Осталось только доверху наполнить сосуд… Что ж, на роль подпитки прекрасно подходили души, которыми полнился мир терей.
Чем больше силы вбирала в себя Бадо́, тем разговорчивее становились Мертвые Дочери. Маха оказалась любопытна, как кошка. Тянулась ко всему странному, неизведанному, без устали вопрошая: «А что значит веретничество?» «А на что похожа Пропасть?» «А кто такие фэйри?»
Как познающий мир ребенок, у которого накопилось множество вопросов к взрослым. Однако Бадо́ не обманывалась: она чувствовала в Махе ту же тягу к разрушению, которая жила в Немайн.
Последняя же настолько осмелела или разозлилась на мать за то, что поглотила ее и лишила собственной личности, что решила… взять тело Бадо́ под контроль. Разумеется, у Немайн ничего не вышло. Однако ее попытки причиняли неудобство, ведь приходилось погашать чужую силу, подавлять чужое вмешательство. А вечные вопросы Махи рождали одуряющую головную боль.
В этом неустанном шуме, с постоянным ощущением давления Бадо́ теперь встречала каждый новый день. Или ночь, что в мире теней, в общем-то, совершенно одинаково.
Вот отчего непринужденное, расслабленное поведение Лелля сейчас так сильно ее раздражало.
«Убей его», – потребовала Немайн.
Пусть сознание Бадо́ расщепилось на три неравноценные личности, главной в тандеме, что назывался Триумвиратом, была именно она. Ткач Кошмаров отыскала сознание Немайн и воздействовала на него, отрезая от собственного, подавляя, запирая в темных уголках разума, будто провинившееся дитя – в пыльном чулане. Личность Мертвой Дочери Бадо́ теперь не вытравит, но наказать сможет.
Немайн злобно, протестующе рыкнула. Поняв, что фокус не удался, тоненько заскулила.
«Не смей командовать мною, поняла?»
Подозрительно сощурившись, Бадо́ прислушалась к себе, чтобы отыскать в собственном разуме следы Махи. Сомкнула веки, растворяясь в охвативших Мертвую Дочь эмоциях и ощущениях, чтобы лучше прочувствовать ее.
Обнаруженное Бадо́ не удивило. Сумей Маха получить контроль над телом матери, она принюхалась бы к Леллю, к его волосам и коже – такой интерес вызывал в ней скальд. А удовлетворив любопытство, вонзила бы зубы в его плоть и высосала бы всю его рассветную силу до последней капли. Махе очень хотелось понять, какова эта сила на вкус.
Бадо́ покачала головой, массируя виски, в которых пульсировала боль.
За ними обеими глаз да глаз нужен.
– Все в порядке? – спросил Лелль.
Почудилось, даже с некой долей тревоги.
– О, не волнуйся, мой мальчик, – нежно проговорила Ткач Кошмаров.
Приблизившись к скальду, словно прекрасный черный лебедь, провела ладонью по его щеке. Лелль вздрогнул.
Улыбнувшись своим мыслям, Бадо́ вкрадчиво спросила:
– Боишься меня?
Он мог бы соврать. Мог отчаянно цепляться за напускную храбрость в глупой попытке заработать себе ее уважение. Выглядеть в ее глазах этаким несокрушимым героем в обличье некрасивого паренька.
Но Лелль честно признался:
– Боюсь.
– Вот и правильно. Тебе стоит бояться.
И не только ему.
– Но…
– Что?
– Чтобы вы ни вознамерились делать со мной… – Лелль замялся. – Я надеюсь, что услышу вашу историю целиком.
Бадо́ хрипло рассмеялась.
– Сноходица Бадо́ Катха и полуночная магия. Вот что тебя интересует.
Скальд с усилием кивнул.
– Что ж, не буду томить. К тому же это последнее, что тебе предстоит от меня услышать.
Лелль заметно напрягся, но Бадо́ не спешила его успокаивать. Скальда все еще сковывали невидимые паутинные путы, не позволяющие ему вернуться в мир живых, а Ткач Кошмаров все еще помнила, сколь сладок человеческий страх на вкус.
Она прошла к трону и опустилась на него.
– Когда мне исполнилось двадцать пять, я поняла, что достигла своего предела – как рассветная ведьма и как сноходица. И нет, юный скальд, могущественной я не была. Но я всегда выжимала максимум из своих способностей. Я изучала людей и усмиряла их страхи, находила в их прошлом травмирующие события и помогала избавиться от них. Кроме того, выведывала тайны врагов и внушала людям ложные цели. Все это и многое другое я делала, используя сны. Это выходило за пределы возможностей больниства рассветных ведьм, но беда в том, что вершина, недостижимая для многих других, меня не устраивала.
Подумаешь, она умела ходить по чужим снам или распутывать их, словно спутавшуюся пряжу, и избавлять детей от кошмаров.
Она чувствовала себя бесполезной.
Но дело не только в том, что ниспосланной Дану силы Бадо́ стало мало, что она всегда стремилась к большему. Ее страшила смерть. Ее ужасала мысль о том, что однажды в том мире, который она привыкла считать родным, ее не станет. Что однажды она закроет глаза, а по ту сторону ее будет ждать неизвестность.
Разумеется, о мире теней никто из них тогда не знал – дверь между двумя мирами была надежно запечатана. Во всяком случае, так думали Туата Де Данная, немногие оставшиеся в живых после опустошительной войны с Сыновьями Миля, их потомки и обычные людей, в ком не было ни капли колдовской силы.
