Но стоит огню ослабнуть… и все вернется на круги своя.
– Мне жаль, – прошептал Киан. – Мне так жаль.
Бадо́ подалась вперед, свивая заклинание, когда роскошное трюмо, которое она собственноручно выбирала в их спальню, внезапно ожило. То ли ветви, то ли сплетенные из древесной сущности пальцы потянулись к ней. Завели ее руки за спину так стремительно, что она едва успела что-то понять. И рот, и все тело заклеило паутиной, вылепившейся прямо из стен. Настоящей, липкой на ощупь паучьей сетью.
Бадо́ билась в силках с расширенными от паники и изумления глазами. Расцарапала спину ногтями, выводя на ней знак в отчаянной попытке дотянуться до мира теней.
Из бреши в Вуали к Киану потянулись дымчатые щупальца. Но Киан призвал свет, растворивший тьму, не позволяя той стать для Бадо́ спасением.
Удушающее чувство беспомощности, поднимающееся откуда-то изнутри, она запомнила навсегда. Помнила, как билась в силках, помнила тошнотворное прикосновение паутины к коже… Именно поэтому много лет спустя, заманивая спящих, своими силками Ткач Кошмаров выбрала искаженную версию паутины.
Киан победил ее не потому, что был сильней. Просто Бадо́ до последнего не ожидала, что ее возлюбленный – друид, святоша, преданный последователь Дану – способен на убийство…
Что он способен убить ее.
Вернувшись из мира теней в обличье ревенанта, она выждала момент, когда Киан в очередной раз наведается к Ведающей Матери Аойфе. Соткав из полуночной энергии паутину, Бадо́ опутала ею всю общину и заставила Киана смотреть, как она терзает лесных ведьм. А потом, превратившись в ворона, выклевала глаза Аойфе.
Что могут знать церковники о жертвенных ритуалах и способах вызвать демона? Так и Киан всю свою жизнь, будучи друидом, держался от полуночной магии так далеко, как только мог. Он не мог предположить, что теперь, когда пали последние скрепы, Бадо́ стала лишь сильнее. Не мог подумать, что умереть она задумывала уже давным-давно. Свою смертную жизнь она оставляла при себе лишь для того, чтобы убедиться, что родила верных дочерей. Тех, в ком можно взрастить небывалую полуночную силу из зароненного в них зернышка. А если вдруг что-то пойдет не по плану, родить новых.
С самого детства и юности Бадо́ ненавидела собственное тело, и именно эта ненависть подтолкнула ее к мысли существовать вне всяких границ. Мир снов, предложенный Каэр, ее не устраивал. А вот мир теней… Да, она нашла способ не только обмануть смерть, но и сделать хрупкую смертную оболочку в разы крепче. Полуночная сила питала ее тело, но в живом теле из-за разности энергий приживалась не так хорошо.
Чтобы изменить это, Бадо́ Блэр нужно было умереть. Когда это произошло, стены пали, и сила мира теней хлынула в нее благословенным потоком, словно вода – через прорванную плотину.
Так что Киану Бадо́ мстила не за смерть. Она жаждала возмездия за предательство.
Стоя перед ним, она жалела, что позволила воспоминаниям ожить. Убить бывшего возлюбленного захотелось еще сильнее. Какое он имел право существовать на этом свете, когда душу Доминика растерзали на клочки? Смешали их с вечной тьмой, растворили в вечной пустоте?
Руки поднялись сами собой, губы, жаждущие свершить справедливость, приоткрылись. Одно короткое заклинание, одно веление – и тени разорвут душу Киана, словно голодные собаки – кролика. Он затаил дыхание. Глаза его, давно потухшие, вдруг заблестели. Казалось, Киан ждет этого – смерти от ее рук.
Ждет покоя.
– Не-е-т, – пропела Бадо́. – Так легко ты не отделаешься.
Голова Киана устало опустилась на грудь. Губы Ткача Кошмаров растянулись в улыбке. Кажется, она только что придумала соизмеримую его деяниям кару. Нужно лишь немного подождать.
Уходя, она обронила теням:
– Заставьте его кричать.
Глава 22Якорь для ярости
Морриган стирала с губ алую, как кровь, помаду, когда в спальню без стука ворвалась Саманья.
Она всерьез подумывала о том, чтобы отчитать жрицу вуду за нарушение личного пространства, пока не увидела ее лицо.
– Идем со мной. Кое-что случилось.
Волнение Саманьи выдавал прорезавшийся акцент. Морриган отвернулась от туалетного столика с роскошным зеркалом в золотой оправе.
– Проклятье, что именно?
– Файоннбарра и Дэмьен подрались. Не смей выглядеть такой довольной! – возмутилась Саманья. – Файоннбарре сильно досталось.
Приложив салфетку к губам, Морриган стерла улыбку вместе со следами помады. Направилась вслед за вылетевшей из комнаты жрицей, но нагнала ее не сразу.
– Как это произошло?
– Не знаю, – сердито отозвалась Саманья. – Я шла в ритуальную комнату, увидела, как эти двое о чем-то спорят. Вмешиваться не стала: не маленькие, разберутся сами. Через несколько секунд обернулась на шум, а они уже сцепились. Сначала без магии, а потом…
Тревожно екнуло сердце.
– Надо вызвать Орлу…
– Я уже послала за ней стражей.
