– Добрый день, – я улыбнулась, когда глашатай подошел ко мне. – А что это за театр – «GRIM»? Никогда о таком не слышала.
Юноша распахнул свои большие глаза. Я смущенно улыбнулась. Мои знания о театрах ограничивались большими признанными театрами в Лондоне. О других я не знала.
– Это легендарный театр, – восторженно произнес юноша. Он так сильно удивился вопросу, что забыл протянуть мне флаер.
– А что в нем легендарного?
В этот момент к нам подошел Джеймс, держа в руках два стаканчика с кофе. Пока юноша рассказывал про «GRIM», упомянув дату его основания и невероятно творческую труппу, Джеймс протянул мне стаканчик с капучино и, взяв у парня флаер, начал с любопытством изучать черно-красную бумажку. Я заметила, что ему становится не по себе.
– У, жуть какая, – сказал Джеймс и хотел вернуть флаер, но я перехватила бумажку.
– Дай посмотреть.
– Никогда не интересовался театром и не буду. Странные какие-то. Сектанты, видимо, – сморщился он.
– Нет, они…
Я не слышала, что ответил глашатай на нетактичное высказывание Джеймса в адрес труппы театра. Мое внимание приковал флаер. С глянцевой красно-черной листовки взирали шесть актеров – двое взрослых мужчин и четверо парней (им было лет по двадцать пять или чуть больше). На всех классические черные костюмы, черные рубашки и лилово-красные галстуки. Лица актеров сильно выделялись на темном фоне белизной, но мне не хватило духу рассмотреть их черты. Но я заметила нечто странное: на шеях актеров красовались однотипные татуировки: театральные маски, объятые огнем. Они напоминали об аде. Глядя на них, я боялась моргнуть. Казалось, сделай я это, и пойму, что маски двигаются, смеются, злобно шипят.
– Сара, с тобой все хорошо? Ты побледнела, – встревожился Джеймс и взял меня за запястье. По сравнению с его кожей моя казалась ледяной.
– Все нормально, я просто сегодня мало спала, голова закружилась от недосыпа. Да и погода… Не переживай, я о’кей. – Я попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. Мышцы рта не слушались, их будто бы замазали цементом. Я глубоко вздохнула, не обращая внимания на парня с флаерами, который смотрел на меня, как на картину в музее – с нескрываемым любопытством.
– Может, сядем на лавочку под навесом? Там должно быть сухо, – сказал Джеймс, приобняв меня за плечи. Он делал вид, что не замечает пристальный взгляд парня, хотя у самого на руках от злости вздулись вены. Ни с того ни с сего он начал ревновать меня к этому мальчишке.
– Да, давай.
Мы отошли, а парень продолжил призывать прохожих посетить театр «GRIM». Вокруг гуляли люди, мимо нас пробежал ребенок, весело рассказывая маме выдуманную сказку. А я шла, еле передвигая ногами, и чувствовала в душе неописуемую тоску и злость. Но на кого? Я хотела оттолкнуть Джеймса и сказать, чтобы не сжимал мое запястье так сильно – мне было больно. Но я ничего не сказала. Поджала губы и покорно шла к навесу, который находился в нескольких метрах от кофейни.
– Похоже, дождь был косой, лавочки мокрые. Подожди.
Джеймс снял куртку и постелил ее на деревянную лавочку. Когда я села, мне стало легче дышать.
– Как ты? Все хорошо?
– Да, лучше. Кажется, все-таки дал о себе знать недосып, – заметила я, глубоко вздохнув. Непонятная злость все еще клокотала внутри, как проклятое дитя, но я не давала ей выплеснуться наружу. – Но ничего, капучино взбодрит.
Джеймс сел на корточки передо мной, а я отхлебнула немного кофе, не чувствуя приятной терпкости эспрессо и нежности вспененного молока. Напиток показался пресным.
– И что ты так смотришь? Я похожа на смерть? – попыталась пошутить я, взглянув на Джеймса.
– Нет, – он замотал головой. Потом дотронулся рукой до моих волос и сказал: – На лесную фею. И особенно, когда распускаешь волосы.
Я улыбнулась, вспоминая, как тщательно несколько часов назад собирала волосы в конский хвост – свою любимую прическу. Многие говорили, что с распущенными волосами я выгляжу гораздо лучше, но я никак не могла изменить стиль. Студенческая привычка: когда волосы не лезут в лицо, легче писать лекции.
Джеймс приподнялся, потянулся ко мне, и мы поцеловались. Но, когда Джеймс целовал меня, перед моими глазами стояла четкая картинка, как если бы я действительно видела ее, – шестеро актеров с дьявольскими татуировками на шеях. И эти татуировки смеются. Я зажмурилась сильнее, пытаясь понять: маски действительно смеялись или это была всего лишь моя фантазия?
«Конечно, фантазия. Иначе и быть не может, – про себя усмехнулась я. – Но возвращение актеров… сойдет ли это за сенсацию, если я возьму у них интервью?»
Внутри у меня залетали бабочки в предвкушении интересной работы. Когда находишь идею, какой бы странной она ни была, часть ее будто селится внутри и напоминает о себе легким трепетом.
– Скоро на работу, – сказала я, вставая с лавочки. – Пойдем. Мне уже лучше.
Я не лукавила. И злость, и плохое самочувствие покинули меня так же внезапно, как и дали о себе знать.