Разумеется, каждый человек, считающий себя достаточно праведным, и каждый рассветный колдун, истово поклоняющийся Дану, надеялся на то, что достоин попасть в ее чертоги. Что до Бадо́… Она знала: ей надеяться не на что.
Обо всем этом Леллю она не рассказала.
– После того, как мне исполнилось двадцать пять, я словно «заморозила» свое тело. Моя внешность осталась неизменна, а организм перестал стареть. К сожалению, сама я подобным даром не обладала – пришлось обратиться к тому, кто обладал. Однако для поддержания его чар уходила часть моих собственных сил.
– Это того стоило, – глупо улыбнувшись, сказал Лелль.
Улыбка исчезла. Вероятно, он понял, что делает комплимент ведьме, чти прекрасные белые руки по локоть вымараны в чужой крови.
И погасшая улыбка, и странное выражение, мелькнувшее в глазах, свидетельствовали о том, что Лелль не искал намеренно ее расположения. Не пытался выторговать себе жизнь или свободу за счет лести.
Бадо́ он нравился все больше. Хотя она и не имела ничего против льющейся в уши лести от молодых и неискушенных мужчин.
– И все же этого было мало. Я продолжала искать иного могущества, способа раздвинуть границы и познать суть вещей. Расспрашивала бардов и бродячих менестрелей о самых поразительных слухах и самых чудных встретившихся им колдунах. Искала ответы в чужих гримуарах[14], старинных книгах и манускриптах, в храмах и на сохранившихся стенах древних руин. Я жаждала всего странного, чуждого, необычного. И я его нашла.
– Карман, верно? Та, что открыла вам путь в мир мертвых?
Бадо́ резко подалась вперед.
– О, ты считаешь, что знаешь так много? Скальд, собирающий истории, чтобы воплотить их в стихах и песнях… А что насчет правды, которая не известна никому из ныне живущих?
В глазах Лелля пробудился уже знакомый ей голод. Неудержимая жажда сломанных печатей и разгаданных тайн.
– Какой правды? – почти беззвучно выдохнул он.
Ткач Кошмаров откинулась на спинку трона, но тело ее сковало напряжением. Такой, какой скальд видел Бадо́ сейчас, он запомнит ее надолго.
– Нападение Карман и опустошение ею ирландских земель пришлось на сложное для нашей страны время – оно совпало с моментом, когда магия мира мертвых просочилась в наш мир. Тогда и появилась Карман, которую называют первой полуночной ведьмой. Но правды в этом ни на грош – старуха лишь воспользовалась открытой дверью в мир мертвых. У истоков полуночной силы стояла не Карман. Брешь в мир теней пробила я.
Глава 28Ле Гвинея
Морриган сдержала данное Дэмьену обещание, однако вспомнить ритуал, который показала ей однажды Бадо́, оказалось не так-то легко. Она пыталась повторить его, но давно, в далеком детстве, когда увлечение полуночной магией еще ее не поглотило.
После нескольких бесплодных попыток прорвать завесу между фэйрийским островом Тир-на-ног и человеческим миром Морриган всерьез забеспокоилась, что ее затея обречена на провал. Наверняка в других обстоятельствах она просто сказала бы себе, что сделала все возможное, что ценно само ее желание помочь…
Вот только дело касалось Дэмьена. А он, Балор тебя забери, был ей небезразличен.
Вдохновленная пришедшей в голову идеей, Морриган наведалась в старый и пустующий сейчас дом семьи Блэр. Для этого пришлось дважды преступить закон. Сначала, будучи отступницей, просто появиться на улицах Кенгьюбери. А потом взломать охранную печать дома, в простонародье называемую замком.
Зеркало, перед которым малышка Морриган проводила большинство своих неуклюжих ритуалов, оказалось на месте. Громоздкое и не изящное, на перепродажу оно не годилось.
Замерев напротив, Морриган резко выдохнула. Пора призвать на помощь родовой дар.
Она опустилась на пол. Поставив рядом непривычно белую свечу обратилась к полузабытой магии истины. Чары были сложными, поскольку позволяли через зеркала заглядывать в прошлое на несколько лет назад. И при этом – совершенно непрактичными. В основном, они предназначались для тренировок.
Однако не в этом случае.
Слетевшее с губ заклинание, несколько минут фокусировки, и отражение в зеркале изменилось, явив последний запечатленный в нем отпечаток памяти. Морриган увидела себя четырнадцатилетнюю. Вероятно, незадолго до принятия судьбоносного решения – оставить полуночную магию, а вместе с ней и отчий дом.
Морриган поморщившись от нахлынувшего волной странного чувства. Усилием воли заставила отражение измениться снова. Она будто проматывала кинопленку в обратную сторону, отчего молодела прямо на глазах. Чем глубже в прошлое, тем чаще рядом с ней появлялась Бадо́.
Мудрая наставница. Мать. Подруга.
Морриган сжала зубы, едва их не раскрошив. Нельзя поддаваться эмоциям. Незачем прокручивать в голове последние слова Бадо́ – о том, что дочери подвели ее, отринув полуночную силу. Как будто не она сама подвела дочерей тем, что стала беспощадной убийцей. Пока Клио жаждала созидать, а Морриган только этому училась, Бадо́ разрушала, разрушала, разрушала…