закапанной соусом клетчатой скатертью, прихлебывая холодный чай, пока не подошел официант и не сообщил, что «заведение закрывается». Я выслушала его как во сне, послушно кивнула и молча вышла на улицу, где повсюду – во дворах, парках и вдоль тротуаров – уже зажглись вечерние фонари.
Всю дорогу до общежития я представляла себе огромного белого голубя, который уносил в клюве маленькую девочку с зелеными глазами и роскошными локонами, а где-то в тридевятом царстве король и королева ждали ее на балконе дворца и простирали к ней руки, и все королевство праздновало счастливое возвращение принцессы в родные края после долгих лет мучительных скитаний. В небе взрывались сказочной красоты фейерверки, и грохот их доносился до моих ушей. Но я не торжествовала, а просто одиноко шагала в ночи, и под ногами хрустели осколки моего разбитого вдребезги сердца.