ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Птолемей, Ахилла, Потин.
Птолемей.
Как! Собственной рукой и сталью, что вонзилась
В Помпея, у судьбы попавшего в немилость,
Септимий на глазах у вас себя убил,
Когда от Цезаря с позором прогнан был?
Ахилла.
Да, царь, и смерть его показывает ясно,
Насколько Цезарю не угодить опасно,
Коль он и в бешенстве отнюдь не тороплив.
Не долог ярости неистовый порыв,
Но гнев, который в нас раздумье укрепило,
С теченьем времени лишь набирает силу.
Не мни, что Цезаря задобрить удалось:
Он просто сдерживать привык до срока злость.
Стяжал он власть мечом, но чист быть хочет ныне,
Помпея затравил, но славит по кончине
И склонен притязать, как видно по всему,
На честь отмстить за смерть, что выгодна ему.
Птолемей.
Ах, если б утром внял я твоему совету,
Дрожать бы не пришлось мне за корону эту!
Но столько мнений брать цари в расчет должны,
Что выбрать верное не всякий раз вольны.
У края пропасти судьба нас ослепляет
И если все ж на миг нам мысли просветляет,
То лишь затем, чтоб мы, вперясь в их ложный свет,
Скорей себе конец нашли в пучине бед.
Потин.
Да, царь, я в Цезаре ошибся, без сомненья,
Но если видит он в услуге преступленье,
Пусть кровь его теперь и смоет с нас пятно.
Другого выхода судьбой нам не дано.
Я больше не скажу, что следует дождаться,
Пока уедет он, и лишь потом сквитаться.
Нет, надо нам, коль мы хотим себя сберечь,
За смерть Помпея жизнь его врага пресечь.
Когда ж, за первым вслед, мы устраним второго,
Рим, недруг одного, равно как и другого,
Затем что для него тиран — из них любой,
Признает, что спасен от рабства лишь тобой.
Птолемей.
Да, лишь таким путем спасусь я от тирана,
Который для меня столь страшен стал нежданно,
Хотя обязан мне величием своим.
За римлян их судьбу вторично мы решим.
Мы в рабство ввергли их, теперь вернем на волю.
Своим могуществом не чванься, Цезарь, боле,
А лучше, на себя взглянув, уразумей,
Что так же смертен ты, как смертен был Помпей.
Он затмевал тебя, но все ж погиб бесславно,
А ты два раза жить не в силах и подавно;
Так вспомни, коль тебе его взаправду жаль,
Что сердце и твое пронзить способна сталь.
Громи, гневись, грози расправиться со мною
Не ты, а я твой Рим сегодня успокою,
Казнив за доброту жестокую того,
Кто и в царе щадит лишь кровь сестры его.
Не склонен я терпеть твое непостоянство,
Зависеть не хочу от сестрина тиранства,
Не допущу, чтоб стал мой трон в игре у вас
Наградой за любовь иль карой за отказ.
Тебя перехитрю я и в злоумышленье.
Ты мне велел сыскать виновных в преступленье,
И, верный твой слуга, нашел я в свой черед,
Что больше всех тебе такая роль идет:
Чья кровь, как не твоя, угодней манам мрачным{30}
Того, кто сыном был тебе по узам брачным?
Но мало проку гнев, друзья, копить в себе.
Пора подумать нам, как преуспеть в борьбе.
Пожалуй, сердцу зря даем мы распалиться:
Войска захватчика — хозяева столицы.
Что сделать можем мы? Как их опередить?
Достаточно ли сил у нас, чтоб победить?
Ахилла.
Мы сделать можем все, что для успеха надо.
В двух милях от ворот стоят мои отряды:
Я там, чтоб дать отпор любому мятежу,
Шесть тысяч воинов с недавних пор держу.
Подземный тайный ход ведет в их стан отсюда,
И с ними во дворец без шума я прибуду,
Чтоб Цезаря врасплох застать во тьме ночной,
Хоть стражей он себя и окружил тройной.
Над ним, воителем всемирно знаменитым,
Нам не возобладать, мой царь, в бою открытом;
Зато мы на пиру легко его возьмем,
Когда упьется он любовью и вином.
Народ за нас. Уже у самого причала
От возмущения тайком толпа ворчала,
Заметив, как пришлось склонить знамена нам
И раболепно дать пройти чужим орлам.
Я понял по ее озлобленному виду,
Как тяжко ей терпеть столь явную обиду.
Она пока еще молчит, свой гнев смирив,
Но подтолкни ее — и неизбежен взрыв.
А перебежчики, которых нанял в Риме
И под руку свою в Египте взял Септимий, —
Те жаждут с Цезарем расчесться наконец:
Презрев Септимия, их всех презрел гордец.