Джеймс взял меня за руку, и мы вышли из-под навеса. Парня с флаерами нигде не было. Люди, как обычно, бежали по делам через парк, где еще несколько минут назад вертелся странный парнишка, зазывая всех в камерный театр «GRIM».
Когда мы проходили мимо кофейни, я заметила на дороге флаер, заляпанный грязью. Я подняла его, пока не видел Джеймс, и засунула в боковой карман плаща.
6
Весь рабочий день я провела как в бреду – у меня все валилось из рук: за смену я разбила две чашки, рассыпала новую упаковку кофейных зерен и пролила на клиента капучино, когда протягивала ему пластиковый стаканчик. Руки не слушались, а мозг будто бы отключился. Хотя нет, не отключился. Думал о другом. Снова и снова я мысленно возвращалась в парк, где услышала о театре «GRIM». Как бы я не сопротивлялась, мысли о нем завладели мной, не давая спокойно работать. Я совершала один промах за другим, а потом молилась всем богам, чтобы мистер Дартл не пришел с проверкой. Иначе я осталась бы без работы в один миг. В тот роковой день этому способствовало абсолютно все.
Когда до конца рабочего дня оставалось всего полчаса, я услышала звон дверного колокольчика. В это время я стояла спиной к входу и ополаскивала в маленькой раковине тряпку, чтобы протереть столики. Внутри у меня все тут же похолодело, рука замерла, а звук воды, стекающей в водопровод, неприятно сдавил мозг. Очень медленно я опустила взгляд на пол, где в прозрачном целлофановом пакете лежали осколки чашек и рассыпанные зерна. Я еще не успела их выбросить. Мусорный мешок стоял рядом, как предвестник неминуемого увольнения.
– Привет! – произнес до боли знакомый голос. Страх коснулся моего горла и вырвался наружу тихим «уф».
– Напугала, – развернувшись к Джейн, сдавленно сказала я. Передо мной стояла лучшая подруга: она светилась, как солнце, озаряя собой мрак, который кружил вокруг меня почти весь этот день. – Ты какими судьбами?
– Была тут на задании, фотографировала последствия урагана на Пикадилли и вот решила забежать, проверить, как ты. А ты ждала в такое позднее время кого-то другого? Мистера Дартла? – Джейн прищурилась и посмотрела по сторонам. Потом заправила за ухо черную прядь волос и тихо произнесла: – Хьюстон, проблем нет. Все чисто.
– Это не смешно.
– А никто и не смеется, – серьезно сказала Джейн. Дурашливое выражение вмиг покинуло ее лицо. – Видела бы ты себя со стороны. Я думала, у тебя сердце остановится, когда ты повернулась ко мне. Долго это еще будет продолжаться? Ты за кофемашиной все свои нервы оставишь. И душу.
«Легко тебе говорить, – подумала я, глядя на подругу, – у тебя есть диплом магистра и любимая работа фотожурналиста».
Я не завидовала Джейн, но иногда она жутко раздражала, и особенно сильно – когда говорила, что в этой жизни все можно достать с легкостью. В отличие от нее, у меня этой легкости не было. Если Джейн была пуховым пером, парящим над морем, то я представляла себя упавшим с крыши кирпичом, поднять который одним мизинцем весьма проблематично.
– Нет, все в порядке, просто устала за смену, – сказала я и с тряпкой в руках пошла к столикам, чтобы их протереть. – И о чем ты вообще? Я люблю кофе. Душу и нервы точно тут не оставлю.
– Ты придумала, про что будешь писать для «Таймс»? – проигнорировав мои последние слова, спросила Джейн.
Моя рука замерла над столиком. Потом я все-таки опустила ладонь и начала медленно водить мокрой тканью по гладкой поверхности дерева.
– Не уверена. Пока думаю над этим.
– Могу помочь с темой. – Джейн села за столик, который я протирала. Подруга внимательно посмотрела на меня, блеснув карими глазами: – Вчера я получила интересное задание – фоторепортаж с забастовки у министерства образования. Кучка подростков вооружилась плакатами с надписями в духе «Долой школу, мы за самообучение». Кажется, нас ждет маленькая революция. Дети хотят получать знания через онлайн-курсы и изучать биографии людей, сколотивших миллиарды. Они хотят читать то, что нравится им, а не то, что прописано в графе «Домашнее задание на каникулы». Как тебе идея для статьи? Из этого можно слепить все что угодно: и репортаж, и интервью.
Я села напротив Джейн и задумалась. Она была права: старая школьная система рушилась на глазах. Подростки бастовали, желая избавиться от традиций. Они шли против системы, как молодежь 60-х[5]. В те времена страна почувствовала волну перемен: появились «Битлз», «Роулинг Стоун». Выходцы из обычных семей смогли сломать каноны во многих сферах. Они стали популярны, хотя в них не текла голубая кровь. А новое поколение пыталось проломить другую стену. Стену образования.
«Но если школьники будут учиться иначе – так, как хотят они сами, – что ожидает страну?»
Джейн подкинула мне любопытную тему. В ней можно было покопаться и написать несколько статей. Причем разных форматов – интервью, аналитику. Я уже представила, какие вопросы буду задавать социологам и психологам. Революция в школьном образовании – серьезная вещь. Она затрагивает многие аспекты жизни, ведь именно в этом возрасте человек начинает развиваться. Что будет, если на его развитие повлияют миллионеры и их мысли? Вырастет ли в таком случае счастливое поколение?