Сестра!
Камилла.
Смелей! Они должны смягчиться!
Сабина.
Как! Вы вздыхаете? Бледнеют ваши лица?
Что испугало вас? И это — храбрецы,
Двух городов-врагов отважные бойцы?
Гораций.
Что сделал я, жена? Какие оскорбленья
Заставили тебя искать такого мщенья?
Чем провинился я? Кто право дал тебе
Мой дух испытывать в мучительной борьбе?
Ты удивить его и восхитить сумела,
Но дай мне завершить мое святое дело.
Ты мужа превзошла, но если он любим
Женою доблестной, не торжествуй над ним.
Уйди, я не хочу победы слишком спорной!
Что защищаюсь я — уже и то позорно.
Позволь мне умереть, как повелела честь.
Сабина.
Не бойся, у тебя теперь защитник есть.
Те же и старый Гораций.
Старый Гораций.
Ужели чувства здесь возобладали властно,
И время подле жен вы тратите напрасно,
И, кровь решась пролить, слезами смущены?
Нет, дети, жен своих оставить вы должны.
Вас жалобы смягчат и, нежностью лукавой
Лишивши мужества, толкнут на путь неправый.
Лишь бегство победит противников таких.
Сабина.
Тебе они под стать — так не страшись за них.
Ты, вопреки слезам Камиллы и Сабины,
Добьешься своего от зятя и от сына;
И если удалось отважных нам смягчить,
Ты — здесь, и сможешь ты в них доблесть укрепить.
Не будем проливать напрасных слез, Камилла:
Пред этой твердостью ничтожна наша сила.
Лишь в безнадежности покой мы обретем.
Сражайтесь, хищники, а мы с сестрой умрем.
Сабина и Камилла уходят.
Гораций, Куриаций, старый Гораций.
Гораций.
Отец! Не уступай неистовству такому
И женщин ни за что не выпускай из дому.
Да не смущает нас, когда польется кровь,
Слезами, воплями их горькая любовь,
Чтобы не изъявил никто поползновенье
В преступном сговоре нам бросить обвиненье;
Не в меру дорого б нам слава обошлась,
Коль заподозрили б в постыдных плутнях нас.
Старый Гораций.
Все сделаю, мой сын. Ступайте к братьям, дети,
И помните: у вас один лишь долг на свете.
Куриаций.
Как я с тобой прощусь и что могу сказать…
Старый Гораций.
Не надо чувств моих отцовских пробуждать!
Мне не хватает слов, чтоб влить в тебя отвагу:
Я в помыслах нетверд, и ощущаю влагу
На старческих глазах, и сам рыдать готов.
Боец, исполни долг и жди суда богов!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Сабина одна.
Сабина.
Чем стану я в беде, ниспосланной судьбою, —
Женою любящей иль преданной сестрою?
Принять решение отныне надо мне
И твердо быть на той иль этой стороне.
Что ж изберет душа, унынием объята?
Кого назвать врагом — супруга или брата?
Страсть к одному влечет, с другим связует кровь.
К обоим властная живет во мне любовь.
Нет, с ними в доблести мне следует сравняться:
Супругой этому, сестрой тому остаться,
Твердить себе: их честь стократ важней всего,
И не пристало мне страшиться ничего —
Ведь коль они падут, то смертью столь прекрасной,
Что весть о ней — и та не может быть ужасной.
Покорствуя судьбе, я знать одно должна:
Не кто принес им смерть, а лишь — за что она.
Я победителей приму, гордясь той славой,
Что родичам несет их подвиг величавый,
Не думая о том, ценою крови чьей
Так высоко вознес он доблестных мужей.
С любой из двух семей торжествовать должна я,
В одной из них жена, в другой же дочь родная;
С любой столь прочная меня связала нить,
Что только близкий мне и может победить.
Какое б горе мне судьба ни слала злобно,
В нем радость обрести я все-таки способна,
Способна видеть бой, не устрашась его,
Смерть — без отчаянья, без гнева — торжество.
О обольщения, о сладкие обманы!
Огнем нечаянным, мерцавшим из тумана,
Надежду тщетную вы в сердце мне зажгли,
Но сразу он померк, мгновенно вы прошли!
Как молния во тьме мелькает, пламенея,
Чтоб стала ночь потом еще стократ темнее,
Мне в очи брызнули вы трепетным огнем,
Чтоб гуще и мрачней нависла тьма кругом.
