{45}, мне позволено иметь дело с Испанией. Если деятельность подобного рода — преступление, то я уже давно в нем замешан, и речь тут идет не только о «Сиде», где я воспользовался помощью дона Гиельна де Кастро, но также и о «Медее», о которой было говорено выше, и даже о «Помпее»: желая воспользоваться помощью двух латинян, я на самом деле нашел поддержку у двух испанцев, так как Сенека и Лукан — оба из Кордовы. Тот, кто не захочет простить мне сношения с нашими врагами, должен будет согласиться по крайней мере с тем, что я их ограбил; и пусть считают это кражей или заимствованием — мне настолько это понравилось, что у меня нет никакого желания на этом остановиться. Полагаю, Вы согласитесь со мною и не станете меньше меня уважать.
Остаюсь,
милостивый государь,
Вашим покорнейшим слугою.
Корнель.
К ЧИТАТЕЛЮ
Хотя эта комедия, как и следующая за ней{46}, придуманы Лопе де Вега, я не представляю Вам их в том же порядке, как «Сида» и «Помпея», где в первом случае Вы видели испанские стихи, а во втором — латинские, которые я перевел или написал в подражание Гильену де Кастро и Лукану. Хотя я многое заимствовал из великолепного оригинала, но так как события мною перенесены в другую страну, а персонажи переодеты во все французское, то вместо удовлетворения Вас ждет разочарование.
Например, если я заставляю нашего Лжеца хвастливо рассказывать о войне с Германией{47}, где он якобы был, то испанец заставляет его говорить о Перу и Вест-Индии, откуда тот будто бы недавно вернулся; и то же самое происходит с большинством других событий, которые хотя и следуют оригиналу, однако не имеют почти никакого сходства с ним ни в мыслях, ни в словах, их выражающих. Я ограничусь поэтому только признанием, что сюжет полностью принадлежит испанцу, в чем Вы и убедитесь, перелистав двадцать вторую часть его комедий. Кроме того, я взял у него все, что могло согласоваться с нашими обычаями, и, если мне позволено высказать свои чувства относительно предмета, к которому я имею столь малое отношение, то, признаюсь Вам, он очаровал меня настолько, что я не нахожу в этом жанре ничего ему равного как у древних, так и у новых авторов. Комедия остроумна от начала до конца, а события так верны и изящны, что, по-моему, надо быть в очень дурном настроении, чтобы не согласиться с их развитием и не порадоваться их воплощению на сцене.
Может быть, я поостерегся бы высказать такое необычное почтение к этой поэме, если бы оно не было подкреплено мнением одного из лучших людей нашего века, который является не только покровителем ученых муз в Голландии, но также доказывает своим примером, что прелесть поэзии вполне совместима с самым высоким положением в политике и с самыми благородными занятиями государственного мужа. Я говорю о г-не де Зейлихеме, канцлере монсеньора принца Оранского{48}. Это его гг. Хейнсиус и Бальзак избрали арбитром в их знаменитом споре{49}, адресовав ему свои ученые рассуждения. И именно он счел возможным обратиться к публике с двумя эпиграммами, где высказано его отношение к этой комедии. Одна из эпиграмм написана по-латыни, другая по-французски, и помещены они в издании, выпущенном в свет Эльзевирами в Лейдене{50}. Я тем более охотно воспроизвожу их здесь, что не имею чести быть знакомым с их автором, и потому его свидетельство не может вызвать каких-либо подозрений; никто не обвинит меня за это в тщеславии, ибо вся слава, приписанная им мне, должна быть отдана великому Лопе де Вега, о коем он, видимо, не знал как о первом авторе этого театрального чуда.
Gravi cothurno torvus, orchestra truci
Dundum cruentus, Gallice justus stupor,
Audivit et vatum decus Cornelius.
Laudem poetae num mereret comici
Pari nitore et elegantia, fuit
Qui disputaret, et negarunt inscii;
Et mos gerendus insciis semel fuit.
Et, ecce, gessit, mentiendi gratia
Facetiisque, quas Terentius, pater
Amoenitatum, quas Menander, quas merum
Nectar deorum Plautus et mortalium,
Si soeculo reddantur, agnoscant suas,
Et quas negare non graventur non suas.
Tandem poeta est: fraude, fuco, fabula,
Mendace scena vindicavit se sibi.
Cui Stagirae venit in mentem, putas,
Quis qua praeivit supputator algebra,
Quis cogitavit illud Euclides prior,
Probare rem verissimam mendacio?
