– Эмили часто говорила о работе, – после небольшой паузы продолжила Мэри. Она тяжело вздохнула. Так или иначе, ей с трудом давался рассказ о названой сестре. – Она дышала журналистикой и не видела ничего, кроме нее. Пока все вокруг плевались и говорили, что в прессе одно вранье, она раз за разом доказывала обратное, видя в этом свою жизненную миссию. Как-то раз Эмили даже призналась мне в этом. В тот вечер я, как обычно, прибежала в квартиру Томпсонов, и мы с Эмили закрылись в ее комнате за чашкой чая. Сестра рассказала, что ее не покидает чувство, будто она родилась для того, чтобы «говорить о том, о чем боятся заикнуться другие». Я навсегда запомнила эту фразу.
В 1963 году, осенью, Эмили сообщила, что съезжает от родителей. Помню, я жутко на нее обиделась – решила, что она выходит замуж. Мама с детства внушала, что молодая девушка может покинуть отчий дом только в одном случае – если уйдет в дом мужа. «Мэри, не глупи, ну какой муж?» – сказала Эмили и засмеялась, а потом добавила, что ее муж – работа. Было видно, что она не хотела рассказывать об истинной причине переезда, но спустя час я все-таки вытащила из нее то, что она старательно пыталась скрыть. В тот год мне исполнилось полных пятнадцать лет, и я считала, что уже достаточно взрослая, чтобы знать, чем живет Эмили. Я не могла надышаться ей. С мамой у меня были не такие доверительные отношения, как с сестрой. Эмили знала это. И открылась.
– Она рассказала об ограблении почтового поезда? – уточнила я.
Мэри коротко кивнула.
– Это было примерно в октябре или ноябре 1963 года, точно не вспомню. Эмили рассказала, что инспектор Райан Хаммилтон – человек, который часто снабжал «Дейли мейл» информацией о разных преступлениях, – отверг ее предположения о шестнадцатом грабителе. Эмили уверяла его, что кто-то из театра «Кассандра» замешан в ограблении, но он не верил ей. И тогда Эмили сказала, что ей самой придется разбираться с этим делом. На тот момент у нее уже был план, и она знала, с чего начинать.
– И как?
– Она решила познакомиться с сыном директора театра Кристофером Бейлом и, скрывая журналистское «я», выведать у него всю правду. Для этого Эмили нужно было обрубить прошлое, забыть на время о семье. Она решила стать другим человеком.
Думаю, она уже тогда знала, что ввязывается в криминальную историю, которая может стать финальной в ее жизни. Или, быть может, это всего лишь мои старческие умозаключения, и двадцатичетырехлетняя Эмили даже мысли не допускала о том, что может умереть, выполняя журналистский долг. Она ведь впервые решила надеть на себя маску простого смертного. Интересно, это считается за ложь? Потому что Эмили никогда не врала и ко всем лгунишкам относилась как к падали. Только действительно что-то стоящее могло заставить ее солгать.
– Думаю, это была ложь во спасение.
– Не знаю, Сара, не знаю. Ложь не может спасать людей, она их только губит. Эмили она тоже сгубила. Только сестра не сразу это заметила, а когда начались первые проблемы, уже было поздно что-то менять.
Я пожала плечами.
– Так вот, осенью 1963 года, через несколько месяцев после ограбления поезда, когда вся пресса заявляла: «Почти все из пятнадцати преступников найдены», Эмили сняла квартиру недалеко от театра «Кассандра» и прикинулась обычной официанткой без высшего образования. Она устроилась на работу в кафе на набережной и начала обивать пороги театра после каждой смены. Удача улыбнулась ей через пару дней. У входа она столкнулась с сыном директора – молодым юношей Кристофером. Ему было всего девятнадцать лет, и в театре он играл либо дерево, либо ветер. Сара, не смотрите на меня таким обескураженным взглядом, я всего лишь утрирую. Конечно же, деревья в театре стояли бутафорские. Я просто хотела сказать, что Кристофер играл самых незначительных персонажей – лакея, посыльного… И это при том, что его отец был основателем, директором и художественным руководителем театра. Это наглядный пример того, что не везде можно пробиться, имея родственные связи. У Кристофера это явно не получилось сделать.
Манера, с которой Мэри говорила об актере, поразила меня. За пару секунд теплый девический тон сменился колкими и даже враждебными нотками сварливой женщины, лишенной в жизни всякого счастья. Мэри будто бы метала маленькие китайские иголочки в невидимого юношу, когда рассказывала о нем.
– И Эмили подружилась с ним?
– Не то слово, – Мэри пождала губы. – В конце декабря они уже начали встречаться. Не знаю, действительно ли ей нравился этот простофиля, который к тому же был на пять лет ее младше, но она проводила с ним все свободное время. Однажды я встретила его в ее съемной квартире. Он пришел после спектакля с букетом цветов. Такой мерзкий. Смотрел на Эмили, как на богиню.
– Он вам не нравился потому, что отнимал у Эмили все ее время, которое раньше она посвящала вам? – не побоялась спросить я.
