— Если на то пошло, хозяева планеты сами напоминают жуков. Вернее, муравьев. Муравьиную колонию. Там и тут бездушное общество взаимных услуг в слепом, но разумном повиновении неуклонно движется к намеченной цели. А коли так, друг мой, то твоя гипотеза, будто вычислительная машина применялась для разработки экономических и социальных теорий,— просто вздор!
— Это вовсе не моя гипотеза,— поправил его Лоуренс,— Всего лишь одно из нескольких предположений. Есть и другое, не более спорное: они пытались разгадать тайны Вселенной — отчего она существует, что собой представляет и куда движется.
— И каким образом,— прибавил Гриффит.
— Ты прав. И каким образом. А если этим занимались, то, я уверен, не из праздного любопытства. Значит, был какой-то серьезнейший стимул, что-то вынуждало к этому занятию.
— Продолжай,— усмехнулся Тэйлор,— Я жду с нетерпением. Доскажи свою сказку до конца. Они проникли во все тайны Вселенной и…
— Едва ли проникли,— спокойно проговорил Баклей.— Чего бы они ни добивались, вероятность того, что им удалось получить окончательный ответ, ничтожно мала.
— Что касается меня,— проговорил Гриффит,— я склонен думать, что они своего добились. Иначе зачем было покидать планету и бросать эту гигантскую машину? Они нашли то, что искали, вот им и стал не нужен ими же созданный инструмент познания.
— Ты прав,— подхватил Баклей.— Инструмент стал не нужен, но не потому, что сделал все возможное и этого оказалось достаточно. Его забросили, потому что он слишком маломощен, он не в состоянии решить задачу, которая подлежит решению.
— Слишком маломощен! — возмутился Скотт,— Да ведь в таком случае всего и заботы-то было нарастить вокруг планеты еще один ярус!
Баклей покачал головой:
— Помнишь, я говорил о факторах ограничения? Так вот, перед тобой фактор, которым не так-то просто пренебречь. Подвергни сталь давлению в пятьдесят тысяч фунтов на квадратный дюйм[1] — и она потечет. Здесь-то, должно быть, металл воспринимает гораздо большее давление, но и у него есть предел прочности, выходить за который небезопасно. На высоте двадцати миль над поверхностью планеты ее хозяева достигли этого предела. Уперлись в тупик.
Гриффит шумно вздохнул и пробормотал;
— Моральный износ.
— Аналитическая машина — вопрос габаритов,— рассуждал Баклей вслух.— Каждая интегрирующая схема соответствует клеточке человеческого мозга. У нее ограниченная функция и ограниченные возможности. То, что делает одна клетка, контролируют две другие. Принцип «смотри в оба, зри в три» как гарантия отсутствия ошибок.
— Можно было стереть все, что хранилось в запоминающих устройствах, и начать сызнова,— сказал Скотт.
— Не исключено, что так и поступали,— ответил Баклей,— Бессчетное множество раз. Хотя всегда присутствовал элемент риска: после каждого стирания машина могла терять какие-то… э-э… ну, рациональные, что ли, качества или моральные. Для машины таких масштабов стирание памяти — катастрофа, подобная утрате памяти человеком. Здесь произошло, наверное, одно из двух. Либо в электронных устройствах машины слишком заметно скапливалась остаточная память…
— Подсознательное,— перебил Гриффит.— Интересная мысль: развивается ли у машины подсознание?
— …Либо,— продолжал Баклей,— ее неизвестные хозяева вплотную подошли к проблеме, настолько сложной, настолько многогранной, что эта машина, несмотря на фантастические размеры, заведомо не могла с нею справиться.
— И тогда здешние обитатели отправились на поиски еще большей планеты,— подхватил Тэйлор, сам не вполне веря в свою догадку,— Такой планеты, масса которой достаточно мала, чтобы там можно было жить и работать, но диаметр достаточно велик для создания более мощной вычислительной машины.
— В этом был бы какой-то резон,— неохотно признал Скотт,— Понимаете ли, они бы начали все заново, но с учетом ответов, полученных здесь. При усовершенствованной конструкции и новой технологии.
— А теперь,— торжественно провозгласил Кинг,— на вахту становится человечество. Интересно, что нам удастся сделать с такой диковиной? Во всяком случае, совсем не то, для чего ее предназначали создатели.
— Человечеству,— сказал Баклей,— решительно ничего не придется с нею делать, по крайней мере ближайшие сто лет. Головой ручаюсь. Никакой инженер не осмелится повернуть ни единое колесико в этой машине, пока не будет достоверно знать, для чего она служит, как и почему сработана. Тут надо вычертить миллионы схем, проверить миллионы связей, сделать синьки, подготовить техников…
Лоуренс грубовато ответил:
— Это не наша с тобой забота, Кинг. Мы с тобой сеттеры. Мы выслеживаем и вспугиваем перепелок, а уж дальше обойдутся без нас, и мы переходим к очередным вопросам. Как распорядится человечество нашими находками — это опять-таки очередной вопрос, но решать его не нам с тобой.
Он поднял с пола и взвалил на спину мешок с походным снаряжением.
— Все готовы к выходу? — спросил он.
Десятью милями выше Тэйлор перегнулся через перила, ограждающие пандус, и взглянул на расстилающийся под ним лабиринт машин. Из наспех уложенного рюкзака выскользнула ложка и, вертясь, полетела вниз.
