Гораций.
Оставь меня сейчас иль подави стенанья.
Достойной будь женой для мужа своего
И к низкой жалости не понуждай его.
А если близостью супружеской, Сабина,
И в чувствах стали мы и в помыслах едины, —
В них до тебя не даст мне опуститься стыд,
Тебе же до меня подняться долг велит.
Да, мне понятна скорбь моей супруги милой.
Терпи, вооружись моей душевной силой.
Победный мой венок спеши признать своим
И не срывай с меня, но украшайся им.
Иль, честь мою кляня, ты так враждуешь с нею,
Что был бы мой позор тебе сейчас милее?
Женою верной стань, и меньше будь сестрой,
И возведи в закон пример, что подан мной.
Сабина.
Тебе ли стану я, ничтожная, подобной?
За братьев я тебя не упрекаю злобно.
Воздать им должное мне надлежит, скорбя,
И здесь враждебный рок виновнее тебя.
Но доблесть римскую отвергну я, конечно,
Когда велит она мне стать бесчеловечной,
И победителя счастливого жена
Погибшим родичам останется верна.
С народом празднуя отечества победы,
Семейные свои в семье оплачем беды,
И радость общую мы позабыть вольны
Во имя тех скорбей, что только нам даны.
Зачем не поступать, как нам велит природа?
Когда идешь сюда, свой лавр оставь у входа,
Со мною слезы лей… Как! Низменная речь
Не вынудит тебя поднять священный меч
И гневно покарать меня за преступленье?
Камилла счастлива! Ее постигло мщенье.
Ты одарил сестру лишь тем, что та ждала,
И милого она за гробом обрела.
Любимый муж! Не ты ль меня обрек терзанью?
И если гнев остыл, исполнись состраданья!
Но, как бы ни было, молю тебя, супруг:
Не хочешь покарать? Тогда избавь от мук!
Как высшей милости, как беспощадной кары,
Я жажду от тебя последнего удара
И рада смерть принять: она ведь так легка,
Когда ее несет любимая рука!
Гораций.
О горе! Женщинам дарована богами
Губительная власть над лучшими мужами!
И жены слабые, бессмертных теша взгляд,
Над сильными, увы, и смелыми царят!
Чтоб мужество свое спасти от пораженья,
Я в бегстве вынужден теперь искать спасенья.
Прощай! Оставь меня иль перестань рыдать.
(Уходит.)
Сабина одна.
Сабина.
Ни ярость, ни любовь не стали мне внимать!
Нет кары для вины, а горе безответно.
И милости прошу, молю о казни — тщетно!
Что ж, буду требовать и плакать вновь и вновь,
А нет — сама пролью тоскующую кровь.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Старый Гораций, Гораций.
Старый Гораций.
Печальным зрелищем не дав смутиться взору,
Мы вышнему должны дивиться приговору:
Едва победы нас высоко вознесут,
Гордыню усмирить спешит небесный суд.
То горечь к радости примешивают боги,
То слабым станет вдруг и доблестный и строгий.
Не часто нам судьба дает добро свершить
Так, чтобы не пришлось при этом согрешить.
Я скорбью не воздам преступнице Камилле:
Мы жалость бо´льшую с тобою заслужили.
Я этой дочери-изменницы отец,
А ты ее сразил, позоря свой венец.
Я знаю: эта казнь совершена по праву,
Но ты сгубил, мой сын, и честь свою, и славу,
И лучше б не карать совсем вины такой,
Чем за нее воздать твоей, мой сын, рукой.
Гораций.
Достоин казни я — назначь же мне любую.
Я пролил кровь сестры, о родине ревнуя,
Но если решено, что это тяжкий грех,
И должно слушать мне укоры ото всех,
И опозорен я, — тебе дано по праву
Изречь свой приговор и совершить расправу.
Возьми же кровь мою — ведь я содеял зло,
И на нее теперь бесчестие легло.
Я не стерпел вины, судом ответив скорым, —
Мириться ли, отец, тебе с моим позором?
Когда поступками задета наша честь,
Такой отец, как ты, считает долгом месть.
Да замолчит любовь, где нету оправданья!
Мягкосердечный сам достоин наказанья,
И славе собственной цены не знает он,
Когда щадит того, кто им же осужден.
Старый Гораций.
Но быть суровыми порою мы не в силах
И для самих себя детей прощаем милых,
В преклонном возрасте еще сильней любя.
Мы не караем их, чтоб не карать себя.
Не то, что видишь ты, мой взор в тебе находит.
Я знаю… Здесь наш царь! В покои стража входит.
Те же и Тулл, Валерий и стража.
Старый Гораций.
