Вопрос прозвучал как сотня одновременно взорвавшихся бомб. Я посмотрела на Джейн, и она медленно кивнула, увидев в моем взгляде то, в чем я боялась признаться себе все месяцы отношений. Пока я встречалась с Джеймсом, мне лишь казалось, что я люблю его. С ним было хорошо, весело, интересно, но внутри не распускались розы, не пели птицы, и, самое главное, не трескался лед. Мой айсберг раскололся, когда я познакомилась с Томом Хартом. Но до этого ледяная глыба стояла в целости и сохранности.
Мы сидели в молчании примерно четверть часа. Пока я перематывала, как кинопленку, отношения с Джеймсом, пытаясь понять, где все пошло под откос, подруга пила кофе и время от времени смотрела на меня с тревогой и сочувствием. Джейн не раз расставалась с парнями. Иногда инициатором была она, иногда – ее бесконечные ухажеры. Но все это она стойко переносила. У меня не получалось. Я уважала Джеймса и чувствовала себя виноватой перед ним, хотя еще несколько минут назад готова была дать пощечину.
«Если бы он признался в измене, было бы не так тоскливо», – заключила я и снова вернулась в реальность – в жизнь журналиста, который расследует большое дело.
– Джейн, о чем ты хотела со мной поговорить? Мы встретились для важного дела, – напомнила я.
Подруга подняла на меня взгляд и, мягко улыбнувшись, произнесла:
– Я позвала тебя обсудить твою новую работу. Да-да, не удивляйся. Я нашла небольшую подработку. Ничего сверхъестественного – немного нелегальный рерайтинг новостей.
– Нелегальный?
– Ты не будешь официально устроена, под новостями будет имя другого человека. И работа из дома. В день по десять небольших новостей, за которые достойно заплатят. Жизнь миллионера не обещаю, но сможешь оставаться с крышей над головой и едой в желудке. В месяц выходит почти то же самое, что ты получала в кофейне. Может, чуть меньше или чуть больше. В общем, в самый раз.
– Новости для твоей редакции?
– Нет, не для моей. Ты же знаешь: мой начальник – предприниматель, который подлизывается к инвесторам, чтобы те не отказались финансировать его проект. У нас напряженная ситуация. А работа от знакомого, бывшего однокурсника – Ирвина.
– Какая редакция?
– «Дейли мейл онлайн».
– Ничего себе.
– Эту работу можно назвать помощью. Однокурсник не справляется с нагрузкой, которую на него взвалили. Ты просто поможешь ему, а он отдаст тебе часть своей зарплаты. Это на время, пока он не окрепнет в редакции. Ты вправе отказаться, но я подумала, что тебя это может заинтересовать. Свободное время будет, сможешь и для «Таймс» писать.
Я задумалась, взвешивая все «за» и «против».
– Можешь сказать знакомому, что я согласна.
4
Меня обдувал легкий майский ветерок, когда я стояла около двери в квартиру к Мэри Томпсон с неприятным чувством сомнения – стоит ли вообще переступать порог ее дома. Прошлое ведь на то и прошлое, чтобы о нем забывали. Какой смысл ковыряться в трухе?
Часы показывали без двух минут десять. Я специально приехала утром, чтобы избежать встречи с профессором, который строго запретил разговаривать с его женой об Эмили и ее трагической судьбе. Но врожденная жажда справедливости не позволяла развернуться и уйти. Наоборот – она подмывала поднять руку и позвонить в дверь.
Когда мы приходили к профессору, я не обратила внимания на звонок, больше напоминавший тихую сирену. Только в одиночестве, оглушаемая тишиной утренней улицы, уловила неприятный вой, который раздался в доме Томпсонов.
Мэри открыла не сразу. Прошло не меньше пятидесяти секунд, прежде чем по ту сторону двери послышались торопливые шаги милой старушки. Потом два раза щелкнул замок. Женщина была одета все в то же домашнее синее платье.
– Мисс Гринвуд? – удивилась Мэри Томпсон. – А я гляжу в глазок и думаю: вы или не вы. Решила уж, что зрение совсем подводит.
– Да, здравствуйте, – я смущенно улыбнулась.
– Вы к профессору? Мужа сейчас нет дома, он в университете до трех часов.
– Я пришла к вам.
– Ко мне? – Мэри приподняла брови и с любопытством оглядела меня с ног до головы, как и при первом знакомстве. – Тогда проходите.
Когда за мной щелкнул дверной замок, я с облегчением вздохнула: поняла, что теперь пути назад нет, как и смысла сомневаться в правильности своего поступка.
– Проходите, садитесь. – Женщина по-хозяйски посадила меня за квадратный кухонный стол и начала хлопотать: она зажгла плиту, налила в чайник воду и поставила его кипятиться. – Может, вы хотите кушать?
– Нет, спасибо, – тихо произнесла я, думая, как начать разговор.
Мэри присела за стол напротив и смущенно улыбнулась. В этот момент я вновь увидела в ней молодую пятнадцатилетнюю особу. В глазах жены профессора жил ребенок. Заточенный ребенок, не желающий признавать коварную реальность. Только человек, который пережил большую трагедию, может смотреть на жизнь с такой искренней добротой и почти фанатичным смирением.
– С вами все хорошо, Сара? Вы бледная. Подождите, сейчас вскипит вода. Чай вмиг подарит вашим щечкам задорный румянец, – с веселой ноткой в голосе сказала Мэри.