Долго все прислушивались к тому, как она звякает, задевая металл.
Даже когда все стихло, людям по-прежнему казалось, что до них еще доносится звяканье.
МИРАЖ
Они вынырнули из марсианской ночи — шестеро жалких крошечных существ, истомленных поисками седьмого.
Они возникли на краю круга света, отбрасываемого костром, и замерли, поглядывая на троих землян своими совиными глазами.
И земляне застыли, захваченные врасплох.
— Спокойно,— выдохнул Уомпус Смит уголком бородатого рта.— Если мы не шелохнемся, они подойдут поближе.
Издалека донесся чей-то слабый, тягучий стон — он проплыл над песчаной пустыней, над остроконечными гребнями скал, над исполинским каменным стрельбищем.
Шестеро стояли на самой границе света. Пламя расцвечивало их мех красными и синими бликами, и они будто переливались на фоне ночной пустыни.
— «Древние»,— бросил Ларе Нелсон Ричарду Уэббу, сидящему по другую сторону костра.
Уэбб поперхнулся, у него перехватило дыхание. Перед ним были существа, которых не надеялся увидеть не только он сам, но и никто из людей,— шестеро марсианских «древних», вынырнувшие вдруг из пустыни, из глубин тьмы, и замершие в свете костра. Многие — это он знал наверняка — провозглашали расу «древних» вымершей, затравленной, погибшей в ловушках, истребленной алчными охотниками-песковиками.
Сначала все шестеро казались одинаковыми, неотличимыми друг от друга. Потом, когда Уэбб присмотрелся, он заметил мелкие различия в строении тел, выдающие своеобразие каждого. «Шестеро,— подумал он,— а ведь должно быть семь…»
«Древние» медленно двинулись вперед, все глубже вступая в освещенный круг у костра. И один за другим опустились на песок, лицом к лицу с людьми. Никто не проронил ни слова, и молчание в круге огня становилось все напряженнее, лишь откуда-то с севера по-прежнему доносились стенания, словно острый тонкий нож взрезал безмолвную ночь.
— Люди рады,— произнес наконец Уомпус Смит, переходя на жаргон пустыни,— Люди долго вас ждали.
Одно из существ заговорило в ответ. Слова у него получались полуанглийскими, полумарсианскими — чистая тарабарщина для непривычного слуха.
— Мы умираем,— сказало оно,— Люди долго вредили. Люди могут немного помочь. Теперь, когда мы умираем, люди помогут?
— Люди огорчены,— ответил Уомпус, но даже в тот миг, когда он старался напустить на себя печаль, в голосе у него проскользнула радостная дрожь, какое-то неудержимое рвение, как у собаки, взявшей горячий след.
— Нас тут шесть,— сказало существо,— Шесть — мало. Нужен еще один. Не найдем Седьмого — умрем. Все «древние» умрут без возврата.
— Ну, не все,— откликнулся Уомпус.
— Все,— настойчиво повторил «древний»,— Есть другие шестерки. Седьмого нет нигде.
— Чем же мы можем вам помочь?
— Люди знают, где Седьмой. Люди прячут Седьмого.
Уомпус затряс головой:
— Где же мы его прячем?
— В клетке. На Земле. Чтобы другие люди смотрели.
Уомпус снова качнул головой:
— На Земле нет Седьмого.
— Был один,— тихо вставил Уэбб,— В зоопарке.
— В зоопарке,— повторило существо, будто пробуя незнакомое слово на вкус.— Так мы и думали. В клетке.
— Он умер,— сказал Уэбб.— Много лет назад.
— Люди прячут Седьмого,— настаивало существо,— Здесь, на этой планете. Сильно прячут. Хотят продать.
— Не понимаю,— выговорил Уомпус, но по тому, как он это произнес, Уэбб догадался, что тот прекрасно все понял.
— Найдите Седьмого. Не убивайте его. Спрячьте. Запомните - мы придем за ним. Запомните — мы заплатим.
— Заплатите? Чем?
— Мы покажем вам город,— ответило существо.— Древний город.
— Это он про ваш город,— пояснил Уэббу Нелсон,— Про руины, которые вы ищете.
— Как жаль, что у нас в самом деле нет Седьмого,— произнес Уомпус.— Мы бы отдали его им, а они отвели бы нас к руинам.
— Люди долго вредили,— сказало существо.— Люди убили всех Седьмых. У Седьмых хороший мех. Женщины носят этот мех. Дорого платят за мех Седьмых.
— Что верно, то верно,— откликнулся Нелсон,— Пятьдесят тысяч за шкурку на любой фактории. А в Нью-Йорке за пелеринку из четырех шкурок — полмиллиона чистоганом…
Уэббу стало дурно от самой мысли о такой торговле, а еще более от небрежности, с какой Нелсон помянул о ней. Теперь она, разумеется, была объявлена вне закона, но закон пришел на выручку слишком поздно — «древних» уже нельзя было спасти. Хотя, если разобраться, зачем вообще понадобился этот закон? Разве может человек, разумное существо, охотиться на другое разумное существо и убивать его ради шкурки, ради того, чтобы получить пятьдесят тысяч долларов?
— Мы не прячем Седьмого,— уверял Уомпус, — Закон говорит, что мы вам друзья. Никто не смеет вредить Седьмому. Никто не смеет его прятать.