Но оказался жив затем лишь Никанор,
Чтоб гибель нам нести, навлечь на нас позор!
Не знаю, был он прав, творил ли преступленье,
И не хочу судить. Темно богов веленье.
Могу сказать одно, не потупляя глаз:
Что мною свершено, то свершено для вас.
Преступна иль права, но я не царской властью
Была ослеплена, а материнской страстью.
К чему мне царский трон? Исток бессчетных слез,
Он только бедствия и треволненья нес.
Зачем могущество измученной и слабой?
У брата кончить дни я возле вас могла бы…
Как! Пусть отец, ярясь, отнимет у сынов
Плоды моих забот, страданий и трудов?
Двенадцать лет жила меж ужасов и мрака,
Чтоб ваш венец надел сын от другого брака?
С такою низостью смириться? Вас предать?
На все, на все пойдет разгневанная мать!
Примите ж, сыновья, от матери с любовью
Трон, что оплачен был — увы! — отцовской кровью.
Кто враг своим сынам, тот, мнилось мне, злодей…
О небо правое, срази меня, убей,
На зло ответив злом, я тоже виновата…
Сынам — венец и трон, а матери — расплата,
По справедливости меня одну казни,
А детям ниспошли безоблачные дни.
Антиох.
Мы знаем, госпожа, давно мы угадали,
Ценой каких забот, и страхов, и печали,
Бессонного труда, бесчисленных потерь
Сперва спасла нам жизнь, даруешь трон теперь.
Мы слушали тебя, и очи увлажнялись,
И благодарностью сердца переполнялись,
Но, чтобы не было пятна вовек на ней,
Развязка страшная пусть сгинет в бездне дней.
Рок подгоняет нас рукой своей железной,
Бороться с ним нельзя и спорить бесполезно…
Пусть губкой будет стерт, завесой будет скрыт
Тот образ сумрачный, что сердце леденит!
Сын, глядя на него, свершает преступленье.
Нам не дано понять небес произволенье,
Но тут уместнее молчать или забыть,
Чем, громко сетуя, ручьями слезы лить.
Мы оба ждем венца — таиться в том нет нужды,
Но нетерпения равно мы оба чужды,
И нынешний удел нам с братом не тяжел.
Купила дорого ты право на престол,
Так украшай его, пока он не прискучит,
Не то раскаянье обоих нас измучит,
Укоры совести начнут когтить сердца:
Вернулись сыновья, чтоб мать лишить венца!
Селевк.
Я с братом, госпожа, от всей души согласен.
Венец властителя заманчив и прекрасен,
Но честолюбие — не главное для нас:
Спокойно будем ждать, перед тобой склонясь.
Цари во здравие. Тебе к лицу всевластье,
А верноподданность — наш долг и наше счастье.
Меж тем наследник твой, тобой руководим,
Искусство управлять изучит до глубин.
Клеопатра.
Бесстрашно предо мной все мысли обнажите:
Вам не венец тяжел, не от него бежите,
Не власть пугает вас, но этот брак мерзит,
Брак с Родогуною. Невыразимый стыд
Сей царственный венец надеть одновременно
И на свое чело и на чело презренной,
Той, что надеялась у вас его отнять.
Вы не хотите честь бесчестьем запятнать!
О, как понятны мне, как близки чувства эти!
Счастливейшая мать! Достойнейшие дети!
Судьбу родителя постигли сыновья:
Оправдан ими он, оправдана и я.
Заставили его идти в поход постылый
Парфянка — чарами, парфянин — ярой силой,
И не во мне, о нет, а в Родогуне суть:
Она моей рукой его пронзила грудь.
Любовный этот пыл, позорный и печальный,
Он стоил вам отца, мне — чистоты начальной.
На все дерзнула я пойти лишь для того,
Чтоб не утратили сыны мои всего.
Убейте же ее, она всему причиной,
И стану вновь тогда и гордой и безвинной.
Как мне хотелось бы самой вонзить кинжал,
Чтоб по рукам моим горячий ток бежал,
Кровавою струей смывая кровь другую…
Но права этого лишить вас не могу я.
Теперь довольно слов. Возмездья час пришел.
Тому, кто месть свершит, достанется престол,
Достанется венец. Равно вы мной любимы,
А старший тот из вас, кто непоколебимо,
Кто радостно сразит противницу мою.
Вы чем-то смущены? Я вас не узнаю!
Что с вами, сыновья? Ее страшитесь брата?
Едва был заключен тот мир, стократ проклятый,
Отряды верные я тайно собрала —
Вы поведете их на славные дела;
Пока сраженьями с армянами он занят,
Свободной от цепей держава наша станет, —
Что ж заставляет вас дрожать, как в страшном сне?
Сочувствие ли к ней? Иль ненависть ко мне?
Хотите, может быть, на ней жениться ныне,
Дабы я сделалась рабой своей рабыни?
