Что было пагубой для древних Фив и Трои,
То нас объединит, надежность уз утроя.
Мы, верные любви, над ревностью смеясь,
Вовек не разорвем родства и дружбы связь,
И более того: со жребием не споря,
Усладу обретем в тлетворной чаше горя.
Антиох.
И хватит сил у нас на это?
Селевк.
Погоди:
Довольно и того, что сердце из груди
Исторгнуть я готов, чтобы оно молчало
И слово разума властительно звучало.
Антиох.
Я тем же чувством, брат, исполнен и согрет.
Хранить его всегда дадим себе обет,
Чтоб отвели удар от дружбы нашей боги
В суровые часы смятенья и тревоги.
Селевк.
Ты прав. Попросим их о том, чтобы вражда
Не проползла змеей меж нами никогда.
Антиох и Селевк уходят.
Лаоника, Тимаген.
Лаоника.
Великий будет царь у Сирии счастливой!
Тимаген.
Что диво для тебя, то для меня не диво.
Я знал, что выстоять у них достанет сил,
Их верность предвкушал и с ними скорбь делил.
Но свой рассказ, сестра, продолжи, сделай милость.
Лаоника.
Начну тогда с того, на чем остановилась.
Так вот, на Парфию напала наша рать.
Верх то противникам, то нам случалось брать,
Победа реяла над ними и над нами,
Касаясь их и нас могучими крылами,
Но после многих битв избрала вражий стан
И стал бы Антиох добычею парфян,
Когда б, израненный и на краю могилы,
Властитель не собрал слабеющие силы
И не убил себя бестрепетной рукой,
Позора избежав, погибнув как герой.
Еще один удар постиг царицу вскоре,
Еще мучительней и нестерпимей горе.
Не умер Никанор. Слух оказался лжив,
Что он погиб в плену; он здравствует, он жив
И, тяжко оскорблен замужеством царицы,
Задумав отомстить, сбирается жениться{83},
На узы брачные сменяет груз оков:
С ним сочетать сестру парфянский царь готов.
Царевна, что теперь любима сыновьями,
И в их родителе зажгла когда-то пламя!
Царицыным гонцам не внемлет Никанор,
Не хочет изменить суровый приговор,
И оправдания и просьбы отвергая:
Прощенья нет жене, когда мила другая.
Он жаждет уязвить царицу побольней,
Твердит, что новый брак он заключит при ней,
Что сам сорвет венец с ее главы постылой,
Дабы украсить им чело парфянки милой.
Подвигнула ли месть его на этот шаг?
Иль думал укрепить свой с Родогуной брак,
Чтобы сирийский трон по праву мог достаться
Тем детям, что у них когда-нибудь родятся?
Решась у сыновей отнять наследный трон,
Парфянку взяв с собой, он, гневом ослеплен,
Повел на Сирию враждебные отряды,
И те, ликуя, шли, добыче легкой рады.
Увидев между тем, что он неумолим,
Что надо жертвовать собою или им,
Царица отреклась навек от Никанора.
Он боле ей не муж, а на расправу скорый,
Неправый судия. В ней справедливый гнев
Пожаром запылал, любовь преодолев.
Засаду хитрую противнику устроя,
Она бестрепетно сражалась в гуще боя.
Под натиском таким враги бежали вспять.
Был Никанор убит. Что мне еще сказать?
Царица с ним сама, по слухам, рассчиталась.
И вот соперница в добычу ей досталась!
Не будь меня вблизи, поверь мне, Тимаген,
Невыносим бы стал для Родогуны плен.
Как было сладостно ее терзать царице
И воздавать за все вдвойне, втройне, сторицей!
Одно я слышала: «Унизь и не жалей».
Но только на словах я подчинялась ей.
Меж тем парфянский царь, пылая гневом ярым,
Обрушился на нас и, смятая ударом,
Бежала наша рать, и мы побеждены,
И мира у него просить принуждены.
Кичась победою и нашим униженьем,
Не стал бы царь внимать смиренным предложеньям,
Но опасался он за жизнь своей сестры.
Сегодня видишь ты развязку той игры.
Царица сыновьям отправила посланье:
Пусть возвращаются. У ней одно желанье —
Отдать наследнику венец и царский трон.
Светило повое взошло на небосклон:
Явилась ко двору царевна из темницы.
Парфянин поспешил меж тем в свои границы —
К ним подошли в те дни армянские войска{84}.
