– А я, между прочим, скучаю, – хмурясь, призналась Саманья. – Без тебя в замке все не так.
– Не думаю, что дело во мне, – мягко сказала Клио. – Порой все меняется.
– Но мне не нравятся эти перемены.
«Они никому не по нраву».
Клио тут же ощутила укол совести, подумав о Нике. И о том, что в последние дни была счастлива, как никогда. Несмотря на все, что случилось совсем недавно. Несмотря на события, память о которых уподобилась ранам, едва затянувшимся новой розовой кожей, еще не превратившимся в рубцы.
Но Ник – рядом, а Бадо́ далеко, и людей не надо спасать от мучительных кошмаров.
– Как Ганджу?
На красивое смуглое лицо Саманьи набежала тень.
– Мы немного отдалились друг от друга. После смерти Аситу… Я не знаю, как это объяснить. Папа ни в чем не виноват, и магия вуду не виновата. Но он по-прежнему одержим всей этой идеей «наследия». Он с самого моего детства хотел, чтобы я однажды продолжила его дело. Чтобы я стала Mambo Asogwe[11].
– Но разве ты уже не мамбо? – удивилась Клио.
– Мамбо. Но Mambo Si pwen. Младшая жрица.
– А кто же тогда Ганджу? Если Аситу, вероятно, был Houngan Si pwen… – Дождавшись одобрительного кивка, Клио воодушевленно продолжила: – Значит, твой отец – Houngan Asogwe?
– Если бы. – Полные губы тронула горькая улыбка.
– Я запуталась, – смущенно призналась Клио.
– И я, – вскинула руку Рианнон.
Вряд ли она, природная ведьма, почти всю жизнь прожившая в Верхних городах, хорошо разбиралась в традициях вуду. Хотя кое-что ей наверняка успела рассказать Саманья.
– Разве не хунганы и мамбо посвящают в жрецы других, как это сделал Ганджу? – Меж бровей Сирши пролегла озадаченная складка.
– Я понимаю, почему вы так подумали, но меня и Аси-ту посвящал не он. Это сделал другой человек, Houngan Asogwe из нашего племени. Папе никогда бы не разрешили посвятить кого-то в жрецы.
– Не понимаю, как так. Ганджу же невероятно сильный колдун!
– Да? – заинтересовалась Рианнон.
– Он воскресил меня, – не подумав, обронила Клио.
В следующее мгновение чай изо рта лошадиной ведьмы оросил стол.
Пока Сирша бегала за тряпкой – даже таким крошечным всплеском стихии, как капельки воды, управлять никто из них не умел, – Рианнон во все глаза смотрела на Клио. И без того большие, те превратились в две блестящие монеты.
– Я тебе как-нибудь попозже расскажу эту историю, ладно? – потирая кончик носа, попросила Клио.
Рианнон, не мигая, медленно кивнула.
Когда беспорядок был устранен, Саманья вернулась к прерванному разговору.
– Такие, как папа, бокоры[12] и caplata[13], не проходят инициацию. Им не позволяют этого сделать… К ним совсем иное отношение. Многие на моей родине и вовсе не считают их жрецами. Не признают как адептов вуду.
– Но почему? Они ведь посвящают магии всю свою жизнь.
– Как это объяснить… – Пожевав губу, Саманья резко вскинула голову. – Помнишь, ты убеждала меня, что твоя сестра охотится… охотилась лишь на самых жестоких отступников, тех, кто действительно заслужил наказания и живыми приводила их в Трибунал?
Не улавливая связи, Клио, тем не менее, кивнула.
– Ее охота официально разрешена. И, по мнению многих, она занималась благим делом. А теперь представь рядом с Морриган наемного убийцу. Того, кто убивает людей исключительно потому, что ему за это заплатили.
– Начинаю понимать…
– Некоторые считают, что такой человек – необходимое явление… нет, как это говорится… Необходимое зло. Другие, особенно люди религиозные, считают их действия непозволительными, кощ…
– Кощунственными, – уловив заминку, подсказала Рианнон.
– Да. Несмотря на то, что вуду относят к полуночной магии, в нем есть разделение на светлое и темное колдовство, – с жаром продолжала Саманья. – Многие жрецы служат целителями и духовными наставниками. Они умеют излечивать тяжелые болезни, снимать проклятия и окутывать защитной магией.
– Точно, – улыбнулась Клио, сжимая висящий на груди гри-гри – амулет, призванный защитить ее от злых духов.
Саманья послала ей улыбку, но та померкла почти мгновенно.
– А есть ритуалы недопустимые, темные. Многие верховные хунганы и мамбо считают, что вмешательство бокоров и каплата в круговорот жизни и смерти противоречит всем догмам. Они верят, что никто не имеет права вмешиваться в естественный ход вещей, который контролируют духи – Лоа. А значит, их не пытаться контролировать обычный человек.
– Почему же твой отец не стал инициированным жрецом? – спросила Сирша.
Саманья пожала гладкими плечами, не скрытыми белым топом.
– Не хотел. Папа с детства мечтал стать именно бокором. Может, дело в том, что его мама умерла очень рано. Я никогда не знала бабушки, но знала, что папа безумно ее любил. Наверное, тогда в нем и родилось желание воскресить ее. Или папа видел, как жесток этот мир, как часто Лоа забирают к себе достойных людей слишком рано, и хотел восстановить эту потерянную справедливость.