Морриган сдержанно улыбнулась. Пусть им никогда не стать подругами, но Саманью определенно было за что уважать. Она не из тех, кто при малейших признаках угрозы будет впадать в панику и прятаться за спинами других. Пожалуй, характер – как раз то, что их объединяло.
Вдоль длинного, увешенного гобеленами коридора по струнке выстроились стражи и боевые колдуны. Саманья свернула в одну из арок, ведущих в общую ритуальную – нечто вроде лаборатории, отгороженной от остальной части Тольдебраль барьером и надежно защищающей замок от последствий различных колдовских и алхимических экспериментов.
Построенная кем-то из бывших королей, в Доме Блэр она не пользовалась популярностью. У каждого из адгерентов были личные ритуальные комнаты, для обрядов вуду и вовсе отвели целый подвал – гораздо больший, нежели подвал Дома О’Флаэрти.
Лаборатория обычно пустовала, и, вероятно, именно по этой причине ее облюбовала Саманья. Отдалившаяся от всех после смерти Аситу и возвращения Клио в Кенгьюбери, она почти все свое время проводила в одиночестве. Исключением был ее отец, Ганджу, и, неожиданно для Морриган, Рианнон – девушка, спасенная Клио от преследования Трибунала.
В ее сознании образ Рианнон тесно переплелся с лошадьми. Еще при жизни Доминика Морриган настояла, чтобы девушку с особой связью с этими благородными животными лорд Дома О’Флаэти взял под свое крыло. Неожиданно для нее самой он и впрямь загорелся идеей построить ипподром, но успел лишь купить и переправить в Пропасть несколько прекрасных скакунов.
Морриган сохранила и преумножила его наследие, построив во внутреннем дворе Тольдебраль просторную конюшню и манеж для верховой езды. Рианнон была на седьмом небе от счастья и с тех пор много времени в той стороне двора.
А вот и она. Стояла посреди погрома, прижимая ко рту узкие и маленькие, словно у ребенка, ладошки и глядя на лежащего на полу Файоннбарру. Его укутывали тени, не позволяя разглядеть, насколько серьезны нанесенные ему повреждения. Но укутывали странно – не плащом, каким привыкла укрываться Морриган, а лоскутным одеялом, где-то прорванным чужой силой, обнажающим часть его лица. Казалось, Файоннбарра пытался спрятаться в тенях, но что-то грубо выдернуло его оттуда.
И наказало.
Морриган послала быстрый взгляд в противоположную сторону. Дэмьен отвернулся к стене, отгородившись ото всех. Грудь его тяжело вздымалась. С разбитых костяшек на пол падала кровь.
– Кто это начал? – требовательно спросила Морриган.
Кто закончил, она и без того знала: колдун Рено. Он по-прежнему удерживал руки приподнятыми, готовый призвать чары в любой момент. Его силой был стазис – редчайший дар заморозки времени. Морриган перекупила его у Дома Бавар за баснословную цену. И, кажется, совершенно не зря.
Рено не был боевым колдуном в традиционном смысле. Он заставлял время застыть буквально на несколько мгновений, позволяя действовать другим колдунам, сведущим в боевых чарах.
– Я спрашиваю, кто это начал?
– Я, – прохрипел Файоннбарра.
– Катись к Балору, – упираясь в стену лбом, глухо проговорил Дэмьен. – Это был я.
– Катитесь к Балору вы оба! – взорвалась Морриган.
– Прекрасно поговорили, – усмехнулся Файоннбарра.
Тут же закашлялся, и Давия, молоденькая элемента-листка, подлетела к нему со стаканом воды. Или не совсем стаканом… Она просто удерживала призванную из окружающего пространства воду в незримом резервуаре из сгущенного уплотненного воздуха.
Морриган снова перевела взгляд на Дэмьена, с него – на Файоннбарру. Сердце рвалось к первому, но разум говорил: берсерки выносливы и способны пережить смертельные для других травмы, особенно в горячке боя, во власти охватившей их ярости. А последнее точно имело место быть, если учесть, в каком состоянии находилась лаборатория. Столы перевернуты, склянки, которые Саманья использовала для хранения трав, разбиты. Всюду рассыпаны порошки, коренья и листья. Пол усеян мелкими осколками.
Она подошла к Файоннбарре и присела рядом с ним. Колдун ночи тяжело, с хрипом дышал. Один глаз заплыл, второй закрывали тени.
Стоящий поодаль новенький виталист, имени которого Морриган не запомнила, сказал извиняющимся тоном:
– Я остановил воспаление, но я учился лечить раны, вызванные естественными причинами и полуночной магией, а не… кхм… магией древней крови.
– Надо расширять круг познаний, – от волнения отрывисто произнесла Морриган. – Повышать квалификацию.
Сказала, конечно, не в укор, но виталист воспринял ее слова всерьез.
– Конечно, госпожа.
Она закатила глаза. И куда, во имя Дану, делась Орла? Улетела на Северный Полюс?
Взглянув на хрипящего у ее ног Файоннбарру, Морриган приказала:
– Отзови тени и дай мне взглянуть на тебя.
Файоннбарра сделал вид, что не услышал. Что ж, она умела быть настойчивой. Прикрыла глаза, сосредоточилась и мысленно коснулась сидящего в ней зернышка тьмы, оставленного Госпожой Ночью. Став этим зернышком, потянулась к теням всем своим естеством. Протянула тоненькую ниточку связи между собой и ими и притянула их к себе, будто наматывая клубок.