О «Лжец» прославленный, чудесное творенье,
Которое Маас повергло в изумленье,
И Рейн, и Тибр, и По заставило краснеть
За то, что им самим не довелось узреть
На берегах своих плодов, сравнимых с этим!
Теренций вдруг воскрес, Плавт ожил! Но заметим
Мы равнодушное презренье мудрецов:
Им не по вкусу «Лжец». А я не так суров
И думаю, что он нуждается в опоре,
И в снисхождении, и в добром разговоре,
И даже в жалости: он пресен, не смешон,
В нем соли нет совсем, и силы он лишен.
Смешайте злость с вином — появятся Корнели,
Чьи перья и не то создать бы вам сумели…
Ах, каюсь я, Корнель! Мне милость окажи:
Твой несравненный «Лжец» склонил меня ко лжи.
Такой привил мне вкус к уловкам и обману,
Что истину теперь я уважать не стану,
И верить лишь в одно отныне захочу:
Ложь только смельчакам бывает по плечу.
О, если б я не лгал, то как бы мог иначе
Сказать хоть что-нибудь, воздав твоей удаче
Хвалу достойную? Высокие слова
Смысл потеряли бы, звучали б как хула.
Но что с того, что лгут иль хвалят неумело,
Хвалою жалкою твое принизив дело?
И ложь подобная и хилой правды речь
Способны на себя лишь гнев богов навлечь.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ЖЕРОНТ
отец Доранта.
ДОРАНТ.
АЛЬСИП
друг Доранта, возлюбленный Кларисы.
ФИЛИСТ
друг Доранта и Альсипа.
КЛАРИСА
возлюбленная Альсипа.
ЛУКРЕЦИЯ
подруга Кларисы.
ИЗАБЕЛЛА
служанка Кларисы.
САБИНА
горничная Лукреции.
КЛИТОН
слуга Доранта.
ЛИКАС
слуга Альсипа.
Действие происходит в Париже.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Дорант, Клитон.
Дорант.
Сбылась моя мечта! Отца я неустанно
Упрашивал, и вот носить я вскоре стану
Не мантию судьи, а шпагу: мне отец
Расстаться с книгами позволил наконец.
Теперь скажи, Клитон, здесь, в Тюильри, где всюду
Царит изысканность, я выглядеть не буду
Как школьник, что лишен порядочных манер?
По всем ли признакам я истый кавалер?
Ведь в царстве Кодекса{52}, где мне пришлось учиться,
Особая печать отметила все лица,
И опасаюсь я…
Клитон.
Напрасно! Вы не смех,
А зависть будете здесь вызывать у всех.
Не бойтесь ничего, с улыбкою веселой
Смотрите на людей: от вас не пахнет школой;
И знайте, ваш приезд беду мужьям сулит.
Как вы нашли Париж?
Дорант.
Нашел, что он на вид
По-прежнему хорош. И надо же случиться,
Что я расстался с ним, отправлен был учиться!
Но если ты, Клитон, судьбою был храним
И, к счастью своему, не разлучался с ним,
Скажи: как здесь идет любовная охота?
Клитон.
«Возвышенной души вот высшая забота» —
Сказали б остряки… Словесная игра!
Отличный аппетит у вас уже с утра:
Вчера вы прибыли, а уж сегодня надо
Вам к делу приступать, вас не страшат преграды,
И не сидится вам, и жар у вас в крови…
Ни дня не можете прожить вы без любви!
Ну что ж! В таких делах себе набил я руку
И благородную, но трудную науку
Со всеми тонкостями изучил вполне.
Чего вы ищете, теперь понятно мне.
Дорант.
Не бойся, я ищу знакомства только с теми,
С кем будет весело, и с кем приятно время
Я мог бы провести, и с кем бы мог порой
Побыть наедине, зайдя на час-другой.
Меня не знаешь ты, и понят я превратно.
Клитон.
Зато теперь узнал: вы, сударь, не развратны.
И вам поэтому не по душе совсем
Те, кто за горсть монет, увы, доступны всем.
Вас также не влекут лукавые кокетки:
Назначить им легко свиданье у беседки,
Но, кроме болтовни, ждать нечего от них —
Вам надо большего, и мало слов одних.
А сколько времени теряешь тут напрасно!
Игра не стоит свеч, хотя и безопасна.
Нет! Счастье ваше в тех, кто добродетель чтит,