– Он не?..
– Нет. К тому времени, как папа овладел мастерством смерти, дух бабушки ушел далеко.
Может, это и к лучшему. Слишком хорошо Клио помнила, что произошло с мамой Саманьи. Ритуал не удался, от чего ни один колдун не был застрахован, и жена Ганджу стала… зомби.
Как сказала тогда Саманья – не всем суждено вернуться в мир живых.
– Как видите, мой отец – чрезвычайно целеустремленный человек. Он всегда знает, чего хочет. – Жрица вздохнула. – К сожалению, это можно сказать и про меня. Но если прежде наши мечты и цели совпадали, то сейчас я в этом не уверена. Чтобы стать верховной ведьмой, мне нужно многое узнать. Ганджу рвется обучать меня, а я… Я ведь так этого хотела! Но теперь меня тошнит от всех этих ритуалов! Они ненавистны мне… без него.
– Я понимаю, Саманья, – тихо сказала Клио.
– А тут еще этот проклятый Аким… Знаю, я не должна говорить так о нем, он не сделал мне ничего плохого…
– Кто? – озадачилась Клио.
– Папа взял себе La Place… как это сказать… помощника, которого он теперь обучает.
– Так он все-таки может?..
– Обучать – да. Но не проводить инициацию. Верховным жрецам нашего племени не нравилось, что он обучал меня, но они ничего не могли с этим поделать. Все, в чем мне необходимо было разбираться, – от всевозможных веве, зелий и трав до ритуалов – я узнала только благодаря ему. Последний раз я возвращалась на родину, чтобы стать Mambo Si pwen, и с легкостью прошла посвящение.
Саманья замолчала. Казалось, мыслями она ушла в то далекое прошлое.
– Аким, – мягко напомнила Сирша.
Жрица развернулась к ней так стремительно, будто услышала оскорбление.
– Я должна вместе с ним помогать папе, но я смотрю на Акима и чувствую злость. Будто он пытается заменить Аситу, но он не имеет на это права, и я… Я злюсь и на отца. Знаю, Аситу был ему как сын, но к своему делу он подходит с холодной головой и трезвым взглядом. Ему нужен помощник. Ему нужна и я, но… – Саманья прикрыла глаза, словно собираясь с духом. А потом на одном дыхании выпалила: – Я не уверена, что хочу становиться верховной жрицей.
Ее слова льдинками повисли в опустившейся на дом тишине.
– Но если я так решу… Я подведу папу. Обесценю все, что он сделал для меня. Я просто не знаю, что мне делать. Ты, Сирша, счастлива рядом с сестрой, ты, Клио, – с Ником. Счастье Риан – в мелочах, в простой и тихой жизни. А что делать мне, если мое личное счастье противоречит счастью отца, самого близкого мне человека?
Сирша кусала губы, не зная, чем утешить Саманью. Клио положила свою руку на ладонь жрицы – если не успокоить, то хотя бы поделиться своим теплом. Порывистая Рианнон сорвалась с места, чтобы обнять подругу. Удивительно, но лицо той разгладилось, на нем появилось нечто сродни умиротворению. Пусть временному, но все же. Может, дар рассветной ведьмы позволял Рианнон воздействовать не только на лошадей?
Они еще долго сидели, находя успокоение в обществе друг друга, и ни слова не говоря. Потому что ответы на некоторые вопросы может дать лишь сама жизнь.
Глава 27Первородная ведьма полуночи
Бадо́ хмуро смотрела на Делля, который насвистывал что-то себе под нос. Заметив ее взгляд, скальд осекся, но плечи в голову, как в их первые встречи, вжимать не стал. И не смотрел испуганно оленьими глазами. Похоже, Лелль успел освоиться в мире теней. И то ли поверил, что ничего плохого с ним не случится, то ли решил, что хуже уже быть не может.
Это он зря…
«Только дай мне повод, и я сверну тебе шею, как пасхальному кролику».
Почему пасхальному и почему именно кролику, Бадо́ сама не знала. Да и отдавала себе отчет, что такой поступок неразумен – особенно теперь, когда они вплотную подобрались к концу ее истории. Ее будущей легенды. Но голова болела так, что глаза грозились выпасть из орбит, будто что-то выдавливало их из черепа. Усмирить боль и отключить чувства не получалось, поскольку они были последствиями полуночных чар, а их источник – проклятый источник! – находился у нее внутри.
Как-никак, в одном хрупком… хорошо, не очень хрупком, но изящном теле Ткача Кошмаров находились сразу три личности. Две из них были недоразвиты, словно недоношенные младенцы – или крохотное дитя в материнской утробе. Но благодаря крепко переплетенным друг с другом каналам и их устойчивой колдовской связи, подкрепленной еще и родственными узами, Маха и Немайн ожидаемо получили доступ ко всем воспоминаниям Бадо́.
И – проклятье – научились говорить. Или, если быть точным, думать и выражать свои мысли ее внутренним голосом.
Колдовской резерв в Бадо́ после создания Триумвирата увеличился почти втрое – за счет душ (или их подобия) Махи и Немайн. А сама Ткач Кошмаров как сосуд полуночной силы стала втрое улучшенной версией себя прежней.