Он больше нам не враг, меж нами связь крепка,
Ждет Родогуну трон, но, к счастью иль к несчастью,
Царевичи равно к ней воспылали страстью.
Тимаген.
Едва увидели царевну в первый раз —
Слепой бы увидал, что ей сдались тотчас.
Они соперники, их скорби не измерить,
Но оба доблестны, и в них нельзя не верить.
К ней, к их возлюбленной, ты ныне так близка…
Лаоника.
Кто Родогуне мил, не ведаю пока.
Тимаген.
Не доверяешь мне? Ты осторожна стала.
Но вот она сама; расстаться нам пристало;
Ее грядущий сан повелевает мне
Тебя оставить с ней, сестра, наедине.
(Уходит.)
Лаоника, Родогуна.
Родогуна.
Неведомой беды я чувствую дыханье,
И стынет в жилах кровь, и никнет упованье.
Поговори со мной, тревогу разгони
Или терпение и мужество вдохни.
Лаоника.
Откуда, госпожа, в столь славный день тревога?
Родогуна.
Он, славный этот день, сулит мне слишком много,
И в щедрости судьбы дурной я вижу знак.
Меня не радует ни царский трон, ни брак,
И непривычная нашептывает робость —
Брак западню таит, а трон повергнет в пропасть.
Провижу в радости горючий ключ скорбей,
Оковы новые взамен былых цепей.
Боюсь, недоброе замыслила царица.
Лаоника.
Но поклялась она с тобою примириться.
Родогуна.
Вражду властителей лишь смерть одна уймет.
Их примиренье — ложь, лукавый изворот.
Царице я страшна, ей власть моя опасна,
Мне ж страшен этот страх и, знаю, не напрасно.
Пусть я себя смирю, скрепясь и сердце сжав,
От мести откажусь для блага двух держав,
Забуду прошлое, прощу позор плененья,
Но в этом мире есть такие оскорбленья,
Что оскорбитель мнит — их невозможно снесть,
И чудится ему безжалостная месть,
Протянутой руке поверить он не может,
Его снедает страх и подозренье гложет,
И оскорбленного стереть он должен в прах,
Чтоб сбросить этот гнет, осилить этот страх.
Вот что готовит мне царица.
Лаоника.
Видят боги,
Смущают твой покой напрасные тревоги.
Зачем ревнивый гнев ты ставишь ей в упрек?
В ней ревность Никанор изменою разжег,
И, обезумевши, она его убила.
Соперница в любви, ты ей была постыла;
Добыча тайных мук и ярости слепой,
Она безжалостно глумилась над тобой.
Немалый нужен срок и повод важный нужен,
Чтобы порыв страстей был разумом остужен.
Подумай: много раз могла б сказать она,
Что нет прощенья мне, так велика вина
Тебя поддерживать, ослушавшись запрета,
Но госпожа моя, закрыв глаза на это
И милосердия, быть может, не чужда,
Добра и ласкова была со мной всегда.
Что было, то прошло. И вижу я и знаю —
Ты для нее сейчас как будто дочь родная.
Но если все-таки другое угляжу —
Клянусь, я в тот же миг тебя предупрежу:
Я предана тебе, ты знаешь, не для виду.
К тому же новый царь не даст тебя в обиду.
Родогуна.
Кто б ни взошел на трон, она — царица-мать,
И сын ее речам не может не внимать.
Лаоника.
Кто б ни взошел на трон, к тебе он полон страсти.
Чего ж страшишься ты? Какой ты ждешь напасти?
Родогуна.
Мне брак с одним из них — тяжеле тяжких мук.
Лаоника.
Ужель не по сердцу тебе такой супруг?
Родогуна.
Равно одарены достоинствами братья,
И равную приязнь должна бы к ним питать я,
Но нет равенства тут: пусть оба хороши,
Один, всегда один избранник у души.
Есть чувство тайное, что сердце с сердцем вяжет,
И в мире нет прочней незримой этой пряжи;
Нам не дано постичь и объяснить его —
Двух любящих сердец сладчайшее родство.
Таков устав судьбы, и я не исключенье,
Не к двум, а к одному в душе моей влеченье.
Другой ему под стать по виду, по уму,
Но отвращение я чувствую к нему.
Как прихотлива ты, любовь, как непонятна!
Его супругом звать мне было бы приятно,
Но у него есть брат… Мучительный удел —
Быть разлученной с тем, кто сердцем завладел.
Лаоника.
Готова приложить все силы, все старанья…
Родогуна.