– Спасибо. – Я кивнула, а после уверенно произнесла: – Миссис Томпсон, у меня к вам очень серьезный разговор, который, наверное, вам совсем не понравится, но… мне больше не к кому обратиться.
– Ох, деточка, говорите. Я постараюсь помочь. – В глазах Мэри блеснула тревога. Почти как у моей мамы, когда я сказала, что поступила на факультет журналистики в Лондоне. – И можете называть меня просто Мэри.
– Я хотела поговорить с вами о сестре профессора – Эмили.
Глаза Мэри вдруг расширились, а руки, до этого спокойно лежавшие на столе, задрожали. Женщина, заметив это, медленно опустила их на колени, а после тяжело вздохнула и посмотрела на меня с еще большей тревогой во взгляде.
– Зачем вам это?
– Кажется, я попала на ту же удочку, что и она пятьдесят шесть лет назад. Я пишу статью о загадочном театре. Расследование вывело меня на Эмили и на ограбление почтового поезда. Профессор рассказал нам с Джейн о судьбе своей сестры. Думаю, моя работа и работа Эмили каким-то образом связаны. Но я не знаю, что с ней было с ноября 1963 года и до смерти. Все это сильно тормозит расследование. Поэтому если вы, Мэри, знаете, как жила Эмили после переезда на улицу Грэйт-Гилфорд, то я, возможно, пойму, кто ее убил.
Мэри сидела сама не своя. Не моргая, она глядела на меня пустым взглядом. Беззаботная радость пропала, будто бы ее и вовсе не существовало в этих добрых глазах, обрамленных глубокими морщинами – поцелуями времени.
– Сара, пожалуйста, оставьте это дело. Столько воды утекло с тех пор. Не нужно копаться в смерти Эмили. Пусть ее душа обретет покой.
– Я в безвыходном положении, – прошептала я.
– Безвыходных положений не бывает, – заметила Мэри. – Рамки придумываем мы сами.
– Бывают. Я не могу отступить, понимаете? Если я не найду правду, есть большая вероятность, что убийца продолжит делать то, что начал в 1964 году. Мэри, я не хотела вам этого говорить, но Эмили – не единственная журналистка, которую убили таким образом. Если вы расскажете о судьбе мисс Томпсон, это поможет спасти пусть не меня, но других несчастных девушек, жаждущих правды.
Я выпалила все на одном дыхании. Никогда прежде я не говорила с таким жаром. Сердце внутри клокотало от негодования, страха и желания найти преступника. Грудная клетка вздымалась, руки слегка покрыла испарина. Я смотрела на Мэри как на единственный спасательный круг, оказавшийся на тонущем корабле.
– Хорошо, Сара. Но вы должны пообещать мне – Тео ничего не узнает из того, что я вам расскажу, – с мольбой и отчаянием в голосе попросила Мэри.
– Я специально пришла в его отсутствие. Обещаю молчать.
Мэри медленно кивнула.
– Тогда пойдемте в гостиную – кухня не место для таких разговоров.
К чаю в то весеннее утро мы так и не притронулись.
5
– Первое слово, которое я произнесла, было имя – Эмили.
Мы устроились на длинном диване в гостиной. Вокруг царил идеальный порядок, отличавший людей старшего поколения от молодежи – первых никогда нельзя было застать врасплох: они следили за чистотой независимо от того, ждали гостей или нет.
Гостиная четы Томпсон оказалась небольшой: она вмещала только массивный диван, круглый стол, который стоял недалеко от окна, небольшой шкаф у стены с сервизом 80-х годов и коричневый ковер на полу.
– Мои родители – давние друзья родителей Тео, а мы с мужем одногодки: он старше меня всего на пару месяцев. Эмили была старшей сестрой не только Теодору, но и мне. Мы с Тео делили ее на двоих, но бóльшая часть Эмили доставалась именно мне. У нас с сестрой – так проще ее называть – связь была крепче. Думаю, все из-за того, что мы обе девочки. Тео не понимал наших разговоров. Особенно когда нам с ним исполнилось по двенадцать лет. В тот год я впервые влюбилась, потом начались месячные… В общем, со всеми проблемами я бежала не к маме, а к Эмили. Сестра была светом в окошке. Добрая, отзывчивая, понимающая. Она общалась со мной, как с ровней.
В тринадцать лет я часто приходила в дом будущего мужа к Эмили. Вечерами или в выходные дни мы закрывались в ее маленькой комнате и секретничали, смеялись, обсуждали всех и вся. Эмили была безумно одаренной девушкой. Сидя в комнате при свете ночника, она часто рассказывала о том, что ей удалось узнать за день. Я почти ничего не понимала из ее слов, но интонация, с которой она говорила, заставляла проникаться всеми ее «чудаковатыми» рассказами. Она говорила о банках, их махинациях, подпольных ворах и бог весть о чем еще. Работа была смыслом ее жизни, ее воздухом.
Мэри улыбнулась, глядя на свои руки. Она рассказывала про Эмили Томпсон так, как если бы та была по меньшей мере святой. Даже морщинки на лице женщины вмиг разгладились, когда она начала вспоминать о юности. В тот момент я уже не сомневалась, что передо мной сидит та самая пятнадцатилетняя девочка Мэри. Добрая, открытая и не знающая горя.