Вы облегчили мне страданье и тревоги;
Теперь пора платить: ревнивы наши боги,
И сердце скорбное удары поразят,
Которыми сражен супруг мой или брат.
О смерти их скорбя, я думаю с тоскою,
Не для чего он пал, но — чьей сражен рукою,
И, мысля о венце прославленных мужей,
Печалюсь об одном — ценою крови чьей?
С семьею павшего рыдать теперь должна я,
В одной из них жена, в другой же дочь родная.
С одною — кровь, с другой закон связал меня.
Кто б ни был побежден, он будет мне родня.
Вот вожделенный мир! Его я так желала —
И сила вышняя моленья услыхала.
Как беспощаден ты во гневе, грозный рок,
Когда, и милости даруя, столь жесток,
И как безжалостно караешь преступленье,
Коль к неповинному не знаешь сожаленья!
Сабина, Юлия.
Сабина.
Свершилось, Юлия? Так что же мне грозит?
Сражен ли милый брат? Любимый муж убит?
Иль, обе стороны победой удостоив,
Преступные мечи заклали всех героев,
Чтоб я в отчаянье не проклинала тех,
Кто победил в бою, а хоронила всех?
Юлия.
Того не знаешь ты, что всем известно стало?
Сабина.
Дивиться этому не следует нимало:
Ведь мне с Камиллою — забыла ты о том? —
На время битвы стал тюрьмою этот дом.
Нас держат взаперти: не то в тоске о братьях
И о возлюбленных мы бросимся разнять их,
Поставим и любовь и скорбь на их пути,
Чтоб жалость в лагерях обоих обрести.
Юлия.
Ни слез для этого не нужно, ни объятий:
Один их вид смутил враждующие рати.
Едва лишь вызвали из строя шесть бойцов,
Как ропот пробежал вдоль сомкнутых рядов.
Увидев, что друзья и родичи готовы,
Неся друг другу смерть, исполнить долг суровый,
Тот состраданием, тот ужасом объят,
А эти славят их, безумствуют, кричат,
Кто восхищается столь яростным усердьем,
Кто дерзостно зовет его жестокосердьем,
Но все в конце концов согласны меж собой,
И все хулят вождей за выбор роковой,
И, возмущенные богопротивным боем,
Бросаются вперед, не дав сойтись героям.
Сабина.
Какую вам хвалу, бессмертные, воздать!
Юлия.
Не рано ли еще, Сабина, ликовать?
Надежда ожила, слабеют опасенья,
Но есть еще, увы, причины для волненья:
Как ни стараются беду предотвратить,
Безумцев доблестных, увы, не убедить!
Им драгоценна честь высокого избранья,
Честолюбивые ласкают их мечтанья.
Мы все за них скорбим, но, гордости полны,
Подобной жалостью они оскорблены
И мнят, что ропот войск на них пятном ложится,
С той ратью и с другой они готовы биться,
И смерть от рук друзей им легче перенесть,
Чем, уступив мольбам, отвергнуть эту честь.
Сабина.
Как? Этих душ стальных упорство безнадежно?
Юлия.
Да, но войска шумят и требуют мятежно
Вести на битву всех иль, вверившись богам,
Вручить судьбу опять шести другим бойцам.
Вождей своих они открыто избегают,
Речей не слушают, приказы отвергают.
В смущенье царь. Едва надеясь на успех,
«Раздор, — он говорит, — лишил рассудка всех.
Так спросим же богов — ведь воля их священна, —
Угодна им иль нет решенья перемена?
Какой смельчак дерзнет роптать, когда о том
По внутренностям жертв смиренно мы прочтем?»
Он смолк. Его слова простые чудотворны:
Им даже шестеро избранников покорны —
Как жажда подвига ни ослепляет их,
Не могут и они не чтить богов благих.
Почтеньем ли к царю иль страхом пред богами,
Но Туллий укротил в бойцах гордыни пламя,
И, словно он уже владыка двух племен,
Двум ратям речь его звучала как закон.
Решит же суд богов и жертвоприношенье.
Сабина.
Богам не может быть угодно преступленье.
На них надеюсь я: уже отложен бой,
И не изменит нам их промысел благой.
Те же и Камилла.
Сабина.
Отрадной новостью хочу я поделиться.
Камилла.
Ее, мне кажется, я слышала, сестрица.
Когда пришли к отцу, я находилась там.
Но что хорошего она приносит нам?
Отсрочена беда — потом сильней страданья,