Когда-то ради вас брат вашего отца
Был удостоен мной державного венца;
Возьму супруга вновь, добьюсь его покорства…
Попробуйте вступить со мной в единоборство!
Селевк.
С такого подвига пристало ли начать?..
Клеопатра.
Вы — должники мои, пристало вам молчать
И слепо делать все, что матери угодно.
Такую кровь пролить не подвиг благородный,
Но послушания, любви сыновней знак.
Нет жизни для меня, пока в живых мой враг!
Оправдывает нас лишь верный подражатель,
А кто перечит нам, всегда в душе предатель.
И вздохи ни к чему, и этот скорбный вид:
Трон завоеван мной, он мне принадлежит,
Его отдам тому, кто расплатиться сможет,
Парфянки голову к моим ногам положит.
Пути иного нет — пусть это помнит тот,
Кто домогается сорвать злодейства плод.
Клеопатра и Лаоника уходят.
Антиох, Селевк.
Селевк.
Как молнией небес, неистовым приказом
Надежды сожжены и в бездну свергнут разум.
Антиох.
Нет, молния добрей, чем в бездну свергший нас
Невнятный разуму неистовый приказ.
Селевк.
Ужели матерью мне звать тебя, Мегера?
Кого сравнить с тобой? Такого нет примера!
Ты захватила трон, убийство сотворя,
И хочешь зреть на нем убийцу, не царя,
И мнишь, что за него заплатим страшной данью,
Что наравне с тобой готовы к злодеянью!
Исчадью адской тьмы венец готовишь ты,
Дабы в его чертах узнать свои черты!
Антиох.
Не должно поносить родительницу детям;
Достойнее считать, что мы несчастьем этим
Обязаны судьбе… Подумай, милый брат:
Она казалась нам ужасной час назад
Из-за того, что мы соперниками стали:
Мы ничего страшней тогда не представляли,
Не в состоянии представить наперед,
Какой обоих нас ужасный жребий ждет.
Селевк.
Кто столь почтителен, столь сдержан в день напасти,
Тот холоден душой и неподвластен страсти,
Неколебимо тверд в разумности своей:
Во всем он видит рок и не винит людей.
Но я — я не таков, мы в этом не похожи.
Мне рана тем больней, чем ранивший дороже!
Нет, матери своей я не содею зла
И жизнь готов отдать, чтобы она жила.
Накладывает долг мне на руки оковы,
Но не сдержать ему бунтующего слова.
Когда безжалостно в тебя вонзают нож,
Ужели жалобы ты дерзостью почтешь?
Чтоб ярость женскую насытить до предела,
Она гнуснейшее нам поручает дело
И тщится превратить в презренных палачей
Нас, отпрысков своих, державных сыновей!
Ты видишь это все и не кричишь от боли?
Антиох.
Не только это, брат, я вижу много боле:
Навеки замутив убийством кровь свою,
Она влила и в нас нечистую струю.
Готовы боль и гнев поднять во мне восстанье,
Но им велит молчать смятенное сознанье,
Не то прожжет мой лоб та гнусная печать,
Какой отмечена мужеубийца мать.
Да, я пытаюсь стать слепцом или тупицей,
От самого себя спастись, сбежать, укрыться,
Забыть, какая нас подстерегла беда,
Где скорбь осквернена отравою стыда,
И, отвращая взор от матери жестокой,
За страшное родство виню жестокость рока.
Но не угас во мне надежды ясный свет:
Подобной матери во всей вселенной нет,
Что, слыша стон детей, их горькие рыданья,
Не испытала бы любви и состраданья.
Селевк.
Нет, в нежность матери поверить трудно мне:
Ее велением мы в дальней стороне,
Бесправны, как рабы, влачили дни уныло,
И злоба, не любовь, домой нас возвратила!
Искусно поднесла царица свой рассказ,
Но, Антиох, поверь: она не любит нас
И лишь к одной себе полна любви безмерной.
Нет, не поддамся я ни речи лицемерной,
Ни слезному ручью, что из очей бежит:
Не нами, а собой царица дорожит.
Таится ненависть в ее словах умильных,
Объятья нежные убийству равносильны:
Кто хочет быть царем, тот пусть заплатит ей
Бесценной головой возлюбленной своей!
Но тут кончается власть матери над сыном.
Кому взойти на трон, кто станет властелином,
Мы, не спросясь ее, решим с тобой вдвоем.
Невинен этот бунт, нет преступленья в нем.
Мы твердостью своей порыв взнуздаем гневный, —
Вот путь единственный к спасению царевны.
Пойдем же к ней сейчас, едины, как всегда, —
Вот путь единственный, чтоб минула беда.
Высокий замысел любовью мне подсказан,
Но помни, Антиох, он с нашей дружбой связан:
Любви, что на сердце лежит, как тяжкий груз,