Я честью вознесен превыше всех людей,
Мой государь — у нас, под кровлею моей!
И вот, у ног царя…
Тулл.
Нет, встань, отец мой, смело!
Ведь за высокое и доблестное дело
Обязан я как царь — мое служенье в том —
Высокой почестью отметить славный дом.
(Указывая на Валерия.)
Отправлен был к тебе он сразу после боя,
Но сам я захотел увидеться с тобою.
Кто удивился бы, когда поведал он,
Что гибелью сынов ты не был сокрушен?
Твоей ли твердости, прекрасной и суровой,
Могло поддержкой быть сочувственное слово?
Но мне приносят весть — внезапно сам герой
Злодейством омрачил свой подвиг боевой:
О чести родины безудержно ревнуя,
Он дочь твою сгубил, сразив сестру родную.
Для самых сильных душ такой удар жесток, —
Не сломит ли тебя неумолимый рок?
Старый Гораций.
Мне тяжко, государь, но есть в душе терпенье.
Тулл.
Да, опыт жизненный приносит утешенье.
Хотя мы все, увы, нередко узнаем,
Что бедственные дни идут за светлым днем,
Но мало у кого настолько хватит воли,
Чтоб мужество хранить в безмерно тяжкой доле.
И если бы тебе, утратившему дочь,
Сочувствие мое могло теперь помочь,
То знай, что с жалостью, такой же бесконечной,
Как скорбь твоя, мой друг, люблю тебя сердечно.
Валерий.
Владыками небес дано земным царям
Вершить над нами суд, законы ставить нам,
И, родине служа, их власть, для всех святая,
За грех должна казнить, за подвиг награждая.
Позволь, мой царь, слуге смиренному сказать:
Ты сострадаешь там, где следует карать.
Позволь мне…
Старый Гораций.
Как! Умрет стране стяжавший славу?
Тулл.
Пусть он окончит речь. Я рассужу по праву.
Всегда, везде, для всех да будет правый суд —
Ведь только за него царей без лести чтут.
Ужасный грех свершил твой сын, и воздаянья
Здесь можно требовать, забыв его деянья.
Валерий.
Внемли же, государь всеправедный! Пора
Возвысить голос свой защитникам добра.
Не злобу доблестный в нас вызывает воин,
Приявший почести: он почестей достоин.
Стократ щедрей его не бойся наградить —
Ведь сами римляне хотят его почтить.
Но коль он отнял жизнь у родственницы кровной,
То, славясь как герой, пусть гибнет как виновный.
Ты, царь, — отечества надежда и оплот,
От ярости его спаси же свой народ,
Когда не хочешь ты господствовать в пустыне:
Так много близких нам война скосила ныне,
И оба племени соединял тесней
Во дни счастливые так часто Гименей,
Что мало римлян есть, не потерявших зятя
Иль родича жены в рядах альбанской рати
И не оплакавших своих семейных бед
Под шум одержанных родной страной побед.
Но если мы, скорбя, преступны против Рима
И может нас герой карать неумолимо,
Кто будет варваром жестоким пощажен,
Когда родной сестре пощады не дал он?
Он не сумел простить отчаянья и гнева,
Что смерть любимого вселила в сердце девы:
Ей факел свадебный мелькал в дыму войны,
Но с милым навсегда мечты погребены.
Рим возвеличился и стал рабом нежданно:
Ведь наша жизнь и смерть уже в руках тирана,
И дни бесславные еще мы можем длить,
Пока изволит он преступников щадить.
О Риме я сказал; теперь добавлю смело:
Для мужа доблести позорно это дело.
Я умолять бы мог царя взглянуть сейчас
На то, что совершил отважнейший из нас.
Тогда б увидел царь, как, местью пламенея,
Из раны хлынет кровь перед лицом злодея.
Он содрогнулся бы в ужасный этот миг,
Взглянув на хладный труп, на нежный юный лик.
Но мерзостно давать такие представленья.
Назавтра выбран час для жертвоприношенья.
О царь! Подумал ты, угодно ли богам
Принять воскуренный убийцей фимиам?
Он им, бессмертным, враг. За святотатство это
И у тебя они потребуют ответа.
Нет, не рука его решила бранный спор —
Помог отечеству бессмертных приговор.
Велением богов свое возвысив имя,
Он славу запятнал, дарованную ими;
Всех доблестно затмив, по воле вышних сил
Он сразу и венец и плаху заслужил.
Мы государеву услышать жаждем волю.
Злодейства мерзостней не видел Рим дотоле,
И, чтоб небесный гнев не поразил всех нас,
Убийце отомсти, благих богов страшась.