Птолемей.
Но кто ж на пиршестве приблизится к тирану,
Коль выставит и там он вкруг себя охрану?
Потин.
У римских воинов, наемников твоих,
Не так уж мало есть знакомых и родных
Меж теми, кто сюда с Корнелией доставлен
И жаждет, чтобы Рим от ига был избавлен.
Под слово честное их Цезарь отпустил.
Вот я с их помощью ему б и отомстил.
Он милосердным счел за благо притвориться
И льстить Корнелии, чтоб с Римом помириться,
И, значит, спутникам ее откроет вход
На пир, где кто-нибудь из них его убьет…
Но вот твоя сестра. В лукавстве изощряйся
И выказать испуг и слабость постарайся.
Мы ж оставляем вас — враждебна нам она
И, нас увидев здесь, была б оскорблена.
Птолемей.
Ступайте! Я приду.
Ахилла и Потин уходят.
Птолемей, Клеопатра, Ахорей, Хармиона.
Клеопатра.
Я с Цезарем видалась
И гнев его унять посильно попыталась.
Птолемей.
Великодушна ты, и я, твой брат родной,
Знал, что в беде сестра останется со мной.
Но что ж простилась ты с возлюбленным так скоро?
Клеопатра.
Уладить пожелал он самолично ссоры,
Произошедшие на стогнах городских
С легионерами у подданных твоих,
А я отправилась тебя уверить снова,
Что в безопасности и жизнь и власть царевы,
Что Цезарь, о твоих делах душой скорбя,
Полн жалости к тебе — не злобы на тебя.
Жалеет он, что внял ты тем политиканам,
Из-за которых царь становится тираном,
Коль им, чей низок род и чья душа подла,
Его рука бразды правленья отдала.
Тот, кто рожден слугой, повелевать не в силах.
Груз власти чересчур тяжел для плеч столь хилых,
И временщик под ним повергнется во прах,
Как на страну и двор нагнать ни тщится страх.
Птолемей.
Не стану отрицать перед сестрой своею,
Что плохо выбирал советников себе я.
Когда б послушался я тех, чей дух высок,
Я б от позора сан и трон свой уберег;
Считала б ты меня достойнее трикраты
Той дружбы, что всегда выказывала брату;
Помпея б Цезарь мог здесь, во дворце, обнять;
Принес бы миру мир Египет наш опять,
А царь его, склонив врагов забыть былое,
Им другом сделался б и, может быть, судьею.
Но так как прошлого уже не воскресить,
Я только вот о чем дерзну тебя просить:
Я притеснял тебя, но столь добра ко мне ты,
Что жизнь мою и трон уберегла за это.
Так превзойди себя: тобою быть должны
Ахилла и Потин от смерти спасены.
За ненависть к тебе они достойны мести,
Но казнь их повредит моей монаршей чести:
Коль Цезарь взыщет с них за мной свершенный грех,
Предателем навек я прослыву у всех.
Он в их лице меня подвергнет наказанью.
Уйми ж законное свое негодованье:
Ту, в чьей груди такой высокий дух сокрыт,
Кровь двух ничтожных слуг не удовлетворит.
Спаси их и мою признательность умножишь:
Ведь ты от Цезаря всего добиться можешь.
Клеопатра.
Я пощадила б их, будь я решать вольна:
Не мщу я тем, к кому презрения полна.
Но там, где вопиет о мести кровь Помпея,
На Цезаря и я влиянья не имею.
Я речь об этом с ним пыталась завести,
Но мой прямой вопрос сумел он обойти
И мне, переменив предмет беседы сразу,
Так и не молвил «да», хоть не дал и отказа.
Но все же просьбы я пущу вторично в ход.
Быть может, этот раз мне больше повезет.
Надеюсь…
Птолемей.
Вот и он. Позволь мне удалиться.
Боюсь, застав нас тут, он пуще разъярится,
А я в немилости уже и без того.
Ты, действуя одна, быстрей смягчишь его.
(Уходит.)
Клеопатра, Цезарь, Антоний, Лепид, Хармиона, Ахорей, римские воины.
Цезарь.
Царица! В городе подавлены волненья.
Они возникли там по недоразуменью,
И не позволил я им кончиться резней
Меж чернью буйною и дерзкой солдатней.
Не из-за этого, клянусь, я волновался
В тот миг, когда с тобой на время расставался.
Нет, клял я свой удел и власть, чье бремя мне
Препятствует побыть с тобой наедине.
Я на судьбу роптал за то, что ненадолго
Покинуть должен вновь тебя по зову долга,
Но восхвалял ее при мысли, что обресть
Блаженство высшее дано мне ею здесь.
Ведь это же она столь щедро укрепила