– Не только, – выдержав паузу, вздохнула Мэри. – Было в нем что-то отталкивающее. Матушка-природа не наградила его красивыми внешними данными. Покатые плечи, неуверенная походка и взгляд… собачий взгляд. Вот скажите, Сара, какая девушка полюбит мужчину, который смотрит на нее, как на хозяина? И вот когда я встретила Кристофера впервые, мне не нужно было много житейского опыта, чтобы понять: он одержим Эмили. Думаю, она была первой девушкой, которая согласилась с ним встречаться. Бедный парнишка… он ведь даже не подозревал, что она проводит с ним время только ради того, чтобы приблизиться к театру.
– Эмили ничего к нему не испытывала?
– Если и испытывала, мне об этом ничего не говорила. И не только об этом. В январе 1964 года, за несколько недель до начала судебного процесса грабителей поезда[28], она попросила меня больше не приходить в ее квартиру. Если мы встречались, то всегда на стороне. Чаще всего около моей школы. Она ждала меня после уроков, если не работала в кафе, и мы гуляли. И гуляли молча. Когда я спрашивала, что с ней происходит и как продвигаются дела, Эмили отвечала нечленораздельно. Она ни на минуту не покидала мир в голове. И так на протяжении нескольких месяцев. Суд длился до апреля. Всю зиму мы с Эмили ходили по закоулкам вдали от людских глаз. Но, в отличие от Тео, со мной она хотя бы встречалась. Про брата и родителей Эмили и вовсе забыла. Словно стерла из памяти ластиком. Раз – и перед ней оказался белый лист бумаги с маленькой крапинкой в самом углу. И этой неказистой крапинкой была я.
В гостиной повисла тишина. Пока во мне гремели вопросы, Мэри сидела в траурном молчании. Она то ли пыталась вспомнить что-то еще, то ли хотела усмирить разыгравшийся внутри гнев. Жена профессора сосредоточенно вглядывалась в свои руки, словно именно на них было написано то, что она рассказывала. Я покорно ждала, понимая – не время включать в себе журналиста, не время задавать бестактные вопросы и не время вытаскивать то, что еще не норовило вырваться наружу.
– Сара, прости, я задумалась, – Мэри вздохнула. – Просто я не знаю, как начать рассказывать дальше. Даже кажется, что я всего лишь нафантазировала то, о чем сейчас так убедительно говорю, но, с другой стороны, не вижу внутри ничего, кроме этих событий. Правда ли они или ложь?
– Не переживайте, Мэри. Вы рассказывайте, а я сама разберусь – правда это или нет. А если не смогу, то мне помогут, – я подвинулась к женщине ближе и взяла ее ладони в свои. Они напоминали по температуре кусок льда. – Что было потом? Эмили удалось узнать, кто был шестнадцатым преступником?
– Да, – сухо произнесла Мэри, не выдергивая свои руки из моих. – Это как раз случилось за пару недель до финального судебного заседания[29]. Я приехала к Эмили в квартиру без приглашения после уроков, примерно часов в пять вечера. Сестра не обрадовалась, когда увидела меня на пороге. Начала бормотать, говорить, что у нее совсем нет времени, что она работает. Но потом все-таки впустила, раскаялась в поведении. Когда мы прошли на кухню, чтобы приготовить чай, я заметила на столе толстую тетрадь. Пока Эмили ставила чайник, я открыла ее и украдкой прочитала первые строки, которые сестра посвятила разработке осеннего плана.
– Мэри, сколько раз тебе говорить – не трогай мои вещи! – заметив, что я читаю ее рукописи, взревела Эмили. До этого она никогда не кричала на меня.
– Прости, но что мне делать, если ты ничего не рассказываешь? Раньше между нами не было секретов.
– Ты еще слишком маленькая для этого.
– Ничего я не маленькая!
– В тот вечер мы сильно поругались. Около часа просидели в молчании, пока оно не начало давить нам на уши. Первой сдалась Эмили. Она села передо мной на корточки и посмотрела таким взглядом, что ее невозможно было не простить.
– Тебе интересно, что я узнала про театр? – осторожно спросила Эмили, улыбаясь с горечью. Думаю, она надеялась услышать из моих уст твердое «нет».
– Да, хочу, – вместо этого сказала я тоном маленького генерала.
– Хорошо, тогда пойдем в комнату, и я тебе все-все расскажу. Только обещай пока никому ничего не говорить. Ни своим родителям, ни моим. Даже Тео не говори.
– Мы с ним не общаемся, – сказала я, пожав плечами.
– А в детстве играли вместе, – вспомнила Эмили. – Все, стали старше? Дружба врозь?
– Пожалуй.
– А потом мы прошли в комнату Эмили, и она рассказала, что ее теория подтвердилась. С середины марта 1964 года сестра уже готовила сенсационную статью для «Дейли мейл». Она собиралась произвести фурор на заключительном заседании, опубликовав новость о существовании шестнадцатого грабителя в вечернем выпуске. «Скелет» материала у нее уже был, но вот имени преступника она до сих пор не знала. Сначала Эмили казалось, что участником ограбления был сам директор «Кассандры» – Чарльз Бейл. Но спустя время нашлись неопровержимые доказательства его невиновности – вечером 7 августа его видели в лондонском пабе. Бармен рассказал Эмили, что мужчина выпил очень много виски. Примерно в двенадцать ночи его в неадекватном состоянии посадили в такси. Бармен лично его заказал до дома Чарльза. Эмили нашла и водителя, который был за рулем машины. Он подтвердил, что довез мужчину до самого дома.